Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

– Ничего интересного! – отмахнулась она. – Изучала вкривь и вкось оксидный катод – влияние всяких экзотических примесей в окси­де. Знаешь, катод стал мне представляться чем-то вроде сказочного горшочка братьев Гримм. Варит и варит свою кашу, то есть дает элек­тронный ток в вакуум, пока нагрет. А ты при нем вроде поварихи-сольцы побольше, сахарку поменьше. Вот и все.

После получения дипломов было у нас, как водится, "возлияние" всей группой в летнем кафе "Зеленый шум" в углу городского парка. Было всенощное балдение с гитарой и песнями у памятника Петру I, и восход солнца не остался нами незамечен... Но не было у меня пьянящей радости от завершения важного жизненного этапа, а снова было непроходящее чувство пережитой катастрофы, как после ртути, ушедшей под щелястый паркет.

Я уехал в Благовещенку. Тоска стала потихоньку проходить. Просыпаясь под белой звездной россыпью, снова я обнаруживал в себе жажду любить. Хоть кого-нибудь... Может быть, и наладилось бы все у нас с Галей, но она сама все погубила. В ответ на мою открытку об успешной защите отправила в Благовещенку письмо, смочив вложение конверта своими духами. Этот невинный, в общем-то девический рас­чет убил в моей душе крохотный росток чувства, заставлявшего порой даже торопить золотые денечки последних в жизни каникул. Сам себе поразился, как все погасло вдруг. И пришла в голову блажь – не от­крепиться ли мне от распределения в Синявино и не махнуть ли за Урал? В Новосибирске и Красноярске есть предприятия электронной промышленности.Нет, я не наделал глупостей, к началу августа вернулся в Синяви­но. И в первый вечер уже наяву дышал запахом тех же духов, переби­вавших прелестные живые запахи реки и недавно выкошенного луга... Самое скверное, что всю осень стремился я пересилить себя, внушить себе влюбленность, которая так же упорно не приходила, как сон, ко­гда во что бы то ни стало стараешься уснуть... Трагедия, если заду­маться! Мои ироничные "бурсаки", просто засмеяли бы да меня же и погнали бы за штрафной бутылкой, выкажи я им хоть малую долю тех своих переживаний.Вот уж действительно "бурса" – общежитие квартирного типа! Девять молодых специалистов в трехкомнатной квартире. Но без кух­ни, милостивые государи, без кухни! Кухню у нас оттягала силой вве­ренной ей власти комендантша всех синявинских квартирных общежи­тий Клавдия Семеновна. Не могла же она обходиться без кабинета. Она поставила в кухне двухтумбовый столище и украсила его скульп­турным изображением Сократа. Этот древнегреческий друг Клавдии Семеновны вел молчаливый счет поражений и побед в необъявленной войне между комендантом общежития и инженерами. Пытливая инже­нерная мысль, не привыкшая пасовать ни перед какими загадками природы, не останавливалась и перед замками любых систем. Так или иначе, мы проникали на кухню по вечерам, чтобы сварганить боль­шую сковороду

жареной картошки и употребить ее тут же всем миром за начальственным столом под неодобрительным взглядом Сократа... Дружба Клавдии Семеновны и Сократа казалась нам сперва таинст­венной, но однажды все объяснилось. Летом Клавдия Семеновна зани­мала пост завхоза в пионерском лагере. Туда завезли гипсы для изо­студии. Из толпы Афродит, Антиноев и прочей заносчивой публики один только курносый Сократ глянул на Клавдию Семеновну по-простому... Чувство Клавдии Семеновны укрепилось, когда мы пове­дали ей о страшной судьбе философа, выпившего кубок яда по приго­вору афинского суда. После этого она перестала запирать нашу кухню, то бишь, свой кабинет, просила только не оставлять в раковине гряз­ную посуду.А бурса – она и есть бурса, хотя и новая, образованная! С какой утонченной изобретательностью бурсаки подвешивали над входной дверью всяческую домашнюю утварь так, чтобы она сваливалась на голову первому входящему. Нужна была немалая смекалка, чтобы не­вредимым войти в квартиру. Когда загулял Коля Дьячков, найдя себе зазнобу где-то в неближней деревне, вся инженерная мысль ополчилась против него. Он приходил под утро и на цыпочках пробирался к своей койке, по пути обезвреживая уготованные против него таз, ведро, швабру, полдюжины то ли сапожных, то ли одежных, не разберешь, щеток и напоследок – презерватив, наполненный чуть ли не ведром воды и хорошо замаскированный в пролежине Колиного матраца под простыней. Однажды, пройдя без единого "прокола" густо заминиро­ванное пространство, Коля увидел в своей постели спящего человека. "Приехал кто-нибудь", – резонно заключил Дьячков. Будить гостя не стал, а лишь снял с вешалки восемь выходных пальто своих мучителей и устроил себе рядом с койкой уютное гнездышко. Утром он проснулся от запорожского гогота восьми луженых глоток: в его постели спал Сократ! Впрочем, уже не спал, как ночью в темноте, а сурово смотрел бельмами и терпеливо ждал, пока его привычный гипсовый бюст отде­лят от тела, состоящего из дьячковских кальсонов и сорочки, набитых полотенцами и прочим тряпьем.С первых же дней инженерной карьеры приставил меня Стаднюк к бригаде Улыбышевой, выпускавшей в лабораторном производстве "Элегию". Шла она только в аппаратуру для спутников и лунников, требовался десяток ламп в месяц, потому и не было резона передавать ее на завод. Стаднюк мне сказал:– Улыбышева крепко вложилась в твою дипломную работу. Не так ли? Теперь твоя очередь ей помочь. Что-то у нее не клеится с дол­говечностью "Элегии", а для космической аппаратуры, сам понима­ешь, это чуть ли не самый главный параметр.Да, Галка явно не врубилась в проблему и копала, как я увидел, совсем не там. Как же мне самому поперек горла встала эта долговеч­ность!.. Приходилось исследовать состав остаточных газов в баллоне "Элегии", совершенствовать технологию очистки ее деталей перед сборкой, искать режимы "тренировки" катода и искусственного "состаривания" магнитов. А когда макеты усовершенствованных "Элегий" уходили на стенд срока службы, я просто засучивал рукава и на равных включался в производственную деятельность по выпуску поставочных образцов.Холодные дожди подмосковного августа сменились желтыми до­ждями листопадной поры, а потом и снежок лег на непромерзшую зем­лю! И не было ни сил, ни надежд пробиться к настоящей творческой работе, как на было сил вырваться из плена Гали Улыбышевой. Как-то вдруг испарилась, исчезло из души "чудо Москвы". То, что раньше бывало праздником, становится вдруг утомительной поездкой, осо­бенно, когда такую поездку замышляет Галка, но нет решимости отка­заться и приходится терпеть какую-нибудь фальшиво веселую коме­дию в театре или слушать эстрадный концерт. А по дороге домой она шалит, резвится, виснет на плече, швыряется снежками и визжит, когда в отместку ее хорошенько умываешь снегом... Неужели я сам был ко­гда-то также тягостен Юльке Стрельцовой?Горькой оказалась начальная пора моей карьеры. Впрочем, Ге­оргий Иванович неожиданно ее подсластил. Подавая заявку на элек­тронный прибор с принципом формирования электронного потока, найденным одновременно в Синявине и Таганроге, он включил в число соавторов и меня. Работа, выполненная Стаднюком и Аскольдом Се­лезневым, была опубликована в их отчете по теме "Эскиз", а мое пред­ложение на момент знакомства с этим отчетом было только в моей го­лове, так что юридических прав на изобретение я не имел никаких и от соавторства стал отказываться, но Стаднюк меня урезонил:– Подписывай, Сашка, заявку, не выкаблучивайся. Стоит ли счи­таться с такими пустяками? Вспомни, ты же сперва мне о своей пушке рассказал, а потом только я тебе показал отчет. Твой приоритет чист.Хороший он был "шахматист", этот Стаднюк, как потом оказа­лось! Не зря же после напряженного трудового дня, заполненного по­стоянной мыслительной работой, он каждый вечер "разряжался" в шахматы. И видел он, надо отдать должное, на пять ходов вперед не только на шахматной доске!Всю осень я неосознанно противился обаянию шефа. К тому при­нуждала меня жажда творческой самостоятельности и страх "сотворения себе кумира". Но часто я ловил себя на жадном интересе к тому, что творится и обсуждается в углу за дубовым резным столом, полученным институтом из репарационных поставок поверженной Германии вместе с вакуумным оборудованием высочайшего на то вре­мя класса. Не раз восхищался я тем, как Стаднюк "обламывает" самых важных заказчиков, приводя в соответствие их требования с реальны­ми возможностями.По крохам собиралось у меня представление о жизненном пути Стаднюка. Он был на восемь лет старше. По образованию – ядерщик... В год, когда бабушка увозила меня из детдома, Жорка Стаднюк уже окончил "ремеслуху" и в качестве электромонтера обслуживал элек­трохозяйство цеха на военном заводе в Куйбышеве. В августе 45-го мир был потрясен новой страшной силой, открытой физиками, и Жор-кино желание продолжить учебу в вечерней десятилетке появилось не без влияния этих событий. Честолюбивое желание "вложиться" в соз­дание ядерного оружия и в студенческие годы также заставляло Стад­нюка "вкалывать без дураков". Но ко времени окончания ленинград­ского Политеха атомная бомба оказалась уже создана без него, и Стаднюк смиренно принял скромную должность начальника радиоло­гической лаборатории в Синявинском НИИ. Смиренно ли?.. Уже через два года он "подмял под себя" одно из важнейших направлений в НИИ, вытолкнув радиологические проблемы в химический отдел. И не смутило его отсутствие специального образования в СВЧ технике.– Нет на свете ничего такого, в чем бы не разобрался физик-ядерщик!
– любил говорить Стаднюк.Авторское свидетельство, выданное на Стаднюка, Селезнева и Величко, пришло в середине декабря. Назревала постановка опытно-конструкторской разработки (ОКР) нового электронного прибора по этой заявке. Когда в разговорах о новой ОКР взгляд Стаднюка задер­живался на моей физиономии, я понимал, что вести эту работу придет­ся мне. Кому же еще, если это продолжение моей дипломной работы? Но Стаднюк молчал. Почему? Не верил, что я "потяну" такую ответст­венную ношу? Сам я не слишком-то приходил в восторг от перспектив стать заместителем главного конструктора на новой ОКР. Это значило бы поставить крест на мечте о творческой работе. Все, что нужно было для этого прибора исследовать или изобрести, было уже сделано. Впрочем, крестьянская моя совесть эти доводы не принимала...Новая ОКР уже стояла в планах института под шифром "Эллинг" и должна была начаться с января нового 60-го года. Говорили, кстати, что фотография обратной стороны Луны была передана посредством "Элегии", за что Стаднюк и получил свой орден Ленина. Может быть, "Эллинг" передаст фотографию Марса или Венеры... Я убеждал себя: взявшись за ОКР, ты совместишь свою интуицию с расчетливой четко­стью и любовью к строгому порядку, которым вольно или невольно будешь учиться у Стаднюка. Вот тогда ты будешь стоить чего-то как инженер!.. Так я и продал душу дьяволу, выстроив на месте мечтаний о творчестве очередную рациональную программу самосовершенствова­ния. Был, впрочем, тут у меня и свой "шахматный ход", хотя мне не очень хотелось в этом себе признаваться. Взявшись за"Эллинг", я отойду, наконец, от бригады Улыбышевой.В канун праздника Галочка спровадила по разным компаниям своих товарок по общежитию, чтобы встретить Новый Год нам двоим, тет-а-тет, чего я панически испугался. Не оставалось ничего другого, как встречать праздник во Фрязине, где было много наших таганрог­ских. Обиженная Галя со ною не поехала. Всю новогоднюю ночь у ме­ня противно ныло сердце. Я еще не подозревал, что Галочка быстро забудет о страданиях, так внезапно подаренных ей Дедом Морозом. Она через месяц выйдет замуж за лейтенанта-пограничника, своего одноклассника, и уедет с ним на дальнюю заставу.Вечером третьего января во время шахматной партии я решился, наконец, предложить свою кандидатуру Стаднюку в качестве зама на новой ОКР. Стаднюк забрал с доски фигуру, которую я зевнул от по­нятного волнения, посмотрел мне в лицо и спросил:

– А с чего это ты вдруг решил, что годишься для этого?

– Ну во-первых, я занимался этим в своей дипломной работе и представляю, как этот прибор состряпать наилучшим образом. Во-вторых, не вижу в лаборатории другой кандидатуры для этого, кроме Селезнева, но он сильно перегружен.

– А в-третьих?– "В-третьих" у меня нет.

– Почему же? Ты мог бы сказать без ложной скромности, что, подняв долговечность "Элегии", ты "Эллинг" сразу будешь делать долговечным... Признаюсь честно, Сашка, люблю я нахалов! Потому что нахальство и инициатива – хоть и дальние, но родственники. В эти дни я ходил и думал: вот если бы Величко сам попросился в замы, я бы его охотно взял. Ну так ты пошел? Тогда держись!

– Вы это о чем, Георгий Иванович?

– Шах тебе и мат, через три хода, вот о чем!.. Представляешь ли ты себе, однако же, что такое ОКР? Науки там процентов десять, не больше. Процентов на шестьдесят технологических проблем. Осталь­ное– сплошная политика с потребителями, с начальством и с военпре­дами, с опытными и серийными заводами. И все это, Саша, я взыщу с тебя в полной мере, как шерсть с овечки. А почему? Потому что ты сам на это так замечательно напросился.

– Все это я прекрасно представляю, Георгий Иванович, но мне-то как раз и нужно загнать себя в четкие рамки и научиться работать, как следует.– Что ж, давай загоняй себя в рамки. Как тот самурай из анекдо­та, что сказал: "Урезать так урезать!" и сделал себе харакири.

Да, именно таким "самураем" я почувствовал себя в ближайшие же дни. Три года, вплоть до ухода вместе с "Эллингом" на завод, стали моей великой школой, потому что были моей великой мукой... Что за беда, если отвечать тебе приходится лишь за себя самого, как было у меня до этого! В качестве же заместителя главного конструктора при­бора ты уже отвечаешь за всю группу исполнителей темы в лаборато­рии, мало того – и за исполнение работ по "Эллингу" на других участ­ках теми, кто тебе непосредственно не подчиняется. Обязан ты вовремя "озадачить", обзвонить, согласовать, разобраться, добиться... Десятки глаголов выражают твою деятельность, и главным органом на работе становятся уже ноги, а не голова, хотя от головы по-прежнему зависит не столько пресловутый "покой" твоих ног, сколько коэффициент их полезного действия. Обычной дневной смены тебе едва хватает, чтобы все обежать, все проследить, упредить возможность брака или срыв планового срока, вовремя поднять начальство на головотяпов или рвачей. Даже и второй, вечерней, смены едва хватает на то, чтобы не­много поостыть и в тишине опустевшей лаборатории вникнуть в ре­зультаты измерений, разобраться в причинах отличия характеристик нового макета от ожидаемых или даже самому сесть за стенд и при­стально обмерить то, что упущено испытателями. И назавтра, уже вооруженным этим знанием своего "детища", снова стать подлежащим для десятка-другого глаголов. Всего труднее оказалось сознательно "заводить" себя по утрам...На первых порах я пришел к тому, что Стаднюк не без брезгли­вости назвал "таганрогской манерой" в работе. Я располагал к себе людей, то есть впутывал в дела нечто, по мнению Стаднюка, несооб­разное – живые человеческие отношения, как он выражался, "эмоции". Кого веселым анекдотом, кого искренним участием в беде или разде­ленным восторгом по поводу успехов дочери в музыкальной школе я заставлял вольно и невольно относиться к заказам по "Эллингу" как к чему-то особенному, первоочередному и первостепенному. Это крепко способствовало, в общем-то, досрочному получению первого дейст­вующего образца прибора, но Стаднюк в корне пресек эти деяния сво­его заместителя.

– Знаю я, чем оборачивается для дела твое кумовство, – сказал он. – Ты думаешь, что за скорость ты платишь своими байками? Нет, платишь ты качеством разработки. Давай вот сейчас проверим наобум по участкам: скоростная эта работа оплачивается отклонениями от технологии.

Как на грех, из шести проверенных в тот раз операций четыре оказались с нарушениями.

– Вот так, – суховато произнес Стаднюк. – Скоро вы, товарищ Величко, перестанете понимать, почему у одного образца параметры еще так-сяк, а у другого их просто нет. Кумовство немедленно забыть!

Остаток зимы, весну и начало лета впервые в жизни я как будто бы пропустил мимо себя. Мне недоставало времени, чтобы поднять голову и посмотреть, что там происходит вокруг меня в мире... Близко к полуночи я добирался до своего общежития и на кухне пил чай на­едине с хмурым Сократом."Что, нелегко тебе?" – незрячим взором спрашивал философ."Чего пристаешь, старик? Я же не жалуюсь"."Страсть у меня такая, люблю я покалякать с человеком"."Ну да, и непременно сейчас присоветуешь:

познай с е б я"."А что же, по-твоему, сейчас с тобою происходит? Знал ли ты до этой ОКР, на что способен? А можешь еще больше! Ты только не ду­май, что этот прибор есть конечная цель твоих усилий. Главная твоя цель – ты сам...""Слушай, иди ты в Грецию, я спать хочу!" – злился я под конец разговора.Не впервые пытался я перестроить себя рационально. И знал по опыту, что впереди – срыв и бунт... Это и ждало меня в июле, когда я оказался в дальнем туристическом походе с людьми, знающими вкус подлинного самопознания...Отпуск мне полагался по закону, как молодому специалисту, че­стно отработавшему первые одиннадцать месяцев. Я передал Селезне­ву на время свои многочисленные дела и заботы. Туристическая группа состояла из знакомых по той новогодней пирушке во Фрязине. Мы пересекали Урал с востока на запад где-то на широте Ленинграда. Бе­лые ночи в кедровых и пихтовых лесах осветили душу неизведанным ранее очарованием. Потом мы вышли в верховья реки Кось-ю, теку­щей в Печору, построили плоты и понеслись по порогам и перекатам. Будучи почти все новичками в таком трудном походе, мы азартно учи­лись всему на месте, с юмором постигали премудрости таежного быта, секреты строительства плотов, а затем – искусство сплава на плотах по воде, не склонной к шуткам...В среднем течении, сжатая с двух сторон высокими лесистыми бе­регами, река успокоилась и чуть влекла плоты по зеркальным своим плесам. В зеркалах этих отражались берега, поросшие пихтой и бере­зой вперемежку, и вода становилась похожа на полированный мала­хит. Отражения березовых стволов змеились и сцеплялись в кольца, создавая неотразимую иллюзию прожилок на малахите... Вот здесь, сидя под жарким июльским солнцем на подгребице плота, я неожидан­но испытал великое отвращение к той каторге, на которую себя добро­вольно обрек, взявшись за "Эллинг". Геологом, таежным бродягой, мне следовало бы становится, по совести говоря!С этим ядом в душе я и вернулся в Синявино. "Эллинг" ждал и требовал моих усилий, и я снова включился, но отравленный дикой туристской свободой, не мог, как прежде, полностью отдавать себя работе. Однажды, оказавшись с глазу на глаз с древнегреческим дру­гом Клавдии Семеновны, я спросил не без ехидства:"Ну так что же, Сократ Сократович, какой из двух познанных Величко настоящий. Не всуе ли твои советы?""Дурак ты, – озлился мудрец. – Это же как два сечения предмета в разных направлениях. Познай себя, говорю тебе. Ты еще много о се­бе узнаешь!"Стаднюк же в это время начал выполнять непростое правительст­венное задание, перед которым "Эллинг" и все мои трудности выгля­дели просто детской забавой. Внеплановая ОКР, начатая в лаборато­рии в мое отсутствие, носила шифр "Эхо"... В начале мая того года американский разведывательный самолет "У-2" был сбит ракетой над Уралом. Среди его обломков найдены были остатки электронного прибора, которому, как выяснилось, у нас не находилось аналога. По оставшимся от него ошметкам и по скупым данным рекламы в фир­менном издании удалось составить о нем некоторое представление. Этот прибор обеспечивал разведку частот всех радиолокационных станций, ради чего и летел пилот Пауэре через всю Россию... Для уст­ранения нашего очевидного в этой области отставания и было принято правительственное решение воспроизвести этот прибор у нас в "цельнотянутом", как говорил когда-то Головин, виде и в кратчайшие сроки. Было это очень нелегко, так как у нас отсутствовали некоторые технологии, которыми владели американцы. Тем не менее, срок был определен небывало жесткий – пять месяцев, так что "Эхо" должно было аукнуться точнехонько к Новому году. Лабораторию Стаднюка трудно было узнать. Она теперь напо­минала командный пункт или даже штаб. Глухую стену занимал ог­ромный график, где по горизонтали значились все до единого дни, ос­тавшиеся до срока, не исключая воскресений и праздников, а по вертикали – сотни деталей, узлов, сборочных единиц и испытательных операций с указанием при них исполнителей поименно. Фактически все отделы НИИ и все цеха опытного завода так или иначе были за­действованы в графике "Эха"... Стаднюк даже более обычного подтя­нутый, излучающий оптимизм и уверенность в успехе, не отходил от телефона. При нем работал настоящий штаб. В считанные дни добы­вались дефицитные материалы или оборудование, нерадивый работ­ник либо немедленно менял стиль поведения, либо срочно меняли его самого.Поговаривали, что за успешное решение задания ждет Стаднюка Золотая Звезда. Говорили это обычно с уважением к той ответственно­сти, которую на себя Георгий Иванович принял... Для меня же работы по "Эху" означали только то, что я получил теперь почти полную са­мостоятельность. Это отметил и Стаднюк с обычной своей холоднова­той усмешкой:– Теперь ты сам себе пан, Сашка. Я не смогу вникать в твои дела. Неплохо ты начинаешь – всего год после института, а ведешь уже са­мостоятельную разработку, и какую!.. Кстати, давным-давно я вывел одну любопытную формулу, формулу успеха. Хочешь, продам недоро­го? Так вот слушай. Все твои таланты и возможности – воображение, интуиция, владение математическим аппаратом, умение продумать эксперимент – все это лишь слагаемые. Недостаток одного возмещает­ся избытком другого. А вот такая величина, как самоотдача, это мно­житель. Все названные слагаемые заключаются в скобки и помножа­ются на коэффициент самоотдачи. Максимум этого коэффициента -единица, когда ты отдаешь делу всего себя. Так, конечно же, не бывает, но стремиться к этому следует. Горе, когда коэффициент самоотдачи начинает падать и устремляется к нулю. Ты меня, Саша, понял?..Как не понять? Но одно дело понять головой и даже принять ре­шение следовать убедительной логике этой формулы. И совсем дру­гое – уберечь себя среди рабочего дня от воспоминания о грохочущем пороге, о стремительном полете плота среди валов и бурунов, или о тихой ночи над кедровой тайгой, когда дым костра уходит в белесое светлое небо, неразличимо с ним сливаясь... И туристская группа каж­дый выходной день теперь требует приносить себя на алтарь бродяжь­его братства, обижаясь и негодуя, если твой коэффициент самоотдачи там тоже не стремится к единице. Уже зреет затея нового грандиозного похода следующим летом – в Саяны.Так вот и вышло, что встречал я новый 61-й год в этой своей ту­ристской компании, в трехдневном походе на лыжах от Дмитрова до Абрамцево. Я нес в своем рюкзаке тяжеленный автомобильный акку­мулятор для елочной гирлянды. Гирлянду развесили на прелестной заснеженной елочке посреди поляны и пригасили костер. Шампанское стояло в снегу, да так охладилось, что всех потом бил колотун, пока не выпили кое-чего покрепче. Палатка у нас была большая шатровая с печуркой и трубой, выведенной в окошко. Печурку по очереди топили всю ночь дежурные. Не спалось, через два часа мне все равно нужно было вставать на вахту. Обозревая ушедший год, я не испытывал ни угрызений совести, ни особого восхищения собой. Подумаешь, полу­чились первые образцы "Эллинга" с полноценными параметрами и защитил эскизный проект – рядовая работа. Вот "Эхо" – другое дело!Правда, перед самым завершением работы пошла там у них не­понятная "бодяга". Прибор "Эхо" имел те же электрические характе­ристики, что и американский, но не держал эксплуатационных требо­ваний, не выдерживал вибрации и стандартных ударов. Стаднюк видел главную причину в качестве стекла. Он, что называется, "до мыла за­гонял" и стекольный цех, и свою без того уже вымотанную группу. Люди сутками не выходили из лаборатории, но и самая последняя пар­тия "Эха" так же развалилась на вибростендах и ударных копрах. Тут и вышли поставленные министром сроки.Тогда, в 61-м году, элементарная мысль, что сама конструкция американского прибора непрочная, в голову никому не приходила. Он ведь нес на себе клеймо "милитэри". Закусив губу, Стаднюк сделал прибор "Эхо-1". сделал уже без оглядки на американцев, грубовато, "по-нашенски" и тоже в рекордные сроки. Прибор этот только на два­дцать процентов весил больше американского, но выдержал все, что требовалось от него для работы на любых летательных аппаратах. На верху успех Стаднюка был воспринят двусмысленно, как хорошая мина при плохой игре. И не загорелась звезда Героя Труда на его груди. За блистательную разработку, которая вошла бы в Книгу рекордов Гиннесса. не будь она "совершенно секретной", его наградили только орденом "Знак Почета".Только лет через десять, когда фирма "Уоткинс" выбросит свой прибор на широкий рынок, и через третьи страны будут добыты его живые образцы. Стаднюк испытает их наравне с "Эхо-1", и они разва­лятся так же, как несчастное "Эхо"... А ларчик-то открывался просто.

Прибор фирмы "Уоткинс" был сделан не для любых летательных аппаратов, а только для разведывательного самолета "У-2", который сам достоин Книги рекордов.

Да, нелегкая выпала судьба Георгию Ивановичу Стаднюку. Бы­вает испытание славой – очень трудное. Ему же досталось испытание обещанной славой. Не здесь ли и кроется причина такого резкого раз­личия между "ранним" и "поздним" Стаднюком?Вернемся, однако же, в палатку на лесной поляне. Выбравшись из спального мешка, я принял дежурство и сделал первую закладку дров в печку. Сидел и смотрел на огонь, пляшущий за щелястой дверцей. Я думал о Ней, желанной и неведомой. Приливы неизжитой нежности захлестывали душу. Душевная моя рана уже затянулась к тому времени и, если тревожила иногда, так только в туманных предутренних снах. И так хотелось любить и восхищаться любимой, чтобы каждый день и каждый миг твоей жизни был освещен ее присутствием, вознаграждая твое щедрое мужское служение ей. "Несет ли мне Новый год желанную встречу?" – загадал я под пляску огня в печурке...А выдался он совсем неплохим, этот 61-й! Была у нас свирепая Хамсара, невиданной чистоты и синевы таежная река. Мы прошли все пороги. Класс плотогонного мастерства неизмеримо вырос по сравне­нию с прошлым летом. Неизменным напарником на кормовой греби плота был у меня Алешка Пересветов из Проблемно-физической лабо­ратории нашего НИИ. Окатывало с головой, когда плот слетал с во­дяной горки порога и зарывался в валы. Очки у Алешки были прочно прибинтованы к голове, он тут же слеп от воды, заливавшей стекла, и приходилось кричать ему: "Лешка, влево бьем три раза – раз! – два!
– три! Суши весло... Теперь вправо пять раз – и раз! – и два!"А в начале сентября вдруг выяснилось, что ОКР "Эллинг" под угрозой провала. Все дело было в магнитах, поставляемых Ленингра­дом. Они имели узаконенный, но недопустимый разброс по осевой асимметрии магнитного поля. Требования на этот параметр были зало­жены еще в 56-м году, когда разрабатывалась "Элегия". Пока поставки нам магнитов шли "из науки" Ленинградского НИИ, факти­ческие разбросы были невелики. Но стоило ленинградцам передать свою разработку в цеха серийного завода, как заводчане воспользова­лись "широкими воротами" на разброс, и "Эллинг" тут же стал "затыкаться". Это я и обнаружил, вернувшись с Хамсары. Если из де­сяти запускаемых в сборку "Эллингов" удавалось получить параметры на единственном, мои подчиненные считали это уже успехом. В дело вмешался Стаднюк:– С такими "успехами" мы пустим по миру наше рабоче-крестьянское государство. Величко, отправляйся немедленно в Ленинград! Любой кровью нужно откорректировать технические условия на магниты, ужесточить допуск на асимметрию... Да, я согласовывал тех­нические условия. Да, я проморгал. Но в Ленинград поедешь ты и бу­дешь сражаться за правое дело тоже ты, иначе двухлетней работе твоей и твоего коллектива – грош цена. Не все же тебе по тайге шастать, по­кажи нам здесь, какой ты герой! Иди, Саша, оформляй командировку, тем более, что в Ленинграде ты еще не был.Рано утром в понедельник я вышел на почти безлюдный Невский проспект, освещенный низким заспанным солнышком. Шпиль Адми­ралтейства с корабликом заставил беззвучно ахнуть – началось чудо узнавания. Через арку Генерального штаба я вышел на площадь, обо­гнул Зимний дворец и поразился какой-то обыденной домашности за­пыленных окон цокольного этажа на южной стороне дворца. На сол­нышке у стены серая кошка щурила желтые глаза. Под ногами сквозь щели между булыжниками росла трава... И вот уже свежий ветер с Не­вы омыл мне лицо, а прикосновение к серому граниту набережной по­родило чувство родства и признательной нежности...Я перешел по мосту Неву и сел в троллейбус, плотно набитый едущим на работу людом. Мне подсказали, где надо сойти, и я остано­вился перед большим серым зданием, увидел табличку с надписью "Бюро пропусков", и сердце заколотилось так, будто и впрямь пред­стояло прохождение грозного речного порога.Разработчиком магнитов оказалась женщина лет сорока Лидия Степановна Соболева, яснолицая и сероглазая, и с такими пушистыми и густыми бровками, что невольно подумалось: не по ее ли милости такие брови называют соболиными. Она спокойно выслушала мое претензии, коротко объяснила мне, почему не удается в процессе се­рийного производства уверенно управлять разбросом осевой асиммет­рии. Из ее спокойной неторопливой речи никак нельзя было уяснить ее собственное отношение к проблеме. Соболева не торопилась излагать свою точку зрения.Интересно, как бы повел себя Стаднюк перед этой спокойной женщиной? Давил бы авторитетом, как давит нас. щенков? Блистал бы холодной иронией, заставляя Соболеву саму мучительно искать вы­ход? Или смиренно молил бы об участии в горестной судьбе гибнущего на корню прибора "Эллинг"?.. Едва ли все это подействует на Соболе­ву. В конце концов, разработка магнитов давно закончена и технология передана на завод, а для завода сужение поля допуска грозит рез­ким снижением процента выхода годных изделий. Никто на это не пойдет... Но решение все равно должно быть найдено, потому что один "Эллинг" стоит примерно в тысячу раз больше одного магнити­ка, и браковать готовые "Эллинги" несуразно и дико. А не ущербна

ли, сама идея "Эллинга", требующего невозможного от техники магнитов? Может быть, ты просто выполнил никудышную разработку, парень, и не хочешь в этом сознаться? От этой мысли по спине бежали мурашки. С надеждой я посмотрел в ясные глаза Лидии Степановны, и она в ответ улыбнулась и спросила:

– Как вы устроились в Ленинграде, Александр Николаевич? Ни­как? Вы что же, как все деловые москвичи: от поезда до поезда, и один световой день на решение всех проблем? Боюсь, что за день мы нашу заковыку не расколдуем. Придется мне вас устраивать.

Она принялась вертеть диск телефона. Мне не везло. У знакомых или родственников Лидии Степановны то уже оказывались гости, то кто-то болел, то еще какая-то причина мешала им принять меня на но­чевку. Вот еще один набор телефонного номера.

– Валерочка, это ты? Говорит Лида. Здравствуй, моя хорошая! Кажется, твой сейчас в Сочи? Посели в его комнате денька на три од­ного симпатичного молодого москвича. Здесь вот он сидит передо мной. Да-да, сейчас он к тебе поедет. На самом деле – очень симпатич­ный.