Звезда смерти
Шрифт:
Они бы не стали искать. Я мог сказать Хендриксу, (не Регису, телепат моментально мог бы меня разгадать) что отправляюсь в Карфон с Килой. К тому времени, когда поймут, что я сбежал — они будут слишком заняты, обустраивая Следопытов в Терранской зоне. Как сказала Кила: «этот мир велик». И я в нем не буду одинок.
— Кила… Кила, — беспомощно сказал я и, целуя, прижал ее. Она закрыла глаза, а я долго глядел в ее лицо. Оно было прекрасное, неженственное и смелое и все остальное в ней было красиво. Это был взгляд прощания и я знал это, если она не знала.
Вскоре она чуть отодвинулась и ее ровный голос был более
— Нам лучше уйти, пока все не проснулись, — она увидела, что я не двигаюсь. — Джейсон…
Я не мог смотреть на нее. Приглушенно (из-за рук, прижатых к лицу) я сказал:
— Нет, Кила. Я обещал Старому заботиться о своем народе в терранском мире.
— Ты не сможешь там заботиться о них. Ты не будешь собой!
Я вяло возразил:
— Я напишу письмо, чтобы напомнить себе. У Джея Элисона очень сильное чувство долга. Он позаботится о них. Ему это будет не по душе, но он будет делать это до последнего вздоха. Он лучше, чем я, Кила. Тебе надо забыть обо мне. Меня никогда не было.
Это был не конец. Она умоляла и я не знал, как пройти сквозь этот ад и не уступить. Но в конце концов она убежала, заплакав и я вытянулся возле огня, проклиная Форса, собственную глупость, а более всего проклиная Джея Элисона, ненавидя свое «второе я» мучительной болезненной ненавистью.
Но перед рассветом я проснулся при отблесках огня и вокруг моей шеи были руки Килы, тело ее было прижато к моему и сотрясалось конвульсиями плача.
— Я не могу убедить себя, — плакала она. — И я не могу изменить тебе — и не стала бы, если бы могла. Но я могу, пока могу — я буду твоей.
Я прижал ее к себе. И на мгновение мой страх перед завтрашним днем, ненависть к человеку, который играл моей жизнью, были смыты сладостью ее рта, теплого и жадного. В свете рождающегося дня, в отчаянии и зная, что все забуду — я взял ее…
Чем бы я ни стал завтра, сегодня я был ее.
И я понял, что чувствует человек, когда любит в тени смерти — хуже, чем смерти, потому что предстояло жить холодным призраком в себе самом, жить холодными днями и ночами. Время текло и в отчаянии мы пытались уместить целую жизнь в несколько украденных часов. Но когда я посмотрел в мокрое лицо Килы в свете зари, моя горечь исчезла.
Я могу исчезнуть навсегда. Стать призраком, никем, быть унесенным ветром человеческой памяти. Но в этой последней гаснущей искре воспоминаний я навсегда буду благодарен (если призраки имеют благодарность) тем, кто вызвал меня из ниоткуда и дал познать это: дни борьбы и дружбы, чистые ветры гор, вновь дующие в лицо, последнее приключение, теплые губы женщины в моих руках. За эти немногие дни я прожил больше, чем мог бы прожить Джей Элисон за все белые стерильные годы. Я прожил жизнь. Я не буду больше винить его.
На следующее утро, войдя в пределы небольшой деревни, где нас должен встречать самолет, мы обнаружили, что жилища полностью опустели: ни одна женщина не ходила по улицам, ни один мужчина не вышел на обочину, ни одни ребенок не играл на пыльных площадках.
— Началось… — сухо сказал Регис и вышел из ряда, направляясь к дверям безмолвной хижины. Через минуту он позвал меня и я заглянул внутрь.
Лучше бы я не делал этого. Картина могла свести с ума. Там лежали старик, две молодые женщины и дюжина детей от четырех до пятнадцати лет. Старец, один из детей и молодая
Потом произнес надломленным, убитым голосом:
— О, боги, Джейсон, эти дети… Если бы вы когда-либо сомневались в том, что делали и что делаете — подумайте о них, о том, что вы спасаете от этого целый мир, о том, что вы делаете то, что не под силу даже Хастурам.
Мое горло сжалось от чего-то иного, чем сочувствие.
— Лучше подождите, пока мы не выясним — могут ли терранцы справиться с этим и уйдите от этой двери. У меня иммунитет, а у вас его нет, — я должен был оттащить его, как ребенка, от дома. Он взглянул мне в лицо и сказал совершенно зловеще:
— Не знаю поверите ли вы, но я отдал бы свою жизнь двенадцать раз — лишь бы этого не было.
Это было странное выражение благодарности. Но меня оно почему-то устраивало. И затем, когда мы ехали через деревню, я потерялся или попытался потеряться в попытках успокоить Следопытов, которые никогда не видели города на земле, не видели и не слышали самолета. Я избегал Килу. Мне не хотелось последних слов прощаний. Мы с ней уже попрощались.
Форс провел замечательную работу по подготовке квартир для Следопытов и после того, как они были с удобством размещены и успокоены, я опустился усталый и одетый в форму Джея Элисона. Я посмотрел в окно на далекие годы и на ряд книг о восхождениях, которыми пользовался в молодости в чужом мире, а Джей при этом удерживал шальной осколок личности, который вступал в неистовый конфликт с моим разумом:
«Что-то спрятано — поди и разыщи, что-то потерялось за горами…»
Я только начал жить. Разумеется я заслуживал лучшей участи, нежели исчезновения после того, как открыл жизнь. Можно ли человека, не знающего как надо жить, вовсе лишать жизни. Джей Элисон, этот холодный человек, который никогда не заглядывал за горы — должен ли я потеряться в нем?
«Что-то потерялось за горами…» Да нет, не что-то, потеряться мог лишь я сам. Я начал испытывать всепоглощающее чувство долга, которое привело меня сюда. Сейчас слишком поздно и я горько сожалел — Кила предлагала мне жизнь. Конечно же, я никогда ее больше не увижу.
Стоит ли сожалеть о том, чего я уже никогда не вспомню? Я вошел в офис Форса, как если бы входил в свой дом. Я был…
Форс тепло приветствовал меня.
— Сядьте и расскажите обо всем, — настаивал он.
Я бы предпочел не говорить, но вместо этого, повинуясь какому-то порыву, сделал полный доклад и по ходу его непонятные вспышки озаряли и гасли. К тому времени, когда я понял, что среагировал на постгипнотический приказ и сейчас вновь нахожусь под гипнозом, было слишком поздно, и я мог лишь думать, что это хуже, чем смерть, потому что в этом случае я жив.