Звездная река
Шрифт:
До него вдруг дошли две неприятные истины. Одинокая птица пела на дереве за его спиной, и он вот-вот тоже останется один среди развалин храма.
Он смотрел вслед удаляющемуся отряду. Огляделся по сторонам. Реки не видно, но она недалеко. Птица продолжала петь с раздражающим упорством. Группа людей продолжала удаляться вместе с повозкой.
«Всадники сяолюй», – сказал тот офицер.
– Тогда мне нужен конь! – закричал он. – Дайте мне коня!
Они остановились. Офицер оглянулся.
Они посадили его на повозку. Он всю дорогу трясся на ней
Позже они узнали, что позади них тридцать всадников сяолюй перебрались через Золотую реку и обыскали местность в поисках двух своих коней и человека, который их украл.
Сначала они старались не трогать крестьян, по крайней мере, никому не наносить серьезных ран. Но потом один фермер слишком упорно сопротивлялся их желанию заглянуть в его хлев. Всадник сяолюй, не понимая, что он кричит, но видя, что фермер размахивает серпом, решил, что это служит достаточным оправданием его желанию убить кого-нибудь.
Один из четырех солдат, убитых две ночи назад, был его братом. Всадник потом получил выговор от командира. Тех двух коней в хлеву не оказалось. От нечего делать они подожгли его.
Шань всего один раз приезжала в Синань до этого, и совсем не так надолго, как в этот раз. Это самый странный город из всех, какие ей доводилось видеть.
Контрасты неизбежны: между прошлым и настоящим, расцветом и разрухой, гордостью и… тем что приходит, когда уходит гордость.
В период расцвета здесь было два миллиона жителей; теперь осталось меньше одной десятой этого количества. Но стены и ворота, там, где они еще стояли, окружали такое же обширное пространство, как и прежде. Центральный проспект, идущий по линии север-юг – имперская дорога – внушал благоговение, подавлял. Она подумала: «Здесь возникает ощущение, что те, кто все это построил, кто здесь жил, были гораздо значительнее, чем можно представить себе даже в мечтах».
Запущенные парки и сады огромны. Какое бы отвращение она ни питала к использованию носилок, другим способом осмотреть Синань невозможно. Одна имперская дорога в ширину больше пятисот шагов. Ей трудно поверить тому, что она видит, тому, что это говорит о прошлом.
Чань Ду написал поэму о Парке Длинного озера на юговосточном краю города, о придворных дамах в роскошных шелковых одеждах (с перьями зимородка в волосах), приезжающих на конях смотреть матчи по поло. Как менялся воздух, как его освещало их присутствие и смех.
Выгоревший и разграбленный дворец наполнен эхом и призраками. Шань, которую отнесли туда однажды утром, кажется, что она чувствует запах гари сотни лет спустя. Она гуляет (она настояла на этом) в парке дворца за стенами, через который император бежал накануне восстания во времена Девятой династии, когда все рушилось.
Кроме носильщиков, с ней два телохранителя, на этом настоял
Она вовсе не собиралась ехать в Синань. Настояла на том, чтобы отправиться вместе с Ваем в обычное летнее путешествие на запад. Он не хотел, чтобы она ехала. У нее была тайная мысль, что ей удастся увидеть его наложницу в Еньлине, ту, которую он не хотел привести в их дом, как положено порядочному мужчине.
Но когда они приехали в Еньлин, Шань преисполнилась отвращения к своим собственным мыслям. Это было слишком унизительно – не только присутствие здесь предположительно очень юной девушки, но и то, как она будет выглядеть, выслеживая ее. Неужели она стала такой?
Она не позволит себе этого. Поэтому, когда Вай предложил, чтобы она осталась здесь, когда он поедет дальше на запад, а потом на север в Шуцюянь, она сказала, что доедет с ним до Синаня. Он не стал возражать. Наверное, радовался, что увезет ее из Еньлина, как подумала она.
Она не поехала с ним на север. Когда-то они делали это все вместе. Они бы ездили по сельской местности, искали. Беседовали бы со старейшинами деревень и служителями храмов, выкапывали или покупали артефакты, делали зарисовки и писали заметки о тех вещах, которые не смогли приобрести или сдвинуть с места, для своей коллекции.
«Эта коллекция, – думает она, – перестала быть общей». Она любит бронзу, фарфор, свитки, стелы, которые у них есть, но уже не испытывает страстного желания находить все новые. Не так, как когда-то.
«Жизнь может менять людей», – думает Шань. И морщится от банальности этой мысли. Она маленькими глотками пьет чай в начале вечера в чайной за главными западными воротами города. Именно здесь, в те дни, когда Синань был центром мира, друзья, расставаясь, ломали ветки ивы в надежде встретиться снова.
Телохранители и носильщики ждут снаружи. Она гадает, что думают о ней эти четыре человека, и решает, что ей все равно. Как обычно, это не совсем так.
Когда-то коллекция, в числе других вещей, делала ее – и ее брак – не похожими на то, какими их старается сделать этот мир. «Теперь это в прошлом», – думает она. Она проигрывает битву с миром, с его бременем.
Однажды утром она написала песню, до того, как стало слишком жарко и невозможно сосредоточиться. Она сложила ее на музыку песни «Поздно ночью на балконе». Было время, когда она ненавидела эту песню, все песни и стихи, похожие на эту – о покинутых куртизанках, их измятых шелках и ароматных щечках, но теперь она написала свои собственные слова на эту мелодию, другие слова.
Закончив писать, она положила кисть и посмотрела на иероглифы, на то, что она сказала и почти сказала на бумаге. Внезапно она испугалась: она не знала, откуда это пришло, кто в действительности женщина из этой песни – и кто эта женщина за письменным столом, которая написала, а потом прочитала эти слова.