Звоночек 4
Шрифт:
Несмотря на явное желание Смушкевича обделать делишки как можно быстрее, я заартачился. В первую очередь, узнав, что тот хочет ехать на обычном «гражданском» ГАЗ-40, да еще без конвоя, потребовал заменить машину на грузовик, из которого, в случае чего, можно хотя бы быстро выскочить, и принести мне трофейный пулемет. Пока комкор «организовывал» транспорт, я успел сбегать в юрту и притащить весь свой арсенал. Но и после этого, погрузившись в видавшую виды старую «полуторку», я настоял, чтобы мы дождались, когда двинется к фронту вытягивающаяся колонна стрелкового батальона из состава расположившегося недалеко полка, чтобы ехать в ней.
— Что вы на воду дуете! Тут всего-то сорок километров до
— Никаких вопросов, товарищ комкор, — только подначивал я командующего авиагруппой, — вот разживетесь хотя бы взводом охраны, а лучше еще и броневиком сопровождения, будете летать с ветерком.
— Может самолетом? Возьмем У-2?
— В подвесном контейнере не полечу.
— Зачем? Я пилот, вы в кабину штурмана.
— Уже летали так на КП армейской группы?
— Нет.
— Ну, тогда и суда нет, по земле поедем.
— Вам не угодишь, — не смог скрыть раздражения летчик.
— Привыкайте. Помните, легкой жизни я не обещал, — напомнил я ему в ответ.
Выдвигающийся перекатами на передовую стрелковый полк производил странное впечатление. Он не был моторизован, но сейчас, чтобы преодолеть последние полсотни километров до противника, его перевозили на автомашинах из резерва группы. Точно так же, как до Тамцак-Булака по тракту везли автобатами и бригадами Исидора Любимова, подчиняющимися командованию направления. Бросалось в глаза, что не меньше половины людей в кузовах машин не имеют военной формы, а лошади из артиллерийских упряжек, которых гнали небольшим табуном рядом с батальонной колонной, были местной монгольской породы. Мобилизация. Мобилизация значит война. Слова Шапошникова, который сейчас возглавляет Генштаб и явно понимает, что делает. Судя по всему, руководство СССР, воспользовавшись поводом который дали японцы, решилось на маленькую победоносную войну, чтобы отвлечь народ и снизить внутриполитическую напряженность. Но оно явно переоценивало РККА, судя о ней лишь из докладов маршала Ворошилова. Снизу же виделась совершенно иная картина. В лучших традициях, Красная Армия влезала в драку неподготовленной.
Укрепилось осознание этого факта после того, как мы добрались до КП армейской группы на горе Хамар-Даба, с которой просматривался весь район боевых действий за рекой. Майор погранвойск Булыга сразу же вручил мне письменный приказ о назначении меня «уполномоченным особого отдела армейской группы при авиагруппе комкора тов. Смушкевича» и стал вводить меня в курс дела, пока сам комкор был занят в штабе командующего. Он развернул карту и стал показывать на ней. Советские войска занимали неглубокий плацдарм, уцепившись за песчаные бугры и уперев фланги в реку севернее высоты Дунгур-Обо и южнее высоты Нурен-Обо, возле которых были наведены переправы. Еще один понтонный мост располагался в центре, напротив занятых противником высот Зеленая и Песчаная. С первого же взгляда бросалась в глаза чересполосица на восточном берегу. Участки десантных бригад и стрелково-пулеметных батальонов перемежались и прерывались отметками каких-то отрядов с кратким указанием их сил. Например, отряд капитана Садыкова насчитывал две роты, батарею противотанковых сорокапяток, взвод полковых пушек и минометную батарею, занимая позицию как раз напротив КП 1-й авиадесантной бригады, уперев фланги в подразделения десантников. Получалась какая-то куропатковщина, чехарда отрядов, которая, кроме всего прочего, стала причиной поражения еще в ту, первую Русско-Японскую войну при Мукдене. Глядя на карту, нельзя было точно сказать, что такая-то бригада занимает фронт от сих до сих. Отдельные подразделения были хаотично разбросаны по всем плацдарму. Вообще было непонятно, как комбриг или иной старший начальник умудряется ими управлять.
На флангах, уже на западном берегу, держали оборону, вернее, наблюдали, чтобы японцы не переправились, две бронебригады, лишившиеся всей своей пехоты и артиллерии и четыре монгольские кавдивизии, около тысячи человек в каждой, вооруженные полковыми пушками 27-го года, которых уже не было в нашей армии и эскадроном «антикварных» по нынешним меркам БА-6. В резерве числились 6-я бронебригада без пехоты, понесшая наибольшие потери, подходящие 57-й стрелковый корпус и 3-я бронебригада из состава Восточно-Туркестанского бронекавалерийского корпуса. После сосредоточения все силы в составе 57-го СК, 1-го и 2-го Монгольских бронекавалерийских корпусов, двух авиадесантных бригад и авиакорпуса Смушкевича, должны были составить отдельную армию, управление которой формировалось на базе управления БКК и за счет присланных из центра кадров.
Заговорив о состоянии войск, монгольскую кавалерию Булыга ругал за то, что конники, в силу каких-то там своих обычаев, очень не любили закапываться в землю. Чтобы заставить цирика вырыть окоп, командир должен был лично стоять у него над душой и наблюдать за процессом. Впрочем, командиры были ничуть не сознательнее рядовых. Поэтому, при артобстреле, монголы неизменно совершали маневр, обычно в сторону тыла. Но трогать их, особому отделу армейской группы было запрещено по соображениям политического характера.
— Да и наши, зачастую, не лучше. Вон, полюбуйся, сколько трусов и предателей под трибунал пошло, — кивнул Булыга на стопку картонных папок и, взяв верхнюю, подал ее мне. — Вот, это теперь по твоей части. Взгляни.
Открыв дело, я обнаружил внутри всего два листка, рапорт и расстрельный приговор «за трусость, проявленную перед лицом врага». А в рапорте было указано: «летчик-истребитель лейтенант Зайченко вместо того, чтобы вступить в бой с врагом, бомбившем переправу, трусливо бежал от него и во время бегства был позорно сбит над КП армейской группы Хамар-Даба». И резолюция за подписью комкора Жукова: «Арестовать. Судить. Расстрелять».
— Хм, бой был сегодня, рапорт сегодня и приговор тем же числом. Оперативно работаете! — выразил я свое удивление, пока не понимая, в чем дело.
— А то ж! Надо в ежовых рукавицах держать! И другим в назидание! — приосанился Булыга.
— Наверное, расстреляли уже? — спросил я, приподняв бровь.
— Нет пока, — чуть смутился пограничник, — ждем назначения постоянного начальника особого отдела армейской группы. Чтоб все чин по чину было. Пока никого не расстреливаем.
— И где он?
— Допросить хочешь? Изучить портрет труса и предателя? Узнать врага, так сказать, в лицо? Молодец, капитан, круто за дело берешься! — похвалил меня майор и крикнул в сторону завешенного плащ-палаткой входа в блиндаж, — Часовой! Зайченко из арестантов сюда срочно!
Через десять минут привели летчика, в одной гимнастерке, без ремня и петлиц.
— Вы хоть в полк сообщите, что я у вас, — остановившись, сказал летун. И в словах его чувствовалась воля и злость. — Там, наверное, думают, что я погиб.
— Сообщим, — с угрозой произнес майор. — Перед строем приговор зачитаем и исполним. Будь спокоен.
— Присаживайтесь, лейтенант Зайченко, рассказывайте, как дело было, — вежливо предложил я, подумав, что с ролью «злого следователя» Булыга справляется отлично.
— В который раз! Что толку? Вы все равно слушать ничего не хотите! — с нескрываемым раздражением и без всякого страха заявил летун.
— Рассказывайте, рассказывайте. Я вас внимательно слушаю, — с этими словами я встал и, положив руку истребителю на плечо, мягко надавил, усаживая его на табурет, а сам отошел к столу и пристроил свою пятую точку на него.