Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

– Как же это допускает Бердышев? Ведь он ценит Пересветова.

– Выходил недавно Алексей со всем этим к Генеральному. Так он на него всех собак спустил и только. Сам, мол, и виноват, что не хва­тило характера удержать инициативу и найти общий язык с начальни­ком отдела... Все, в общем-то объясняется просто, Женя. Пересветову пока нечем похвалиться, а начальство любит успех и не очень жалует неудачников. Серый Волк все точно рассчитал и теперь празднует по­беду над Пересветовым и над Бердышевым, который ни за что не со­гласится признать, что надуманная им структура Проблемного отде­ла крайне неудачна.

– А ты Стаднюка боишься? – у Жени расширились зрачки.

– Признаюсь, бывает страшновато. Будто я на самом деле скач на Сером Волке в неведомые дебри. Но ты не пугайся, он меня пока не съест. Без меня и без моих ребят он ничего не сможет. Селезнев, как ни пыжится, а только повторяет наш вчерашний день так или иначе. К тому же "Дирижабль" нас очень высоко поднял! Готовлюсь к Озерно­му семинару...

Я взглянул на Женю и умолк. Что это было в ее взгляде? Восхищение мужем, сквозящее через нешуточную тревогу о нем же? Или просто благодарность за преображенную квартиру?.. И вот до меня дошло. Она хотела отдать свою любовь

мне, единственному достойно­му ее любви... Я обошел стол и обнял Женины плечи.

– Милая, – прошептал, целуя запрокинутое горячее лицо, – Я на самом деле все смогу, пока ты со мною!...Женя уснула, а я все не мог на нее насмотреться в рассветном полумраке, поражаясь новизне своего чувства. А чувство было такое, как при чтении восхитительной книги, когда смотришь – не слишком ли быстро тает запас оставшихся страниц. Еще год – и сорокалетие! Ну, почему не встретились мы в восемнадцать? Зачем же потеряны для нас те прекрасные годы? Я незаметно сошел в сон и вдруг рывком про­снулся, охваченный неосознанной тревогой. В мимолетности помере­щилось мне... Да нет же, глупости! Вот она – рядом – безмерно люби­мая, горячая, погруженная в живительный сон. Я взял ее узкое запястье, по которому так тосковал еще вчера.Через два с небольшим года, когда внезапно и навсегда прервется книга нашей совместной судьбы, словно испорченная непроститель­ным типографским браком, в жуткий момент осознания случившегося, мимолетность принесет мне ощущение, что тогда, в то счастливое ав­густовское утро на границе между коротким сном и внезапным пробу­ждением я уже пережил весь ужас утраты. Что же это было? Предчув­ствие или так называемое "явление ложной памяти"?.. Эти наши последние два года вместе на земле буду я до конца дней считать са­мым лучшими в своей жизни. И память моя будет настойчиво ожив­лять и лелеять несколько осветляющих душу эпизодов.Одно из таких воспоминаний – как однажды в декабре 76-го ез­дили мы в Москву с надеждой купить Жене меховую шапочку, а купи­ли замечательный письменный стол, за которым я сейчас и пишу эти мемуары.Тогда мы еще не подозревали, что станок, печатающий пустые деньги, стал виновником небывалых очередей у ювелирных витрин и невероятного спроса на дорогие меха и меховые изделия. Только по­вышение цен на короткое время сбивало ажиотаж тысячных очередей. Женя не первую зиму мечтала об элегантной норковой шапочке. Она свирепо мерзла в продуваемой вязаной, но я никак не мог влиться в ряды тысячных очередей: для этого необходимо обладать информаци­ей – что, где и когда будет выброшено на прилавок. К тому же я был слишком увлечен начальным этапом "Дебета", прихва­тывая для работы уже и выходные дни, не говоря уж о вечерах.В ту субботу, недели за две до Нового года, неожиданно выруби­лась подстанция, прервав "на самом интересном месте" проводимый эксперимент. Я оказался дома непривычно рано. Женя вдруг "завелась":

– Санечка миленький, поедем сейчас в Москву! Чует мое сердце, сегодня нам повезет. Конец года, ради плана всегда выбрасывают де­фицит.

День был неморозный, мглистый. После обильного снегопада дороги не успели расчистить. Автобус медленно плыл, завязая в снеж­ной серой каше, оскальзываясь и буксуя на гололеде. В Москву прибы­ли уже в сумерках и отправились на поиски норковой шапки. Вотще!.. Так сказал бы поэт предыдущего века, не ведавший к его счастью, ме­хового дефицита. Единственная воочию увиденная норковая шапочка принадлежала выставочной витрине мехового ателье. Разумеется, шапка не продавалась. Заказать ее можно было только "по предвари­тельной записи", но очередь уже протянулась на три года... Женя по­просила милую девушку-приемщицу дать ей хотя бы примерить... Темно-коричневая искристая норка тут же заговорила с каризной Же­ниных глаз, сиявших мне из зеркала. И модная в те годы форма ша­почки в виде восточной чалмы дивно шла к татарскому раскосу... Вот тут в приемную влетела заведующая с прищуренными свинячьими глазками. Она вырвала шапку из Жениных рук и визгливо обругала приемщицу.Мы вышли из ателье. Строгая к себе учительница русской лите­ратуры вдруг расплакалась, прислонясь плечом к темному киоску "Союзпечати". Я промокал обильные слезы платком и попытался по­целуем снять последствия роковой примерки.

– Сашка, отстань! – сглотнула Женя. – Ну, скажи, почему я долж­на так унижаться, мерзнуть?.. Почему я не могу купить это за деньги, которые муж зарабатывает совершенно подвижническим трудом, ка­кой и в страшном сне не приснится этой свиноглазой мымре?

Я в тоске смотрел на черные кроны кленов, прорисованные по лилово подсвеченному московскому небу... Женя вскоре успокоилась, а отсутствие на ее ресницах косметики оставило фактически без следов эту историю. Только, когда входили мы в мебельный магазин, я уловил по-детски горестный вздох, да чуть более обычного оставались грустными ее глаза...И тут мы увидели стол. Он стоял в мрачном углу зала, где прода­вались в розницу части гарнитуров. Произведенный в Арабской рес­публике Египет из хорошего дерева, – отличного орехового шпона и покрытый матовым светло-коричневым лаком, он нес на себе и еще что-то от гордой породистости арабских скакунов. Может быть, это впечатление шло от скругленности его форм и стройных точеных но­жек, утончающихся книзу. И тут обнаружилось, что стол этот отчаян­но хром. Вместо одной задней ноги у него был жуткий костыль – обру­бок нетесаного бруска от тары, вставленный в пустое гнездо на место невесть где потерянной ноги. Но даже и вдвое уцененный, он стоил на полсотни больше наших наличных денег...Мы ушли и вернулись. Стол все больше притягивал к себе. Мы оценили штучную работу дивной столешницы, украшенной инкруста­цией и охваченной затейливо резьбленным фризом. Там, где при рабо­те налегаешь на стол грудью, столешница имела выемку, так что под локтями оказывались два чудесных округлых мыска этой столешницы, а боковые тумбы своими выдвижными ящиками повторяли изгиб этих мысков. Светлая внутренность ящиков, казалось, ждала ваших руко­писей, несущих в себе мысли и образы, достойные красоты этого сто­ла... Женя пододвинула какой-то стул с мягким сиденьем, укрытым пленкой, и уселась к столу.

– Прелесть, как удобно! – обернулась она ко мне. – Так можно работать и работать без устали. А ты сумел бы такую ногу сделать, Саша?

Глаза ее все еще были грустны, и мне захотелось обрадовать ее, утешить.

–

Смогу, – сказал я решительно, прикидывая при этом, как осу­ществить свое обещание. – Ореховую не гарантирую, а буковую сде­лаю. Если ее чуть протонировать морилочкой, да хорошенько подоб­рать лак, будет неотличимо.– Ну ее, эту шапку, весна скоро! – засмеялась Женя. – Давай мы этого бедолагу приютим и вылечим, Санечка. Он отплатит добром, вот увидишь!

Мы так увлеклись этой своей затеей, что еще с полчаса не могли оторваться от прекрасного стола и домой вернулись совершенно сча­стливыми. В воскресенье я прямо сгорал от нетерпения, а в понедель­ник, вечером раздобыв еще денег, выехал в Москву, сильно беспокоясь: не купили бы его только!.. И облегченно вздохнул, увидев своего "арабского скакуна" на прежнем месте...Полгода стол простоял в родительской комнате на трех ногах, прислонясь к стене. Я подобрал в тарном цехе завода подходящий бу­ковый русок, но не доходили руки даже просто снять эскиз ножки и дать задание токарю. Я так уставал за день, что сваливался без ног, едва добирался до дому. По воскресеньям же, сидя за своим чудесным столом, я напряженно ломал голову, почему наращивание мощности СВЧ накачки в новом макете циркотрона не привело к росту эффек­тивности термоядерной реакции. Начавшийся 77-й год оказался для меня рекордным по напряжению сил и по мизерности достигаемых при этом результатов. Начало сбываться предсказание Дмитриева о строп­тивом бутерброде, шлепающемся маслом вниз?..Днем за арабским столом работала Женя, проверяя сочинения и диктанты и готовясь к урокам.Зачем и почему так торопились мы в ту зиму?.. Было ли тому причиной умелое и на редкость последовательное подхлестывание со стороны Стаднюка? Разумеется, было. Он чуть не еженедельно прово­дил досмотр "термоядерщины", допекал язвительными разносами и порой доводил меня до белого каления. "Так же нельзя, Саша, ты ра­ботаешь на износ! – говорил он, сокрушаясь от "искренней" заботы, -И людей своих ты изводишь. Нужно, наконец, организоваться и четко разложить работу по исполнителям". Под этим понималось полное принятие Селезнева и всей "Аскольдовой могилы" на выучку. Мои кадры, особенно Гера Латников, терпеть не могли ни тишайшего Се­лезнева, ни его угрюмоватых кадров, которые сегодня задают вам на­ивные вопросы, а через неделю приходят с глубокомысленными пред­ложениями по этим же вопросам и не без претензии на соавторство... Так что стремление "показывать пятки" Селезневу оказывалось для "стаи" сильнейшим стимулом, хотел того Стаднюк или не хотел. И все же не это было главным.По утрам во время "совета стаи", на который не допускались ни­какие чужаки, я чувствовал, что гонит нас вперед. И меня самого, и Герку, и Юрку Серегина – всех. На "Дирижабле" мои молодые волки ощутили вкус настоящей живой и горячей научной работы. Успех вдохнул в них веру в себя и породил страстное желание "взять планку", поднятую теперь на жутковатую высоту. Ведь цель темы "Дебет" была сформулирована как исследование условий положительного баланса энергии УТС... Стаднюк и не подозревал, что видимая им при "досмотрах" часть наших работ составляет не более десятой от того, что замышлялось и делалось нами в действительности.Лишенный отдыха минувшим летом из-за Госкомиссии, я так и не выбрал времени для отдыха и к февралю начал чувствовать физиче­ское изнеможение. Сон не приносил мне бывалой бодрости. Я подни­мался разбитый и с таким ощущением в области диафрагмы, будто бы там что-то могло сейчас порваться. Я страшился сознаться в этом Же­не. К счастью, это быстро проходило. Стоило мне выйти из дому в морозную тьму раннего утра и приняться за обдумывание на ходу ближайших задач, как прилив жизненной энергии приходил будто бы из ниоткуда, подхватывал меня и нес, и нес до самого вечера, чтобы бро­сить потом, чуть ли не буквально на руки Женечке, выжатого до кап­ли... С утра начиналось все сначала.Зима и весна полностью ушли у нас на создание усовершенство­ванного циркотрона, в который мы вложили все свое понимание физи­ки явлений периодического уип-эффекта. В нем не было никакой кон­цептуальной новизны, но была предельная завершенность, которой отличаются по-настоящему оптимальные конструкции. В холодном виде макет казался чем-то вроде лампы Алладина, из которой нам предстоит выпустить могучего Джинна. Приходила даже мысль, достаточно ли прочен поводок, чтобы удерживать его в повиновении... I

Решающий эксперимент пришелся на конец июня. Увы! Джинн зауп­рямился и не захотел вылезать ни под каким видом. Наращивание мощности СВЧ накачки привело лишь к некоторому росту высвобож­даемой энергии. Но не эффективности. На "кредит" 50 киловатт был получен "дебет" только 150 ватт, то есть эффективность оказалась ни­же, чем у "Дирижабля"... Воспринималось это как откровенный про­вал, не больше и не меньше. И означало, что "все наше понимание", вложенное в макет, есть просто новая ступень невежества... На "поминки" макета, уже переименованного Серегиным в "Диабет", гро­зовой тучей явился Стаднюк. Выслушав мое сообщение о результатах, он сказал:

– Ну, что я тебе говорил? Далеко со своими методами работы ты не уедешь! Нужно разворачивать самый широкий и хорошо продуман­ный фронт исследований. Сколько я еще должен тебе это твердить?

"Стая" сидела полукругом около верстака, на котором, опутан­ный проводами и шлангами, стоял "Дебет", производивший теперь неотразимое впечатление безвременно умершей головы профессора Доуэля. Все мрачно молчали. Перед самым приходом Стаднюка мы уже успели обсудить ситуацию и приняли решение "на луну не выть", а планомерно и пристально изучать все, что происходит в этом злосча­стном "диабете". На год работы хватит. Потому грозный приказ Стаднюка был принят с достоинством и пониманием. Исследовать, так исследовать, начальник, "бу... сделано"!

– Ты, кажется, собираешься в отпуск? – совсем уж участливо спросил меня Стаднюк.

В воздухе запахло "шахматной комбинацией". Тут же я сообра­зил, что скажет Стаднюк на мой утвердительный ответ. Последует ход: "На время отпуска передашь дела своей лаборатории Аскольду Ва­сильевичу". Мой ход: "Но у меня официальный зам Латников". Стад­нюк с ухмылочкой и высоко поднятой верхней бровью посмотрит на Латникова и выиграет "партию" неотразимым ходом: "Пусть Гера еще немножко молоко на губах обсушит при таком состоянии дел в лабо­ратории на важнейшей, к тому же, теме!" Молодые волки прекрасно оценили ситуацию и ждали ответа своего вожака. Нет, Акела не имел права "промахнуться"! Оставался у меня единственно верный ход и я его сделал:– Я не пойду в отпуск, Георгий Иванович! При такой ситуации...