Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

– Небось, в столицу вернетесь, о путешествии своем писать будете?

– Что вы, Федор Васильевич, кого сейчас этим удивишь!

– А я вот пишу. Зимой. Ночь долгая, работы никакой. Керосин есть. Пишу... Вон рукопись лежит на полке.

– Можно почитать? – оживилась Женька. – Жаль времени мало.

– Вы ничего в моих писаниях не поймете, доченька. Почему же, Федор Васильевич?

– Да меня вот и Академия Наук не может понять. Сколько я им ни писал, все возвращают с благодарностью, но без понимания сути филосографии...

А что это значит – филосография?

– Я так это называю, потому что новое знание взросло на меже философии и географии. Сейчас самое плодотворное знание возникает на стыках

наук, вы это знаете.

– Если можно, просветите, Федор Васильевич. Постараемся по­нять.

Федор Васильевич испытующе посмотрел в лица гостей. Жене улыбнулся золотозубой улыбкой. Еще пригубил спирту, собираясь с духом.

– В основе всего, дорогие мои, лежит крнненталь. Какая коннен-таль, таким окажется и все остальное в данной местности. Добротная конненталь – и народ хороший, работящий и добрый, как вот здесь у нас на Каре. Жидковата конненталь – пиши пропало.– Пожалуйста, – взмолилась Женя, боясь вспугнуть вдохновение Заходякнна, – Поясните, что значит конненталь?

Ну, понятие коннент или конненталь у меня включает всю сумму материальных и спектрографических элементов, свойственных местности.

– А откуда они берутся, материальные и спектрографические эти?– Как это – откуда? Солнце, космос... О космических лучах слы­шали? Это наипервейшее первоначало – прародитель всей материи. Все в мире находится в непрерывном движении и изменении. На земле это проявляется в тектоническом изменении природы. Видели последние скалы на Каре? Отчего их в складки сложило синклиналью? Вот она самая и есть коннентальная тектоника!

Гости начали скучнеть. Путаница одна – эта филосография. Хо­дил мужик с геологами, верхов нахватался, вот и лезет теперь в голову всякая "филосография" от нечего делать! И только у Жени интерес не угас, но скорее не к учению Заходякина, а к нему самому.

– Федор Васильевич, а как вы к этому всему пришли? – спросила она.

– Это удивительная история, – Заходякин еще пригубил из круж­ки. – В тридцатом еще году на Индигирке я заваливал медведя. И саль­цем решил от него запастись для лекарственных целей. Завернул кусок сала в письмо, химическими чернилами написанное. Месяца через два стал я то сало резать, а на срезе, в самой глубине куска, буквы фиолетовые. Расплылись, конечно, однако же и различаются "С" и "О" и другие узнаются. Что их вглубь куска перенесло?.. Ведь заверни я вот гак же старое сало, лишь на поверхности бы все отпечаталось и только. Стал после этого я впервые думать. Умных людей тоже расспрашивал,. но никто мне ничего пояснить не мог. Вот и академик Завьялов мне пишет: спасибо, мол. за тонкое наблюдение. А что есть, спрашивается, самое тонкое наблюдение без пронзительной мысли?.. Теперь все по моя филосография объяснила через понятие о движении витами­нов... Молодой был еще медведь, сильное в нем было движение вита­минов!

– Выходит, в стареющем организме это движение ослабевает?

– А то как же? Накапливается элементное железо, толще стано­вятся мембранные перегородки. Тут уж неизбежно тускнеет и живо­пим сь!

– Жимвопись? – поправила ударение Женя.

Нет, живопимсь! – заупрямился Заходякин. – Это еще одно важ­ное обретение филосографии – учение о живопимси. Как бы вам это по­яснить, доченька? Вот у вас живопись яркая, это даже ваши глаза вы­дают. Вы на мир смотрите, как через эти вот вами же отмытые окошки. Я же, старый человек, смотрю на него, как вчера до вашего прибытия через эти окошки смотрелось. Смекаете''

– Федор Васильевич, вы где-нибудь учились? – спросила Женя.

– Два класса церковно-приходской школы... Но еще мальчиш­кой, в деревне случалось, посещали меня минуты дивной созерцатель­ности. Играем, бывало, в лапту, и вдруг меня словно палкой по башке врезали, стою с открытым ртом и смотрю вокруг в безмерном удивле­нии: "Откуда это

все и зачем: деревья, солнце, цветы?.." С геологами ходил. По лицам вижу, подозреваете, что от них мудрости набрался и чужим умом живу. Верно, немало я у них перенял, но и понял все про них: главного они не знают и знать не хотят. По камешкам, да по сло­им стратиграфии читают они одну лишь страничку из необъятной кни­ги. Остальное от них сокрыто. Что всем движет? Почему живое легко становится мертвым, но не наоборот?– Федор Васильевич, а вы пробовали читать... – Женя подбирала слово, чтобы не обидеть хозяина. – Ну. скажем, гак, научно-популярную литературу?

Заходякин фыркнул с возмущением:

– Эти книжонки замусоривают голову скорее, чем проясняют су­щее. Настоящие проницатели природы – Аристотель. Лукреций, Ло­моносов, Менделеев, Вернадский. Их-то я и читаю. Выписываю из Москвы – почтой. Вон у меня вся полка уставлена Но с тем же Вернадским я пускаюсь в постоянный спор. Не могу читать, потому что оспариваю чуть ли не каждое слово. И убеждаюсь, что мыслить я могу ничуть не хуже, но маловато знаю... и все же, как полярное сия­ние, вспыхивает иногда в бессонные зимние ночи у меня понимание мира. Вот-вот, кажется мне, и главную тайну постигну: как свод физи­ческих законов, лежащих в основе мироздания, становится волей ми­рового духа. Потом же все куда-то исчезает, гаснет и не остается от тех озарений ничего, как от того же полярного сияния...

Заходякин помолчал. Глаза его блестели. Потом спросил: – А вы, молодые люди, как полагаете, что вас потянуло в Заполя­рье? Любознательность или жажда размять косточки и пощекотать нервы на карских порогах? у вас же – книги, кино, наука, спорт! Како­го ж вам еще рожна? Зачем вам Кара вживе? Не знаете вы, что мне от­ветить. А я вам о вас же скажу – это нравственный голод гонит вас от ваших научных занятий и от ваших умственных споров... Может быть, вы думаете, что нравственность сводится лишь к тому, чтобы не украсть и не убить? Ошибаетесь. Замыкаясь в суете и переставая ощущать свое место в мире, мы впадаем в самую низкую безнравственность. Вот и отправляетесь вы в дикие места путешествовать, чтоб восстановить утраченные связи со вселенским миром. и на Кару вас потянуло, чтобы хоть мало промыть вашу не по летам тускнеющую живопись!.. – углубляясь в свои размышления, Заходякин умолк лишь бормотал про себя: – Надо бы подумать над этим хорошенько. Как-то здесь конненталь глубоко зацепляется и за нравственность...

Через полгода мы получим от него прелюбопытнейшую теле­грамму.До этого мы еще успеем обменяться с ним посылками. Ему вы­шлем по его просьбе немецкую фотопленку для слайдов и полный на­бор химии для проявления. От него получим увесистый ящичек с ому­лем и гольцом к новогоднему празднику. а следом придет телеграмма:

"поздравляю новым годом незабываем встреча вашего туризма нашей беседы относительно коннентально-тектонической живописи в направлении нравственных похождений заходякин".

Я расхохочусь, прочтя это послание. Но Женя посмотрит на меня серьезно и скажет: "Напрасно ты, Санечка, так веселишься. Думаешь, он ненормальный? Вовсе нет. Даже после того, как ты его споил, у него оставались совершенно адекватные реакции... Дело здесь даже тра­гичнее, чем помешательство или мания. Он действительно родился фи­лософом, то есть мыслителем и очень глубоким. Таким создала его природа, а судьба не дала ни образования, ни возможности приложить недюжинный ум к полезной мыслительной работе. Очень это горько, а ты хохочешь... Да ты и сам такой же несчастный, мой милый, хотя способности твои совсем иного рода, чем у Федора Васильевича. При­рода создала тебя исследователем и творцом, а ты, плывя по течению, превратил себя в ремесленника и готов до скончания века "клепать поставки". Заходякин к своему дарованию относится честнее, чем ты.