Звезда перед рассветом
Шрифт:
От слов Аверьяна Савва землисто побледнел, ребятишки снова застыли дешевой картинкой.
Александр почему-то сразу поверил навету Аверьяна и теперь рассеянно озирался, новыми глазами увидав образцовое хозяйство Федотовых. Во рту появился отвратительный привкус и едко щипало в носу, словно нечаянно раскусил лесного клопа.
Так и не сказав ни слова, Александр направился к бричке. Аверьян, ухмыляясь в пегие усы, двинулся за ним, но Кантакузин предпочел его не заметить.
И Савва, и Аверьян были ему в этот момент одинаково противны.
Когда Александр подъезжал к Синим Ключам, уже вечерело.
«Что ж я скажу Любе? – подумал он и тут же пришел ответ. – Ничего не скажу. Ровным счетом ничего.» – Немного спустя, когда уж видна была башня-головка
Заря гасла тихо и кротко. Небо розовело свежо, как девичий сарафан. Вдоль холмов за Удольем лиловой оторочкой легла уже сумеречная тень. Дул ровный теплый ветер, рождая в полях странный звук, как будто кто-то вдалеке наигрывал на огромной дуде. Наступала ночь.
Глава 19.
В которой князь Сережа несчастен, а Люша берется развлекать артиллерийского офицера
– … Места, где люди убивают друг друга сотнями тысяч, они называют театрами, – отчужденно произнесла Люша. – Мне это кажется символичным.
– Театрами? – Юрий Данилович Рождественский удивленно поднял бровь. – Ах да, действительно – театры военных действий. Ты права…
– Но ведь вы не стали бы звать меня к себе, чтобы поговорить о войне, – проницательно заметила молодая женщина. – Меня – в последнюю очередь…
– Разумеется. Хотя – и это тоже. Впрочем, нет, – Юрий Данилович в явном смущении сплел пальцы и постучал по столу ребром соединенных кистей. – Видишь ли, Люба, у меня есть сын.
– Я помню, – кивнула Люша. – Он военный. Кажется, его зовут Владимир. С ним что-то случилось?
– Валентин. Нет, по счастью нет. Наоборот, он приезжает сюда, в Москву в отпуск. Моя жена летает и трепещет от восторга, как моль, выпущенная из шкафа. А мне, признаюсь тебе честно, весьма не по себе.
– Отчего же? Он ваш, как-никак сын.
– Именно – «как-никак». Я никогда не понимал и не разделял его интересов, а он – моих. С тех пор, как Валентин поступил в кадетский корпус, я общался с ним много меньше, чем со швейцаром в Университете.
– Но что же я…
– Жена вслух рассуждает о том, как мы будем «развлекать Валеньку» в Москве и у меня мороз по коже от ее планов – так они, называя вещи своими именами, глупы и ничему не соответствуют. Но ведь при этом она безусловно права в том, что война – это кровь и смерть, и ему нужно отдохнуть от ее ужасов…
– Вы хотите, чтобы я развлекала вашего сына во время отпуска? Как? Может быть, чтобы он как следует отдохнул от ужасов войны, мне следует его соблазнить?
– Ах, Любочка! Несмотря на все воспитание, полученное тобой в доме незабвенного Лео, все-таки в тебе что-то осталось от того полудикого ребенка, которого Николай…
– Этим ребенком была именно я, и куда бы оно подевалось? – пожала плечами Люша. – Так что – соблазнять не нужно?
– Конечно, не нужно, как ты вообще могла подумать о таком! Валентин уже много лет женат. Его жена приедет вскоре вслед за ним и, наверное, останется жить у нас в Москве до конца войны. Прежде они с женой жили в Варшаве, но – ты ведь знаешь! – Варшава нами оставлена…
– Знаю. Но чего же вы от меня хотите?
– Да если сказать по чести, я и сам толком не понимаю. Но вы же все-таки приблизительно одного поколения, твой муж историк, ты наверняка осведомлена о современной культурной жизни Москвы…
– Мой муж – помещик. Культурная жизнь, о которой я осведомлена – это цыганский хор и ресторанные певички? Хорошо, я все сделаю, – сказала Люша, не делая промежутков между фразами, и в завершение спросила. – Но что ж он за человек?
– Я этого не знаю! В том-то и дело заключается! – с сердцем воскликнул Юрий Данилович. – До войны мы с ним почти не сообщались. Несколько коротких писем к праздникам, один или два коротких визита, во время которых он непрерывно пил и кутил с бывшими однокашниками. Впрочем, с матерью он регулярно встречался на водах, куда сопровождал жену (она у него вечно болеет и лечится). Когда началась война, Валентин осознал, что пришло его время, и неожиданно стал писать мне пространные письма, похожие на барабанную дробь. Долг перед Отечеством, миссия славянства, призыв Государя… – тра-та-та-та-та! У меня от них сразу же начиналась мигрень. Впрочем, здесь же у него обнаружилась наблюдательность и даже некоторые литературные способности. Теперь, после всех поражений, его ликованию, естественно, пришел конец, а взамен наступила паранойя. Русский солдат – совершенный добрый молодец, но ему не дают разбить врага, потому что везде – заговор и предательство. Генерал Алексеев связан с врагами существующего строя, которые скрываются под видом представителей Земгора, Красного Креста и военно-промышленных комитетов (Земгор – Главный комитет по снабжению российской армии. Создан в июле 1915 года деятелями Всероссийского земского союза и Всероссийского союза городов (отсюда и название). Российское общество Красного Креста – общественная благотворительная организация, часть международного движения Красного Креста и Красного Полумесяца, возникшего в середине XIX века для помощи раненым. Военно-промышленные комитеты – организации российских предпринимателей, созданные в мае – июле 1915 года с целью способствовать мобилизации промышленности для военных нужд. Председателем Центрального ВПК в 1915–1917 гг. был А. И. Гучков – прим. авт.). Русская интеллигенция целиком, как обычно, ненавидит монархию. Общественные деятели регулярно посещают фронт, якобы для его объезда и выяснения нужд армии. На самом же деле это происходит с целью войти в связь с командующими армиями. Члены Думы, обещавшие в начале войны поддерживать правительство, теперь трудятся, не покладая рук, над разложением армии. Они уверяют, что настроены оппозиционно из-за «германских симпатий» Императрицы и Распутина, однако чтят Государя и Отечество. Но их речи в Думе, не пропущенные военной цензурой для напечатания в газетах, раздаются солдатам и офицерам в окопах в размноженном на ротаторе виде…
– Ну, вряд ли он придумал про раздачу речей, – пожала плечами Люша. – И, судя по тому, что недавно происходило в Москве, многие московские жители думают так же, как ваш сын (Люша имеет в виду антинемецкие погромы, прокатившиеся по Москве весной 1915 года, в ходе которых пострадало 475 торговых предприятий, 207 квартир и домов, 113 германских и австрийских подданных и 489 русских подданных с иностранными или похожими на иностранные фамилиями. В ходе предшествующих погромам манифестаций тысячные толпы требовали отречения царя и пострижения императрицы-немки в монахини – прим. авт.).
– Позор! Позор! – энергично воскликнул Юрий Данилович. – Я на Большой Спасской улице подобрал наполовину сгоревшие ноты, изготовленные по заказу Рахманинова (в числе прочего была разгромлена и нотопечатная фабрика, принадлежавшая вдове прусского подданного. – прим. авт.) и специально сохранил их в память о современном варварстве. Представь, у нас в Университете в научном обществе внесен проект об исключении лиц с немецкими фамилиями! Я, конечно, выступил и сказал, что тогда и фамилию Рождественский прошу считать чисто немецкой… В общем, если у тебя получится немного отвлечь Валентина от параноидальных мыслей о всеобщем предательстве или хоть чуть-чуть это его тра-та-та утишить, я буду тебе страшно признателен!
– Да если уж он такой тра-та-та, как вы говорите, то как же его больная жена с ним живет? – улыбнулась Люша.
– Как если бы жила с барабаном и литаврами из симфонического оркестра, – ответно усмехнулся Юрий Данилович и вяло помахал рукой собственной супруге, которая уже пятый раз просовывалась в дверь и энергичными жестами показывала, как наливают чай в чашку. – Где-то так. Человек ко всему привыкает.
За приспущенными тяжелыми шторами горит летний закат. Алый луч, протянувшись по подоконнику, добрался до письменного стола, заставил сиять позолоченные корешки книг, окрасил воду в венецианском канале – на рисунке под стеклом. Узкая гондола, изображенная уверенной рукой в два штриха, скользит стремительно и, кажется, вот-вот скроется с глаз… но неизменно остается на одном месте.