Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

Мне вдруг стало нестерпимо стыдно, что о свершившемся чуде я повествую так угрюмо. Я и сказал:

– Словом, Женечка, я даже рад! Ведь теперь ясно, что эффект, раньше Сандерса мною предсказанный, существует в природе неиде­альной плазмы как реальность! Я словно бы взлетел над этой вот "горной страной" и привыкаю теперь к ее рельефу.

Мы были уже у самого подъезда своего дома. Женя остолбенело замерла на месте и смотрела на меня с изумлением.

– Что ты сейчас сказал? Ты рад, я не ослышалась? И ты взлетел? На чужих крыльях, Саша!.. Опомнись. Вместо первенства, первоот-крытия и первородства стать догоняющим, и ты этому рад?

– Что же мне теперь рвать на груди рубаху?

– Да-а-а! Весь ты в этой пустой фразе, как есть. Начальство твое за тебя все эти годы решало, чем тебе заниматься, а чем нет. Захотели и запихнули на шесть лет в цех. Захотели и выдернули оттуда, как мор­ковку, и воткнули в другую грядку. А теперь вот еще и американец те­бе носик утер, Санечка! Ты, небось, утешений от меня ждешь? Так вот, не будет тебе утешений. Кончились утешения.

Молча вошли в квартиру... Женя плескалась под душем, а я сидел на кухне и сторожил горелку. Автомат колонки работал плохо, а дав­ление воды прыгало,

и нужно было немедленно выключать газ, когда вода совсем пропадала. Женя, запахнув халатик, вышла из ванной. Я напрасно пытался поймать ее взгляд. Она молча пила чай и внима­тельно изучала симметрию рисунка на клеенке... Мне становилось все обиднее. Такой реакции от нее я все же не ждал! Значит, она оставляет меня один на один с невзгодами? Ну, что же, ладно, пусть будет теперь у нас так!.. Я и уснул с этим жестким и горьким чувством.Часа через два я проснулся. Меня сжигало теперь сожаление о не­поправимом. Женя тихо лежала рядом, но по ее неровному дыханию иредким вздрагиваниям плеча я понял, что она не спит. Я потянулся к ней, чтобы обнять. Она отбросила одеяло, встала и одела халатик. Тряхнув головой, высвободила из-под ворота волосы и опустила их на спину... Вышла, и я какое-то время лежал, рассматривая на потолке сложную хиромантию теней от древесной кроны, отброшенных снизу уличным фонарем... Ну, хорошо, ушел бы я из цеха и добился бы плотности 0,33 единицы. Большего на нашей с Петровичем установке не добьешься. Кого бы это обрадовало и взволновало? Кому бы я ну­жен был с такими достижениями, тут и не пахнет еще "термоядом"! Нет худа без добра, Женечка! Теперь американцы втянут нас в сорев­нование, у кого "кнут" громче хлопает. Мне захотелось все это ей сей­час же сказать. Не может она не понять, что теперь "эффект кнута", то есть уип-эффект, станет не личной инициативой Величко и Пересвето-ва, а государственной программой.Был четвертый час ночи... Женя стрельнула сигарету из початой пачки "Примы" на соседском столе. Она курила перед открытой фор­точкой. Смотрела, как сизые космы дыма медленно подтягиваются к черному прямоугольнику и там освобождено взмывают вверх. Я стоял рядом, не смея притронуться к ее плечу.

– Давно ты научилась курить?

– Твое дело? – Женя обернулась. – И что это тебе не спится, счастливый человек? Летал бы над своей "горной страной", хотела бы я знать, причем тут горы... Или ты утешать меня пришел? Иди-ка в ван­ную да посмотрись в зеркало, заспанное и всклокоченное чучело в об­вислых трусах.

...Кажется, теперь настала моя очередь на бессонницу. Женя ус­нула, погасив возбуждение сигаретой. "Уип-эффект", Роберт Сандерс и шеститонный дурацкий магнит– все теперь отодвинулось сделалось маленьким, будто бы наблюдаемое в перевернутый бинокль, перед ог­ромностью новой моей беды. Как же мгновенно поселяется в душе от­чаяние! Вот уже и кажется тебе, что не было семи лет счастья, любви, согласия и лада, выращивания чудесных дочерей, задушевных ночных разговоров... Неужели все это было лишь иллюзией, все только каза­лось? Все это теперь там же, в перевернутом бинокле, маленькое, и вроде бы уже не твое. Зато коктебельская размолвка приблизилась так, что вроде бы она никогда и не кончалась. Женька, Женька... Я при­жался виском к ее плечу. Женя не отозвалась. "А ведь я ее совсем не знаю, свою дорогую жену! – поразился я, холодея душой. – Мне вот кажется, что это мир ее профессии так загадочен для меня, но я не знаю именно ее саму. Как это страшно!.. Нет, не может быть! Не может? Объясни себе хотя бы этот ее взгляд, когда она курила на кухне..."Я коротко забылся за каких-то полчаса до звонка будильника.Собирая в сад детей, Женя была обычной, ласковой и терпели­вой, и это успокаивающе подействовало на меня. Женя проводила нас, троих, до выходной двери и, хотя поцеловала она только" детей и по-прежнему избегала моего взгляда, сказала:– Вечером идем в кино. "Мужчина и Женщина". Позаботься о билетах.Весь этот день я изучал статью Сандерса, порой ловя себя на том, что испытываю какое-то упоительное наслаждение, такое же, как от стакана холодной воды после длительной жажды. Что там ни говори о "чужих крыльях", а я действительно теперь парил над "горной стра­ной", выявленной великолепными машинными расчетами Роберта К. Сандерса. Многое было мне хорошо знакомо, многое оказалось со­вершенно неожиданным. Я размышлял об "уип-эффекте" как участни­ке "нейтронного дерби". Можно ли достичь нейтронного выхода, если усовершенствовать нашу собственную установку? При более или менее достижимых плотностях тока в импульсе кривые Сандерса потребова­ли длительности импульса в одну миллиардную долю секунды, то есть в одну наносекунду. Но ведь таких импульсных генераторов с килоам-перными токами просто не существует пока! Это же времена соизме­римые с периодами СВЧ колебаний. Может быть, установка амери­канцев больше для этого подходит? Тогда не мудрствуя лукаво, надо воспроизводить ее, как в свое время Стаднюк воспроизводил элек­тронный прибор со сбитого "У-2"... К вечеру, разобравшись со всеми тонкостями американского варианта, я понял – нет, на этой "машине" нейтронов не получить! Воспроизводить ее не следует. Не напрасно, выходит, Сандерс и не заикается ни о каком термоядерном синтезе. Неужели, вписав нейтроны в свое техзадание, взялся я за невыполни­мое дело?В этом своем, несколько потерянном, состоянии я забирал дочек из сада и что-то рассеянно отвечал на их вопросы, потом помогал Же­не готовить их ко сну. И вот уже дети в постелях и, котя еще не уснули, дали обещание: из кино папу и маму не ждать, постелей не покидать, а спать, спать... Женя договорилась с соседкой: "Цыкните на них, Та­нечка, если расшумятся. И к телевизору своему не пускайте".

До кинотеатра дошли молча. Женя вообще весь вечер молчала. Молчал и я, не хвалиться же мне было открывшейся нынче новой ступенью собственного банкротства...

"Мужчину и Женщину" мы видели год назад в Москве на неделе французского фильма. Теперь я смотрел фильм с еще большим напря­жением и трепетом. Любовь Женщины и Каскадера, представились мне неким почти недостижимым эталоном искренности, преданности и взаимности. Облик Женщины Анук Эме как-то неуловимо перекликал­ся с Женей, и свое собственное, сегодняшнее болевое, преломлялось через это, экранное, и тут же, в зале, возникло у меня самообвинение: "Я не даю своей

Женщине такой любви!.." И не отпускало острое желание немедленно изменить свою жизнь. Вот только – как?После кино мы попали в белесый плотный туман, чуть подсве­ченный рассеянным светом ночного города. В тумане глохли звуки шагов и трудно было говорить. Но меня потянуло на немедленный разбор впечатлений от фильма, как это бывало у нас в лучшие време­на. И еще хотелось – растормошить Женьку. Она же молчала и только ежилась, запахивая у горла воротник пальто. Шли дворами кратчай­шим путем к своему дому. Я не смел коснуться тех тончайших материй, которые бередили душу во время сеанса и, сам себе поражаясь, нес околесицу:

– Знаешь, у Клода Лелюша краски какой-то хемингуэевской чис­тоты и прозрачности. Я имею в виду сам киноязык. Из всех этих недо­молвок, взглядов, улыбок, прикосновений и объятий вдруг возникает глубина живого образа и первородный какой-то, почти библейский, смысл, что и вынесено в заглавие. Скажешь – нет?

Словами я не передавал и сотой доли того действительного вол­нения, которое породил во мне второй просмотр прекрасного фильма, и от этого возникала фальшь, а попытки поправить дело приводили к новым потокам слов... Женя молчала. В ней нарастало раздражение, я это чувствовал, но замолкнуть никак не мог.

– Снова над горной страной паришь, что ли? – сказала Женя глу­хим голосом. – Ты совершенно не отдаешь себе отчета, что же про­изошло в нашей жизни с этой злосчастной публикацией. Не понима­ешь, что здесь все глубже и страшнее, чем потеря научного или там технического приоритета... Нет, не могу я больше, хоть режьте!

Женя остановилась и сняла мою руку со своего локтя. Беспово­ротная решимость звенела в ее голосе:

– Вот что, Саша, я тебя не люблю. Больше не люблю или отныне не люблю, как тебе будет угодно это понимать, но это реальность. Ус­тала я тебя любить. Ох, как устала! Ты же сейчас видел, когда любят -это свет и праздник. Это единственное, ради чего только и стоит на короткий миг, называемый жизнью, приходить из небытия в этот мир!.. А у нас получается, что моя к тебе любовь – это как поденка, как моя же домашняя работа, которой не видно никакого конца. И главно­го-то я своей любовью не достигаю – не даю тебе счастья, какое желала бы давать. Не видно, чтобы ты со мною был счастлив. Да если бы ты на самом деле меня любил, дал бы ты какому-то американцу встать над собой? Из одного только желания нравиться любимой женщине настоящий мужчина чертям рога сворачивает! Вот так, Александр Ни­колаевич. Давай-ка мы с тобою расстанемся, наконец. Я ведь чувст­вую, я определенно знаю, что еще смогла бы стать счастливой и сде-лать счастливым другого человека. Второй жизни ведь не дано, а эта так коротка!

Женя смолкла. Носком сапожка она ковыряла хрусткую кучку снега, чудом уцелевшую под забором в дождях и туманах этой страш­ной, этой почти непереносимой зимы... Я будто бы окаменел. О, я хо­рошо знал это за собой – сначала как бы анестезия, а вот к утру разбе­рет, не приведи господь! Теперь же меня охватывал ужас только от мысли о самом главном, и я вскрикнул:

– А наши дети, Женя?

– Что дети?.. Что дети? Какая им радость видеть такой вот роди­тельский союз? Не дай бог, еще вынесут представление, что только так это и бывает. Какая же я дура, Величко, что не рассталась с тобою еще тогда в Коктебеле. Не было бы сейчас и этого твоего вопроса, заметь, очень для тебя типичного. Как же, схватился сразу за детей ради своего же покоя.

– Какой уж тут покой, Женечка? – горько усмехнулся я. – Но уж раз казнишь, во всяком случае, к высшей мере приговорила, огласи и обвинение. Так в чем я виновен?– Да в том, если хочешь, что последние пять лет просуществовал ты рядом со мною, как в полусне... Выдумала я тебя, Сашка, придумала! Что ты якобы на творчество замкнут, на решение такой грандиоз­ной задачи!.. Что я твоя муза – муза электроники и управляемого тер­мояда, как ты говоришь!.. Послушай-ка, дружище, пощади, не втягивай ты меня ни в какие объяснения. Не хочу я никаких объясне­ний. Не люблю и все! Мало тебе такого объяснения?

Женя быстро пошла к дому, оскальзываясь на гололеде и хлюпая по блестящим сквозь туман лужам. Я едва успевал за нею... На лестни­це меня настиг первый порыв горестного удушья, пришедший от вос­поминания о прежних, безмерно счастливых возвращениях из кино. Как входили в квартиру и, торопливо сбросив верхнюю одежду, кида­лись в комнату. И не могли налюбоваться, как Маша и Даша спят в обнимку, забравшись в одну из своих постелей. Налюбовавшись же и разделив их наконец, сами бросались в объятия друг другу. Это же бы­ло не на экране, не у Анук Эме и ее мужа Каскадера, это было у нас с тобою, Женечка! Очнись, не уходи из жизни моей, из моей судьбы!.. А она решительно взбегала вверх по лестнице, словно бы спасаясь от мо­их назойливых домогательств. Казалось, нет уже никакого шанса вер­нуть былое.Я убедился в этом через какие-нибудь полчаса. Женя постелила мне отдельно, разложив кресло-кровать, сама же тихо и горестно уле­глась на узкой нашей тахте, которая никогда не казалась нам тесной. Как в прошлую ночь, я смотрел на слабо освещенный потолок, но ту­ман за окном размыл сегодня хиромантию древесной тени... Тихо спросил:

– Женя, значит, все таки тот писатель, да?

Женя не ответила, и я тут же устыдился вопроса и снова ощутил наплыв тоски и удушья. Чтобы как-то спастись, начал ворошить свои дневные проблемы... Так как же достичь уплотнения плазмы до 10 единиц, при котором только и будет достигнута температура 100 мил­лионов градусов и начнется термоядерный синтез?.. С этим я и ушел в сон, который был непрочен и тревожен, но проснуться было так страшно, что я все время уходил от пробуждения, призрачно существуя во взвихренном мире, где в первородном каком-то, предбиблейском еще, хаосе сливались непокорная звездная материя и смысл союза Мужчины и Женщины...Я проснулся. Было еще раннее утро, Женя причесывалсь при све­те бра, сидя ко мне спиной на нашем бывшем супружеском ложе. Эта смуглая, еще хранящая летний загар спина, такое любимое переузье талии и совершенно девичий сосок нежной белой груди, увиденный из-под поднятой к затылку руки, возродили во мне глухую боль... Женя набросила черную комбинацию, мгновенно оттенившую ее ослепи­тельную женственность, и встала во весь рост, вызвав во мне еще более невыносимый всполох муки. Эти стройные длинные ноги, гордый стан, и завитки волос, выпавшие из прически на высокую шею грузинской царевны – это все уже было не для меня!...Женя оглянулась гневно.