Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

...И побежали мимо окон "Икаруса" родные улицы, потом род­ные окрестные леса, деревни и поля. А через полчаса пути – уже и не узнать ничего, потому что, не имея собственной машины, не ездил я никогда по этой дороге, ведущей к далекому Лешачьему озеру в некогда глухой край староверских святынь да пустыней... Мотор то ровно и басовито гудел, то вдруг замолкал, когда машина уносилась под ук­лон, и снова мощным рывком подхватывал, чтобы вынести на очеред­ной бугор.Откинувшись на спинку сиденья, Пересветов действительно ус­нул. Я же не мог оторвать взора от картин милого сердцу Подмоско­вья. От этих осиянных сентябрьским солнышком просторов под неог­лядным небом с мазками перистых облаков. От набегающих навстречу лесов с редкими еще вкраплениями осенней рыжины... Легко сказать -выводи себя на кураж! От мысли о предстоящем меня охватывало не­шуточное волнение.Полтора с лишним года назад, в марте 70-го я положил на стол Пересветова

свои листки с расчетами и эскизами циркотрона и сказал плохо повинующимся голосом:

– Вот этим, Алеша, можно показать Сандерсу "кузькину мать"!

– Может, он нам еще что-нибудь покажет? – улыбнулся Пересве­тов. – Тебе не знакома такая ситуация? Оставь, я посмотрю.

Часа не прошло Пересветов застучал в стенку, приглашая зайти.

– Значит, решил ты, Сашка, свой магнит к делу приспособить?

– Не пропадать же добру. Но главное здесь – не магнит, а кольцо резонаторов.– Ну, да – "арена цирка"! Я же и говорил всегда, что ты артист. Но, чтобы на этот раз не вышло у нас клоунады, готовь хорошую ма­тематическую модель – и на ЭВМ! Все просчитать, прощупать в циф­рах, настроить горы графиков, как у Сандерса, а потом уже и показы­вать ему мамочку этого самого Кузьмы.– Алешка-а-а! – я почти задрожал от нетерпения. – Обрати вни­мание, здесь же все усложнилось раз в сто по сравнению с классиче­ским уип-эффектом. Любая математическая модель окажется крайне приблизительной и потому бесполезной. Нужно строить живой циркотрон.

Мы крепко поспорили в этот раз. Я упрямо стоял на своем, и Пе­ресветов махнул на меня рукой:

– Ладно. Мог бы я и "власть употребить", но не стану. Скорее всего в данном конкретном случае ты прав, но в принципе недооценка машинных расчетов может тебе снова дорого стоить... Вот что, сейчас же, не дожидаясь результатов эксперимента, оформляй заявку на изо­бретение.

...Увы, в авторском свидетельстве нам отказали. Устройство циркотрона, дескать, полностью воспроизводит конструкцию и эле­менты давно известного электронного прибора – магнетрона СВЧ. Замена "электронных спиц", характерных для этого прибора, плаз­менными сгустками в циркотроне никакой новизны не несет. Крайне сомнителен и положительный эффект предлагаемого изобретения, а именно – высвобождение термоядерной энергии, так как... И следовал свод "непреложных" доводов эксперта, свидетельствующих, что он что-то читал о "токамаках", но ничего не слышал об инерциальных методах удержания высокотемпературной плазмы. Отказывали также и в авторстве на открытие, поскольку предполагаемое заявителем яв­ление сводилось лишь к периодическому повторению с нарастающей интенсивностью известного явления "whip-effect", наблюдавшегося экспериментально американским ученым Сандерсом в сверхкоротких импульсах в неидеальной плазме, то есть в условиях близких к гипотезе заявителя.Это послание принес нам Дед Мороз в качестве подарка к насту­пающему 1971 году. Мне и моей группе некогда было ввязываться в дискуссию с экспертизой. В то время мы как раз начали "холодные", без плазмы, прогоны циркотрона с целью отработки СВЧ накачки кольца резонаторов. Не очень ладилось, приходилось снова и снова прибегать к переделкам. Серегин и Бубнов еще весной защитили свои дипломные проекты, стали штатными инженерами и осваивали не очень привычные для них сверхвысокие частоты... Первое включение гелиевой плазмой состоялось только в марте, примерно в годовщину посещения семейством Величко цирка на Цветном бульваре. Утро того дня было пасмурное и слякотное. По дороге на работу меня томило предчувствие провала. Я ведь так привык уже к неудачам на своей ус­тановке с ее шеститонным магнитом! И вот включились, и Юрка Сере­гин заорал не своим голосом: "Есть!" Ему вменялось наблюдение за осциллографом, фиксирующим основной результат опыта – уплотне­ние плазмы. Опыт повторили, и снова был дикий Юркин вскрик. Я стоял рядом и своими глазами видел острый всплеск на экране. Я по­звал Пересветова:

– Есть "уип-эффект", Алешка! Хочешь посмотреть?

Опыт повторили еще и еще при увеличивающемся числе зрителей, потому что каждый всплеск на экране сопровождался уже хоровыми вскриками, так что в лабораторию Пересветова сбегались соседи по этажу. Серегин сказал, что придется продавать входные билеты по полтиннику, как в кино.

– Вы лучше измерьте величину уплотнения плазмы, – сказал Пе-ресветов. – Чтобы публике не пришлось платить зря.

Измеренное уплотнение оказалось равно 16 единицам. Пересве-тов пожал мне руку:

– Поздравляю, Саша! С таким уплотнением можно уже попробо­вать и на дейтерии.

Вечером того дня я пришел домой усталый и даже погасший. Со­общил буднично:

– Свершилось, Женечка, в циркотроне сегодня было вещество звезд.

– И в такой день ты смеешь быть тусклым? – возмутилась Женя.
– Немедленно неси шампанское!

Мне пришлось бежать по мартовскому гололеду, чтобы

успеть в магазин до закрытия.

– За тебя, Санечка! – сказала Женя, поднимая бокал. – За твою доминанту! Пусть она и дальше тебя ведет.

Я отшутился:

– Вот теперь могу тебе совершенно точно сказать, Женюра, в чем состоит "система Станиславского" для приведения инженера Величко в творческое состояние. Стоит тебе только припугнуть разводом, и вот нам, пожалуйста – изобретение. Так было дважды.

Женя вздрогнула и посмотрела в мои глаза тревожно, без улыб­ки. За весь год мы ни разу не коснулись этой темы. Потом Женя отпи­ла из бокала и засмеялась:

– Что же, и славно, Санечка! Это мы можем тебе в любой момент организовать. Ты только намекни, когда будешь нуждаться, а если я снова пережимать начну, как оба прошлых раза, ты мне вот так рукой похлопай, как в самбо. Ладно?

– Женя, а ты и вправду могла тогда уйти к писателю?

– Что это с тобою сегодня, Величко? Впрочем, в день такого успе­ха ты даже это знать имеешь право... – Женя улыбнулась печально.
– Слушай, если уж для тебя это так важно. В те две недели в Староко­нюшенном я ходила мимо телефона в коридоре, как мимо свернувшей­ся змеи. Стоило мне только поднять трубку и набрать номер, Санеч­ка... За месяц до этого я как раз его рассказы редактировала. Он часто бывал у нас в редакции. Было это все так дико, но было! Вот когда двое ни слова не говорят, и оба знают...

– Что же меня спасло?

– Благодари Надежду Максимовну. Она ни слова мне не сказала, но здесь было то же самое – двое ничего друг другу не говорят, но знают. Все она понимала, что происходит, и думала: "Вот только сде­лай это, гадина!"

– Но ты ведь все равно гадиной не была?

– Была, Сашка, страшно признаться в этом, но была! Когда-то Стас Забарский меня на своей "Яве" катал и хвалился, что стоит его папашке, заведующему каким-то отделом на Старой площади, где-то нажать, и мои стихи будут публиковаться в лучших журналах. Для этого мне только следует стать Забарской. Тогда я тоже была гадиной, голова ведь кругом шла от всех этих возможностей. Только Надька не молчала. Орала на меня: "Они твоих родителей уничтожили, а ты им потомство собираешься рожать!" И снова, Санечка, стала я гадиной год назад от мысли, что при т а к о м-то друге, который не чета моему несчастному Величко, и мое дарование зацветет пышным цветом. Но Надежда у меня мудрая! Усадила она меня пальто шить и от дурных мыслей увела. Когда же я тебя с Дарьей возле цирка увидела, ахнула: "Что с мужиком сделала, дурища?" В цирке ты и вовсе почернел и ушел куда-то от нас. Я же не знала еще, что лошадки, бегущие по цир­ковой арене, вынесли тебя к новой блестящей идее... Дома ты с детьми возился, в цирк играл с таким азартом, словно и тебе пять лет от роду, и я поняла, что вас троих разлучать нельзя. И в тот вечер бесповорот но решила, что мой удел на этом свете быть не столько любимой сколько любящей. Обычный удел русской женщины.

Мне хотелось сказать Жене, что она ошибается, что она несказанно любима, но я лишь молча привлек ее и обнял. И вдруг увидел смоляных ее локонах первую серебряную нить. Хотелось молить ее прощении за уходящую молодость. За то, что никак не удается мне дойти до такого решительного успеха, чтобы он принес славу и достаток, которые украсили бы ее, Женечки, жизнь так, как она этого за служивала... Женя отстранилась и сказала:

– Откроюсь я тебе, Сашка, раз уж день у нас такой сегодня. Осенью наши зайки пойдут в школу. Так вот все эти десять лет, я хочу быть рядом с ними. Возьмусь преподавать в школе русскую литерату­ру... Устала я ездить в электричках, да и "акушерство" литературно: обрыдло, и вообще дела наши журналистские протухают. Не могу больше так жить, мой миленький, не могу!

В те дни еще не было беспокойства за судьбу свершаемой нами работы. Казалось, стоит только получить нейтроны в соответствии техническим заданием, и последует каскад еще более ярких свершений. Конечно же, эта легкость была только кажущейся. Чего стоила одна только техника безопасности при появлении нейтронов! Не дай бог облучить персонал. Мы тщательно готовились. Циркотрон обложили свинцовыми листами. Установка включалась дистанционно.... И вот свершилось! В мае на решающий опыт мы пригласили того самого Дмитриева, что втравил меня в "нейтронное дерби". И он, сам шутли­во назвавший себя "спортивным комиссаром", зафиксировал резуль­тат– детектор нейтронов давал резкий всплеск синхронно со вспле­ском уплотнения плазмы. Сомнений не было: "уип-эффект с периодически повторяющимся воздействием" вышел ноздря в ноздрю с другими участниками "нейтронного дерби". Летние месяцы ушли на тщательную обработку всего экспериментального материала и напи­сание обстоятельного отчета по нашей НИР. Слово "непрофильная", могильной стужей дохнувшее в душу, я впервые услышал от того же Дмитриева, бывшего и председателем Госкомиссии по приемке работы.. Шутливо взвесив в руке отчет, он мне сказал: