Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

– Я очень р-рад, Александр Николаевич, что вы наконец-то здесь. Готовить машину к полету?– Нет, "летать" пока не будем. Как в песне поется – "туман, ту­ман, сплошная пелена..." Чтобы этот туман рассеять, нужно провести кое-какие дополнительные исследования. Например, распределение по скоростям электронов и ионов перед началом схлопывания. Скажите, вы могли бы реализовать вот такую систему электродов-зондов?

Я набросал на листке эскиз. Рябинкину не нужно законченных чертежей, Рябинкину нужна живая идея. Конструкцию он блистательно реализует сам, пользуясь огромными возможностями мастерских НИИ.

– Недельки за две управимся, – сказал Рябинкин, забирая эскиз. Потом я позвал дипломников Серегина и Бубнова. И вот они си­дят передо мною, оба очень и очень ироничные. Разумеется, они на все сто были уверены, что в радиотехнике не осталось для них никаких белых пятен. Они учились в местном филиале МЭИ, который называл­ся "завод-втуз", числились у Пересветова регулировщиками аппарату­ры, но по сути были уже почти готовыми инженерами. Что же до иро­нии, то как же еще, скажите на милость, могут смотреть деловые ребята со светлыми головами и умелыми руками на неудачника, загромоздившего половину комнаты своей установкой, не дающей никакого результата?..

Я сформулировал для них задачу – одну на двоих. Многозондо-вая система, которую готовит Рябинкин, требует многоканальной компенсации потенциалов. Вся сложность в том, что схема должна быть весьма быстродействующей. Я стал набрасывать квадратиками

скелетную схему такого многоканального компенсатора, предоставляя ребятам поиск собственных инженерных решений. Срок был жесткий, две недели, но ироничная молодежь виду не показала.Оставшись один в своем углу, я попытался на языке математики прояснить для себя работу многоканального зондового анализатора скоростей в целом. И тут обнаружилось такое, от чего я уже не смог усидеть и заходил по узкому проходу, пытаясь справиться со смятени­ем. Выяснилось, что я испытываю затруднения, оперируя с комплекс­ными переменными. Вот это дожил! Начал уже забывать математику?.. А ты как хотел? Математика же, как музыка, требует ежедневных уп­ражнений... Я сходил в библиотеку и взял вузовский учебник матема­тики. "Комплексные переменные мы сейчас подучим, – думал я, спус­каясь по лестнице. – Но неизвестно, что я еще утратил за последние пять лет..." Меня охватил панический страх. Вспомнил слова Матвее­ва: "Напрасно ты, Сашка, на диссертацию нацелился. Сейчас с этим очень туго стало. Слишком уж много развелось в стране пустопорож­них кандидатов. Ты ведь, поди, и все свои институтские "азы" в нашем цеховом бедламе порастерял?" Тогда я только рассмеялся, теперь мыс­ленно ответил Матвееву: "Да не нацеливаюсь я на диссертацию. Миха­лыч! Не отказался бы, да не в этом суть!.." И снова почудился мне го­лос Матвеева: "Ладно, ладно, ты ври кому-нибудь другому, парень! Попомнишь мое слово, сменял ты шило на мыло. А ведь мог бы из те­бя первостатейный получиться начальник цеха!"За столом не сиделось... Едва я начал углубляться в такие, в об­щем-то простые математические премудрости, как что-то стало меня тревожить и тянуть, требуя немедленного, неотложного действия. "Что нужно делать-то?" – спросил я себя. Оказалось нужно: идти, смотреть, вникать, во время пресечь нарушения, восполнить собственные и чу­жие упущения, поймать возможность скрытого брака, пока он еще не поселился в технологическом цикле. Привычка!.. Разобрался с ком­плексными переменными, оказалось – затрудняюсь расписать выраже­ние для дивергенции. Благо, учебник математики был под рукой. Пере-светов, проходя мимо, остановился и с улыбкой посмотрел из-за плеча на мои математические упражнения.– В нашей программе мы упустили один пунктик. Саша, – сказал он, – тебе следует очень внимательно проработать свою статью об эф­фекте схлопывания.Когда дверь каморки закрылась за Пересветовым, до меня дошел глубинный смысл этого предложения. "Ах, Алешка, умница! Только глянул, и сразу понял, что со мною творится. И лекарство прописал! Повторить всю работу души в те коктебельские дни, когда мне откры­лись все эти чудеса!.." Я готов был хоть сию минуту приняться за вы­полнение этого сверхпланового пункта, но уже темно-синими сделались окна лаборатории, и пора было спешить в детсад за дочками. Женя-то сегодня в Москве.Только поздно вечером, когда уложили детей и, крепко уставшая за день, Женя тоже легла, я наконец-то сбежал в свой "рабочий угол" на кухне с оттиском своей статьи и с черновиками коктебельских вы­кладок... Оказывается, тогда я воспользовался почтовой бумагой. На каждом листе был рисунок "Алупка. Воронцовский дворец". На меня повеяло свежим морским ветром того дня, когда мы в предвечерье воз­вращались катером в Алушту. Женя зябла на палубе в крепдешиновом платьице, жалась спиной к моей груди и куталась моими руками, как концами шали, а я изредка целовал розовую мочку ее уха.И не было тогда еще ни коктебельской нашей размолвки, ни это­го заманчивого открытия, которое никак не удается подтвердить экс­периментом...Я раскрыл свою статью. Вот оно, то интегро-дифференциальное уравнение, которое на пляже Сердоликовой бухты представлялось мне похожим на громадную и таинственную горную гряду. Пожалуй, если бы удалось найти все решения этого уравнения, да выстроить их в изометрии в виде семейства кривых, то они действительно обрисовали бы горный массив, об очертаниях которого я – А.Н. Величко – автор имею самые смутные представления. Вывода этого уравнения в моей статье не было, не принято публиковать подробности – только исход­ные посылки и результат. Вывод был проделан на листках почтовой бумаги с синим оттиском дворца. Постой, постой, но ведь вывод этот был сделан уже после того, как ночью под шум акации над крышей "карточного домика" явилось мне единственное аналитическое реше­ние этого уравнения. Решение частное, касающееся лишь механизма схлопывания плазмы. Этот механизм я постиг в трагический для меня вечер, оставшись один на пляже, когда перемещал на песке армии зеле­ных и белых галечек, символизирующих электроны и ионы. Потом же, лежа под звездами на лежаке, я чувствовал себя этим плазменным ан­самблем и переживал механизм изнутри...Воспоминание обо всем этом теперь, вечером в "рабочем углу", только увеличило мое смятение. Выходило так, что я не могу логиче­ски повторить пройденный тогда путь к истине. Еще выходило, что вот это аналитическое решение, описывающее уип-эффект, явилось результатом душевной смуты, отчаяния и тоски, заставивших меня уй­ти в задачу, как в единственное спасение... И значит, нельзя располо­жить себя к творчеству усилием сознательной воли, и тем более, про­гнозировать результат этого творчества. Вконец измученный, я отправился спать.Оказалось, Женя еще не спит. Она почувствовала мое состояние.

– Ну что, не просто дался тебе первый день в науке, Саня? – не­громко спросила она. – А ты бы как хотел, мой милый? Тридцать лет и три года просидеть на печи и тут же бодро затопать отвыкшими от ходьбы ножками?.. Ну, да ничего, ничего! Послушай, наверное же есть и в вашей сфере что-то похожее на систему Станиславского?– А я спросить у тебя хотел как раз об этом. В чем основная суть его системы?– Основная – в том, что актер должен жить правдой чувства, и не только в момент выхода на сцену. Должен уметь сосредотачивать себя на внутренней жизни образа. Переживать гибель всерьез... К своему, мне кажется, ты это впрямую не приложишь. Но слова "артист своего дела" появились задолго до Станиславского и относятся не только к театру.

Тогда я еще не знал, что Женя начала серьезно заниматься про­блемами психологии творчества. Через много лет, когда ее не стало, в зеленой тетради, куда она записывала свои стихи и где крайне не регу­лярно вела дневник, я обнаружил такую запись:"Настойчиво вчитываюсь в литературу по психологии творчест­ва. Вольно или невольно преломляю прочитанное через пример кон­кретной творческой личности. То, что саму эту личность я люблю до потери пульса, меня пугает, потому что своим анализом, о котором Саня и не догадывается, я вроде бы его препарирую. Вообще, в этом моем занятии чудится мне что-то крайне сомнительное, вроде чтения литературы о сексе перед любовным свиданием. Приходилось иногда слышать такое от редакционных моих подруг: "Ой, девоньки, надо позубрить теорию, у меня сегодня..."Потом я прочла у Ухтомского: "Суровая истина о нашей приро­де, что в ней ничего не проходит бесследно и что "природа наша де­лаема", как выразился один древний мудрый человек. Из следов про­текающего вырастают доминанты и побуждения настоящего для того, чтобы предотвратить будущее. Если не овладеть вовремя зачатками своих доминант, они овладеют вами... Если у отдельного человека не хватает для этого сил, это достигается строго построенным бытом".

Тут я обрадовалась и рассмеялась про себя: "Спасибо, мудрый человек! В самом-то деле, ведь и культура секса не вредит любви, если только любовь есть. Так почему человеку нельзя стремиться к культуре твор­чества в самом себе?"И снова пришло сомнение: "Вот именно, моя дорогая, только в самом себе волен человек что-то культивировать! Если же в душу лезет посторонний..." Но тут же я и возмутилась: "Это кто же посторонний? Это я посторонний? Нет уж, Санечка, не дам я тебе киснуть в твоем цехе. Ох, доберусь я до своих доминант, еще увидишь, вот только не­много в теории разберусь!" И все больше убеждалась, что в психоло­гических механизмах писателя, артиста, ученого или изобретателя нет принципиального различия. По-настоящему новое появляется только там, где в процессе творчества предмет "оживает". А оживает он, если присутствует нечто, называемое у различных авторов по разному – вживание", "вчувствование", "перевоплощение", "перенесение", "идентификация". Как раз то, что было с моим Санькой, когда я при­грозила ему разводом, а потом сама носилась по Коктебелю, места се­бе не находя.Нет, нет. Величко мой не есть что-то особенное! Такая способ­ность в человеке творческом – норма. Норма таланта! А этот самый Талант осенью 69-го года совсем забросил даже и отрывочные попыт­ки отыскать, наконец, свой "эффект кнута". До Нового года он ковы­рялся с каким-то неотложным делом в цехе. Его переход в лаборато­рию Пересветова был для меня настоящим новогодним подарком. Таким же неожиданным и желанным, как то его приглашение в тунд­ровый поход".У Рябинкина, как всегда, дело спорилось, он уже готов был вмон­тировать в установку свой многоканальный зонд, похожий на крошеч­ного, косо подстриженного ежика. А вот со схемой компенсации по­тенциалов дело явно не заладилось. Ребята подошли к моему столу через неделю и Серегин сказал, не очень-то и пряча ухмылку:

– Шеф, у нас с Димой выходит сплошная лажа!– Мы, кажется, знакомы? Нет?.. Так меня зовут Александр Нико­лаевич Величко.– Шеф Александр Николаевич Величко, – поправился Юра, и в его глазах заметалась насмешка, – схема, которую вы нам нарисовали, на реальных транзисторах не получается. Вы упустили из виду конеч­ное значение междуканальной развязки. Выходит сплошная лажа.– Ребята, вы же радисты-пятикурсники, – рассердился я. – А это ого! Это, слава богу! Квадратики я вам мог бы и не рисовать. Поис­кать надо, мальчики, поизобретать!

Ребята отошли от стола с теми же ухмылками на своих цветущих физиономиях. В тот же день я слышал, как они перекликались в своем углу: "Ну что, Юрок, ты уже поискал?" – "Нет, Димуля, я только поизобретал, но снова ни фига не вышло. Развязка не возросла. Импульс размывается"....До конца января исследовательская группа Величко так и не смогла выполнить даже первый, не самый сложный, пункт намеченной программы работ. Тем временем официальная тема по исследованию явлений схлопывания в неидеальной плазме была включена в план ра-бот НИИ, и на эти исследования были выделены не такие уж и малень­кие денежки – двести пятьдесят тысяч рублей. Завертелись, закрути­лись, зацеплялись друг за друга, как колесики незабвенного арифмометра "Архимед", плановые, финансовые и экономические зве­нья на втором этаже "науки", и хмурый Пересветов сказал мне:– Александр Николаевич, торопись с согласованием технического задания! Это уже контрольный пункт нашего сетевого графика. Если не согласуешь это документ в феврале, плакала наша квартальная пре­мия. Народ тебя не поймет.При мысли о согласовании техзадания с "компетентной органи­зацией, заинтересованной в выполнении работы", как того требовал отраслевой стандарт, меня прохватывало ознобом. Я все никак не ре­шался выбрать такую организацию. Скорее всего это должен быть академический институт, занимающийся "мирным термоядом". Ну, и поднимут же там на смех всю эту затею, основанную на эвристическом решении одного уравнения, которое пригрезилось инженеру Величко в полусне!.. В конце концов, Пересветов сам назвал мне такую организа­цию – лазерный НИИ. И я выехал с бумагами в Москву.После морозного чистого января внезапно пришла оттепель. Температура колебалась около нуля в пределах плюс-минус два граду­са. Дул влажный западный ветер. Летели низкие облака, назойливо морося, а то и поливая дождиком. Институт лазерщиков помещался в новом здании в районе крупной новостройки и был окружен горами раскисшей свежей глины. Узенькая тропка, покрытая грязно-серой коркой гололеда, привела к двери в торце здания, служившей пока в качестве парадного подъезда... Человек по фамилии Дмитриев, при­нявший меня, был доктором физмат наук и занимался лазерными спо­собами зажигания дейтериевого топлива. Он выслушал меня внима­тельно и без какой-либо критики. Сказал:– Не берусь пока судить, может быть, в ваших идеях имеется ра­циональное зерно. Наш институт согласует ваше техзадание, так ска­зать, номинально. Мы как бы заверяем государство, что вы не потра­тите денежки зазря на ерунду. Так вот, чтобы совесть у нас с вами была чиста, давайте впишем в этот документ ту же скромную задачку, кото­рую мы сами решаем посредством лазерного разогрева. Получение выхода нейтронов, свидетельствующего, как вы понимаете, о наличии в ваших опытах хотя бы минимальной реакции слияния ядер тяжелого водорода. Это будет значить, кстати сказать, что со своей "темной ло­шадкой" вы включаетесь в нейтронное дерби.

– Простите, нейтронное дерби – это научный термин?

– Разумеется, это метафора, дорогой мой коллега! Но "скачки" эти – увы! – реальность. А ну, кто больше получит нейтронов!.. Сейчас! в "дерби" участвуют известные вам "токамаки", лазеры, ионные пуч­ки, еще что-то не припомню. И теперь вот – ваш таинственный метод. На сегодня впереди лазеры! Но кто первым доскачет до брейкивена икогда, бог ведает. Полагаю, вы помните, что брейкивен – это такая си­туация, когда энергия, получаемая в результате реакции, равна энер­гии, затраченной на ее поджиг... Все это крепко напоминает гонку за отодвигающейся финишной ленточкой. Может быть, на брейкивен удастся выйти в восьмидесятых годах. Может быть, только к концу столетия. Ну, так решайтесь, дорогой коллега, другого у вас нет. И учтите, что я очень добрый человек, я не требую вписывать цифры ожидаемого выхода. По собственному опыту знаю, как дорого они вам достанутся.

– А можно будет у вашего НИИ одолжить дейтерий?– Думаю, что без проблем.

На том мы и сошлись. Я тут же в кабинете Дмитриева впечатал в техническое задание фразу: "Должны быть получены нейтроны, свиде­тельствующие о протекании реакции ТЯС". И еще с полчаса поскучал, ожидая пока Дмитриев сходил к замдиректора своего НИИ по науке и получил его подпись... Вечером я вернулся домой, испепеляемый тре­вогой. Образ клячи-доходяги, которую я так опрометчиво выставил на "скачки", приносил мне почти физическое страдание, и это не скры­лось от глаз Жени.– Опять "сажа бела"? – спросила она. – Что случилось, Санечка?

– Нет, на этот раз я, кажется, извалялся в самой настоящей саже, -сказал я и тут же рассказал ей о своем опрометчивом шаге.

– Ничего, это тебя подхлестнет, – улыбнулась Женя.

И опять в эту ночь приснилось мне томительное прощание в при­хожей одного таганрогского дома, погруженного в лишенное способ­ности делиться, медово-тягучее время... "А Женечка твоя как же?" -спросила Юлия не без ехидства. "Но ведь я с нею еще не знаком. Я встречу ее только через три года!" Она сказала: "Однако же. получить нейтронный выход ты уже взялся! Теперь я поняла, зачем ты зубрил астрофизику всю эту осень, ты давно намерился получить звездное ве­щество в лаборатории. Ты двуличный, Сашка!.." Я проснулся, задыха­ясь, будто только что всплыл на поверхность из черной глубины ому­та... Это был уже третий или четвертый сон, в котором появлялась Юля. Как положить конец этой муке?Следующим вечером я рассказал все Жене... Днем еще колебался, нужно ли это делать... Но вот уложили детей и были одни на кухне.