Звоночек 2
Шрифт:
Запнувшись перед дверью, я в нерешительности помедлил, думая, как начать разговор, но из-за отсутствия свежих идей, решил прицепиться к песне и постучал в дверь.
— Войдите, — недовольно откликнулся хозяин, прервав музицирование.
— Здравствуйте, товарищ Бойко, — вошёл я натянув как можно более располагающую маску на свою не слишком-то выразительную после всех передряг физиономию. — Вы, выходит, гармонист?
— Понемногу. Вы с каким вопросом? — судя по всему, эффект от моей улыбки получился прямо противоположным и военпред разом повернул всё в официальное русло.
— Да, собственно,
— Здесь у меня, товарищ лейтенант, не самодеятельность ни разу! Хотите гармонь послушать, так вон, идите в клуб.
— Эк ты меня изящно послал, — я престал строить гримасы, а Бойко подумал, наверное, что я обиделся.
— Да вы, товарищ лейтенант, не так поняли… — сказал он смущённо.
— Всё я правильно понял, — ответил я серьёзно. — А давай, я тебе спою? Может, и ты что поймёшь.
Решившись на провокацию я, тем не менее, не стал рисковать по крупному, а выбрал на ходу из множества известных мне вариантов песни тот, где отсутствовали всякие упоминания о более поздних "сущностях", которые ещё не появились к этому времени. Бойко выжидал, а я, налив себе из графина воды и прокашлявшись, неторопливо, как играл только что военпред, затянул.
Встаёт заря на небосклоне
И с ней встаёт наш батальон
Механик чем-то недоволен
В ремонт машины погружён
Военпред посмотрел на меня уже заинтересовано, взяв гармонь, пристроился на краешке стола и, со второго куплета, раздвинул меха. И понеслось, в открытое настеж по случаю тёплой погоды окно.
Башнёр с стрелком берут снаряды
В укладку бережно кладут
А командиры вынут карту
Атаки стрелку нанесут
Был дан приказ, ракеты взвились
Прошла команда "заводи!"
Моторы разом запустились
И танки смело в бой пошли
Наш экипаж отважно дрался
Башнёр последний диск подал
Вокруг снаряды близко рвались
Один по нам почти попал
Ревела, лязгала машина
Осколки сыпались на грудь
Прощай родная, успокойся
И про меня навек забудь
Куда механик торопился
Зачем машину быстро гнал
На повороте он ошибся
И пушку с борта прозевал
Тут в танк ударила болванка
Прощай родимый экипаж
Четыре трупа возле танка
Дополнят утренний пейзаж
Машина пламенем объята
Вот-вот рванёт боекомплект
А жить так хочется, ребята
И вылезать уж мочи нет
Нас извлекут из-под обломков
Поднимут на руки каркас
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас
И похоронка понесётся
Родных и близких известить
Что сын их больше не вернётся
И не приедет погостить
От горя мама зарыдает
Слезу рукой смахнёт отец
И дорогая не узнает
Какой танкисту был конец
Никто
Про мины режущий аккорд
Про расколовшиеся траки
И выстрел пушки прямо в борт
И будет карточка пылиться
На полке пожелтевших книг
В военной форме, при петлицах
И ей он больше не жених.
— Надо же, — помолчав немного, сказал Бойко сам себе, а потом, глянув на меня, предложил. — Давай махнём?
— Что махнём? — не понял я сути вопроса. Вместо ответа капитан подскочил на одной ноге к шкафу и достал оттуда бутылку водки и пару стаканов. Пить мне вовсе не хотелось, тем более, что я был, как всегда, "на колёсах" и домой пришлось бы возвращаться пешком. С другой стороны, глядя на реакцию военпреда, я так и не сделал никаких выводов относительно его предполагаемого "попаданчества". Хотя, немного успокоившись и подумав, я сообразил, что песня довоенная, а скорее всего и дореволюционная, судя по её "шахтёрским" вариантам.
— За танкистов. Мы, танкисты, особый народ. И ты тоже, гляжу, наш человек, раз песни такие сочиняешь. Это ж надо так ладно "Коногона" переделать! Слыхал я раньше, как машинисты на свой лад её пели, но про нас и подумать не мог. А ты, прямо на ходу! Я, знаешь, опять, как в бою побывал, аж мурашки по коже. А ты то, ты!? Ты откуда это знать можешь!? Бронепоезд бронепоездом, но танки — совсем другое дело! А чувство такое, будто мы в одной машине были! — прорвало капитана.
— Раз так, то за танкистов нельзя не выпить, — согласился я ради "наведения мостов", заодно и соскакивая со скользкой темы. Военпред же был так возбуждён, что ничего не заметил.
— Давай ещё раз?
— Куда ты так летишь? Сейчас через пять минут под стол свалимся, тем более, что у тебя из закуски — одни яблоки, — возразил я.
— Споём ещё раз! Слова хочу запомнить!
— Так я тебе запишу.
— Это само собой. Но отказ не принимается, — Бойко вновь взял гармонь и начал играть. Мне не оставалось ничего, как поддержать его.
— Ты знаешь, а я ведь с Юзовки, песню эту с самого детства знаю. На шахте её часто пели, а потом, когда по комсомольскому набору в училище ушёл, сам изредка наигрывал, дом вспоминая. Такие вот дела.
— Ну, а потом?
— А потом ускоренный выпуск и Кавказ! Там не до песен было.
Я думал, что Бойко сейчас остановится и снова замкнётся, но его потянуло на откровения и рассказал он мне такое, что в газетах обычно не пишут. Мне оставалось только подправлять беседу в нужное русло, задавая наводящие вопросы и изредка поднимать стакан, то чокаясь, то так, в зависимости от того, за кого был тост.
Оказывается, обгорелому одноногому капитану, пившему со мной водку, было всего двадцать два года. Младший сын в шахтёрской семье, которого старшие братья, решив поберечь, отправили учиться на механика, отработал на шахте всего несколько месяцев, после чего, ушёл в танковое училище. По идее, светило ему знакомство с новейшими БТ-2, но узнав, что он обслуживал насосы с приводом от дизеля, начальство направило его в Ленинград. Через год он уже командиром взвода танков Т-26 в составе отдельного батальона поднимался к Кавказским перевалам.