Звонок из Ленинграда
Шрифт:
А мама сидела в кресле, в стороне от суматохи, которую подняла Ксюша. Руки матери, обычно такие ловкие, лежали беспомощно на коленях, ладонями вверх. И Ксюша вдруг почувствовала, что мамы сейчас просто не было в комнате.
— Мама, да что с тобой? Ты боишься лететь? Тогда поедем на поезде. Другие же ездят.
— Что? Нет, нет. Нам надо лететь. Нам обязательно надо лететь.
Мама встала, отворила дверцу шкафа и начала снимать платья с вешалок и бросать их на спинку стула. Ксюша любила смотреть на мамины платья. Например, вот это голубое — мама сшила его на премию, когда цех перевыполнил план. Или коричневое с желтыми кружевами… Потом все знакомые спрашивали, из какого журнала мод мама взяла фасон. А мама сама
— Мам, давай я сама его положу в чемодан, чтобы не помялся. Ты его все время там будешь носить, хорошо? Мам, а Ленинград на самом деле такой красивый, как в кино показывают? А папа нас встретит? Он обещал меня сводить в кукольный театр. И в зоопарк тоже сходим, правда? Мам, а Машка Митрохина говорила, что там…
Мама сгребла платья в охапку, села на стул и заплакала.
— Никуда мы не пойдем, детеныш… Папе сделали операцию аппендицита… срочную. Он сейчас в больнице…
Ксюша так и застыла с раскрытым ртом. Папа в больнице? Да этого просто не может быть. Она попыталась представить себе отца в белой комнате, на белой кровати под белым одеялом… и не смогла. Так не вязалась папина лохматая «буйная» голова, синие-синие насмешливые глаза и русая борода с грустной комнатой. Отец виделся ей на лыжах с красным от мороза лицом. Или с рюкзаком за плечами, в стеганой, прожженной у костра в тайге телогрейке; заросший, обветренный. Или… Да нет, просто и представить себе нельзя, что отец хоть пять минут улежит неподвижно в этой больнице.
— Нетушки, — убежденно сказала Ксюша, — папа не такой. Он не поддастся!
— Кому не поддастся? — переспросила мама.
— Докторам. Мало ли что они наговорят.
— Господи, детеныш… ну что ты городишь? Аппендицит — это аппендицит и ничего тут не поделаешь.
— Все равно, — упрямо сказала Ксюша, — папе этот аппендицит — раз плюнуть. Подумаешь, аппендицит… Перед новым годом папа сразу четыре зуба сверлил — и то ничего… Никаких докторов не испугался. И нечего говорить. Ермаковы не сдаются. Давай сюда платья, я уложу их в чемодан, а то совсем все изомнешь.
И тут пришли соседка справа Марья Петровна и соседка напротив Екатерина Исидоровна. Следом за ними бочком проскользнул Петр Кириллович — муж Екатерины Исидоровны. Петр Кириллович работал директором бани, и от него всегда приятно пахло душистым мылом и распаренным березовым веником. Даже в те дни, когда баня бывала выходной.
Марья Петровна уселась на диван, вытянула ноги в мохнатых носках из верблюжьей шерсти и потребовала:
— Ну, мать моя, докладай. Звонил Андрей?
Голос у Марьи Петровны звучный, как колокол. Когда она говорила с кем-нибудь на лестнице, было слышно во всех квартирах.
Мама всхлипнула и прижала к себе Ксюшу.
— Звонил Павел. Товарищ по институту. Андрей в больнице… Позавчера оперировали. Аппендицит…
Марья Кирилловна всплеснула могучими руками и звучно хлопнула себя по коленям.
— Всего и делов?! Да аппендицит твой — тьфу! Для сегодняшней медицины и не операция вовсе, а так, незнамо что. Скоро медсестры будут ее производить. Ну, чего ревешь?
— Андрей еще никогда не лежал в больнице… А если осложнение? — Мама принялась торопливо рыться в сумочке, разыскивая носовой платок.
Марья Петровна сняла со стула полотенце, которое Ксюша приготовила в дорогу, и кинула его маме.
— Утрись. Эка невидаль — больница. На то их и строят, чтобы в них люди лежали. Всякое строение имеет свой смысл: в больницах лежат, на стадионах бегают… Стоит из-за этого нервы трепать себе и девчонке? Посмотри на нее, сейчас тоже заплачет.
— Я-то не заплачу, — сказала Ксюша.
Марья Петровна закурила и закашлялась, поперхнувшись дымом.
— И то верно, — с трудом сказала
— Что вы, конечно, — сказала мама, поспешно вытирая лицо полотенцем, — это я сейчас… все так неожиданно.
Ксюша сидела на чемодане и с нетерпением ждала, когда соседи наконец уйдут и можно будет ехать к отцу.
— А девчонку зачем тащишь с собой? — спросила Марья Петровна. — Руки себе только свяжешь. Побудешь у меня, Ксения?
— И у нас, если позволите, жилплощадь прекрасная, — ревниво сказал Петр Кириллович, — и у нас можно, верно, Катюша?
Екатерина Исидоровна поспешно закивала головой.
— Нет, нет и нет, — сказала мама, — спасибо, дорогие мои, но мы вместе. Когда беда — семья должна быть вместе. И Андрей расстроится, если я Ксюшу не привезу.
— Я маму все равно одну не отпущу, — сказала Ксюша, — и все равно через два дня каникулы…
Марья Петровна сердито ткнула папиросу в пепельницу.
— Ишь раскомандовалась! Не отпущу… Надо будет и не спросим. А ну-ка ложись спать, командирша, за полночь сидеть будешь?
Но Ксюша продолжала молча укладывать в чемодан свои и мамины вещи. Пусть Марья Петровна сердится. Когда-то, когда отец на целый год был меньше, чем Ксюша сейчас, дед Савелий тоже сердился. Он тогда был совсем больной, но в доме не было еды и дед пошел на реку рыбу добывать. Отец насильно увязался за ним. Не хотел деда одного пускать. И правильно сделал. Под утро ветер оторвал льдину, где они пробили лунку. Дед от температуры все время сознание терял. Так и замерз бы, если бы отец не сообразил, что делать. Растирал деду лицо и руки снегом, натаивал его на спиртовке и поил деда кипятком, пока льдину не прибило к берегу. Дед хоть и поморозил здорово ноги, но зато живой остался. Плохо одному в беде. Без друга. Но и такие друзья, как Наташка, ей тоже не нужны. Настоящие друзья жизнь друг за друга отдают, а не то что…
— Ну, чего молчишь? — спросила Марья Петровна.
— Я не молчу. Я вещи укладываю.
Петр Кириллович взмахнул руками и заулыбался ртом, глазами, всеми морщинками на маленьком румяном лице.
— И пусть поедет. Это прекрасно, что вместе. Зато увидит Ленинград! Подумать только: Эрмитаж! Зимний! Исаакий! Я столько у классиков нашей литературы читал о Ленинграде, а самому не пришлось побывать… Не пришлось!
Ксюша знала, что после контузии на войне Петр Кириллович заболел необыкновенной болезнью: не мог летать на самолетах, ездить на поезде. Даже в такси или обыкновенном автобусе и то не мог. Так и прожил тридцать лет после войны, бывая только там, куда мог дойти пешком.
— Ты мне все, все потом расскажешь подробно, Ксюшенька. И я словно побываю в Ленинграде.
— Конечно, Петр Кириллович, я вам все расскажу, ничего не забуду, вот увидите.
— Ну, ни пуха, тебе, ни пера, — сказала Мария Петровна, целуя маму, — привози быстрее своего орла — мы его живо на ноги поставим.
VIII. Александр Новиков
Румяный мальчик с белым чубом и карими, круглыми, как у Буратино, глазами стоял возле книжных полок в коридоре, придерживая за ошейник большую рыжую собаку. Ксюша задержалась в открытой двери, любуясь собакой, — такая она была красивая. На широкой груди топорщилась белая манишка, а на стройных сильных лапах красовались белые носочки; одно ухо торчало, другое висело, и от этого казалось, что собака вот-вот засмеется.