Звезда заводской многотиражки 4
Шрифт:
— Чего тебе надо? — буркнул ЭсЭс, бросив на меня злой взгляд.
— Сергей Семенович, — вежливо сказал я. — У меня в мыслях не было как-то на вас давить или чего-то требовать, но... Но вам не кажется, что вы установили слишком драконовские порядки в нашей газете? Мы отлично справляемся с заданиями, развиваемся, газету любят рабочие...
— Уж не ты ли мне собрался тут указывать... ще... Мельников?! — прошипел он.
Нет, все-таки он и правда псих. Как его вообще пустили работать главным редактором? Я напряг память, чтобы вспомнить подробности про Жабыню. Один мой коллега писал о нем статью, и даже рассказывал что-то... То ли его
— Сергей Семенович, разве нам обязательно нужно ссориться? — вздохнув, спросил я. — Это же вы редакцию вознамерились в тюрьму превратить, а не я. Я пока что ни одного вашего правила не нарушил. Хотя не сказал бы, что мне это нравится...
— Да что ты себе... — начал он раздуваться от возмущения, но как-то вдруг неожиданно сник. Пальцы его снова стали мять невидимую папиросу.
— Может мы все-таки как-нибудь договоримся? — спросил я.
Интересно, что именно превратило ЭсЭса в Жабыню? Увольнение Антонины и замена в поле произошла явно без какого-то моего вмешательства, значит сейчас его судьба стоит именно на тех рельсах, которые и приведут к плачевному результату с конфетными фантиками в бороде, выбитыми передними зубами и траченой молью солдатской ушанке — внешние признаки Жабыни, по которым его зрители ютуба и запомнили.
Взгляд ЭсЭса перестал тревожно бегать и снова стал неподвижным. Змеиным. И уперся в меня где-то на уровне лба. Вроде бы и в лицо смотрит, а поймать глаза не получается.
— Вы, Мельников, слишком много о себе возомнили, — холодным тоном обычного нашего ЭсЭса проговорил редактор. — Не в вашем положении мне ставить условия, ясно вам?
— Так я пока что и не ставил, — пожал плечами я. Черт, ну вот зачем я опять вспомнил будущее? Настроен был весело размазать ЭсЭса по стенке, пригрозить, что директору напишу докладную о том, что он, ЭсЭс, не соответствует занимаемой должности, потому что забыл упомянуть о своем лечении в психбольнице. Но пожалел, натурально, ведь. И упустил инициативу в разговоре. Как школьник, прямо. Этот вот самый Иван Мельников. Тот самый, каким выгляжу. Восторженный неопытный пацан.
— Вернитесь на свое рабочее место, Мельников, — холодно проговорил ЭсЭс и сделал шаг в сторону редакции.
— Мы не закочили, — тихо сказал я и ухватил редактора за локоть. Разозлился. Даже не знаю, на него или на себя. — Сергей Семенович, сегодня пятница. Выходные — отличное время, чтобы подумать. Если ничего не изменится, то я изложу в вольной форме вашу замечательную историю в трех экземплярах. Для директора, в партком и профком. И для верности припишу туда пару телефонов — вашего лечащего врача и бывшей жены. Вот теперь я угрожаю, да.
На самом деле, я был собой недоволен. Разговор прошел как-то по-дурацки. Совсем не так, как я мысленно себе представлял, когда узнал обо всей этой истории от Феликса.
Мечтатель, ну... Ну давай, Жан Михалыч, признавайся, о чем ты думал, добродетельная душонка? Что ЭсЭс размякнет, как Эбенезер Скрудж после свидания с тремя духами Рождества? И станет для редакции родной матерью?
— О чем ты задумался? — спросила Даша, поднимая глаза от книжки.
— Про Чарльза Диккенса, не поверишь, — хохотнул я.
— Я только про Оливера Твиста читала, когда маленькая была, — сказала Даша.
— А про Скруджа и призраков Рождества? — спросил я.
— Даже не слышала, — она наморщила свой гладкий лобик и помотала головой. — А что?
— Да нет, ничего, — я подавил смешок, подумав, что если бы в своем родном времени встречался с девушкой ее возраста и упомянул бы в разговоре Скруджа, она бы обязательно уточнила «МакДак?» Но до утиных историй еще далеко. А публиковали ли в Союзе «Рождественскую песнь», хрен его знает. Даже если и публиковали, то в школе точно не преподавали. Религиозная направленность и все такое...
— Даш, а пойдем завтра со мной в гости? — вдруг предложил я.
— Опять к твоему знакомому психиатру? — хихикнула Даша.
— Нет, на этот раз к художнику, — я обнял ее и притянул к себе. — Там будет прием на высшем уровне, и мне нужна моральная поддержка. Ну что, согласна?
Если ты был на одном семейном торжестве, то, можно считать, видел их все. Меняются декорации и рецепты блюд, а общая картина все равно остается неизменной. Все сидят в легком напряжении, на лицах — заученная доброжелательность, и почти у каждого в голове крутятся мысли, что лучше бы мы пивка в гараже попили, чем вот это вот все...
Я осторожно положил на тончайший фарфор тяжелые нож и вилку и бросил косой взгляд на Дашу. Та увлеченно болтала с мамой Веника. Оказывается, ее труды читала, восхищается, и все такое. А может быть просто умело делает вид, брать интервью — это все-таки ее работа.
Веник выглядел как всегда — великовозрастным обалдуем в самошитых клешах и рубахе с огурцами. И сидел, нахохлившись. Видимо, перед самым нашим приходом маман попыталась промыть ему мозги насчет внешнего вида, а он в очередной раз не внял. И теперь они сидели за столом, подчеркнуто не замечая друг друга.
Анатолий с аппетитом ел, изредка бросая в мою сторону нетерпеливые взгляды. Но не форсировал, потому что семейный прием же, дело такое. Сначала все должны посидеть за столом и выдержать три перемены блюд, поболтать о чем-то неважном, но совершенно неконфликтном, и только потом уже можно улучить момент пообщаться наедине.
— Ведь правда же, Иван? — спросила Екатерина Семеновна. И одновременно с этим Даша ткнула меня под столом коленкой.
— Конечно, Екатерина Семеновна! — браво отчеканил я и улыбнулся во все тридцать два зуба. — А о чем был вопрос?