Звёздная пыль
Шрифт:
– Султан, что всё это значит? Где мы? И зачем мы здесь?
Султан смутился, развёл руками и как-то невнятно произнёс:
– Я сам толком не пойму, зачем мы здесь. Наверно, так нужно.
В сопровождении парнишки-пастуха и нового знакомого, которого все почтительно звали Магомедом, я пошёл к вагончику. Султан шёл сзади и нёс мой саксофон. Оглянувшись, я увидел наш «Уазик», разворачивающийся в обратный путь. Смутная тревога заползала в мою душу. Я не знал, зачем я здесь и есть ли отсюда обратный путь для меня.
По крутой лесенке вместе со всеми я поднялся в вагончик, пропахший внутри креолином, овчиной и варёной
Изнутри вагончик представлял собой комнату, довольно внушительных размеров, как мне показалось, гораздо больших, нежели это казалось снаружи. Примерно половину его занимали спальные места – нары в два яруса, на которых могли бы свободно разместиться человек восемь. У входа, справой стороны, возле небольшого окна была расположена газовая плита, на которой стояла большая кастрюля, источающая тот самый запах варёной баранины. Посередине вагончика находился дощатый стол, возле которого стояли две длинных скамейки. «Интересно, как они его сюда затащили, – подумал я, разглядывая внутреннее содержание вагончика, – сюда и пешком-то страшно подниматься».
Магомед повесил свой карабин на гвоздь и жестом руки предложил всем сесть за стол. Пастушок (так я назвал подростка) поставил перед нами огромную кастрюлю, в которой был горячий шулюм 29 , достал из настенного шкафчика алюминиевые миски и ложки, нарезал большим ножом хлеб. Все, включая меня, молча принялись за еду. Горячий бульон стал медленно возвращать меня к жизни. Сознание моё прояснилось, даже настроение поднялось, и всё происходящее со мной не казалось уже таким мрачным.
29
шулюм – мясной бульон (кавк.)
После ужина вышли покурить. Большое оранжевое светило коснулось верхушек гор и окрасило всё вокруг в цвет пламени. Из ближайших вершин я узнал Диклосмту (почему-то только её название запомнилось мне), которая отсюда была похожа на бурку горца с высоко поднятыми плечиками. Она полыхала большим ярким костром в белоснежном хребте совсем близко от нас. Солнце опускалось всё ниже и ниже, прячась за дальний хребет, и всё вокруг менялось с удивительной быстротой: в красках гор стали преобладать фиолетовые тона и от них потянулись длинные тени, ущелья становились глубокими и тёмными, а всё вокруг приобретало вид далёкой, чужой планеты.
Вот и ещё один день вычеркнут из моей жизни. Сколько осталось их? Что ждёт меня впереди? Я никогда не был авантюристом, не искал приключений и не жаждал новых впечатлений. Мне достаточно было тех необходимых жизненных благ, которые делают человека покорным судьбе, привязанным к привычному для него образу жизни – семье, друзьям и тем, чему служишь всю жизнь. Какой-то злой рок вырвал меня из той, прежней жизни, бросил в водоворот событий, к которым я не имел и не хочу иметь никакого отношения.
Мной охватило смятение, отчаяние, безысходность.
Спать устроились на нарах. Я и молодой пастушок, с которым я уже успел познакомиться, взобрались наверх, Султан и Магомед расположились внизу. Моего соседа по «плацкарте» звали Рустам. На самом деле он был старше, чем я думал, в этом году он окончил школу и поступил в Грозненский университет. Со своим дядей Магомедом они пасли скот, принадлежащий его отцу и дяди. Здесь ему нравилось, и место это было скорее местом отдыха для него, чем местом работы. Ещё у него была мечта – купить «КамАЗ» и «калаш». На мой вопрос, зачем ему «калаш», он ответил просто:
– У нас почти во всех есть «калаши». Я бы тоже хотел себе иметь такой.
Пожалуй, это и всё, что я узнал от своего нового знакомого за короткий промежуток времени общения с ним.
После тяжёлого похмелья и длинного, перегруженного событиями дня, я быстро уснул, но сон мой оказался недолог: внизу, со стороны, где спал Магомед, раздался мощный храп, способный разбудить даже мёртвого. Это был даже не храп, а какой-то вой со вздохами и причмокиваниями. Я ворочался с боку на бок, но сон больше не шёл ко мне. Мои мысли переключились на дом, на семью. Вспомнилась Светлана.
После всего того, что произошло со мной, я стал остро чувствовать свою вину перед ней. Все те годы, которые мы прожили вместе, она отдала мне. Учёба, потом работа, бесконечные поездки на всевозможные конкурсы и фестивали, которые финансировались из скромного семейного бюджета, всё это доставалось мне. Ей же досталась доля, как это не банально звучит, «хранительницы семейного очага», и эту ношу она несла покорно и терпеливо.
Особенно трудным испытанием для нас всех явилась смерть Валентины Ивановны, – человека с большим и добрым сердцем. У меня и язык-то не поворачивался называть её тёщей – настолько она была дорога мне, абсолютно во всём заменяя мать. Всё случилось неожиданно и быстро. Для жены это был второй, самый жестокий удар судьбы. Как это получилось? Помню, Лёшка примчался ночью на мотоцикле и сообщил нам, что маму забрала "скорая" – у неё случился инфаркт. Как потом выяснилось, вовсе не инфаркт, а кровоизлияние в мозг, или, как нам объяснили, геморрагический инсульт. Произошло это два с половиной года назад, в дождливый и холодный ноябрь 1989 года. Я помню, как мы в ту же ночь помчались в Белую Калитву, в ту самую больницу, куда её увезли. Только живой мы её всё равно не застали, в ту же ночь она умерла, не приходя в сознание. После этого Светлана на целых полгода впала в депрессию и я просто не знал (а может быть, и не хотел знать) как помочь ей.
У неё были прекрасные вокальные данные. Она могла воспользоваться ими и взлететь на недосягаемую для меня высоту. В сравнении с ней я был ничто. Заурядный музыкант, один из тех, кого клепали в массовом масштабе высшие и средние учебные заведения в советский период. А у неё был голос. Поразительный голос! И если бы она захотела, – к её ногам упал бы весь мир! Но этот голос так и остался с ней, она упрятала его как птицу в клетку. Вместо того чтобы петь на эстрадных подмостках, она отдала себя семье.