Шрифт:
1
Дождь моросил не переставая. Еще вчера белый и пушистый, сегодня снег потемнел и уплотнился. Могильные холмики обрели свои обычные формы.
Когда небольшая похоронная процессия вступила на территорию кладбища, Светлана еще теснее прижалась к мужу. Глаза ее, воспаленные от слез, выражали несвойственную покорность.
Катюшка то и дело порывалась выдернуть свою крохотную ладошку в варежке из большой руки отца. Девочка беспрестанно вертела головой и про себя, чуть шевеля губами, читала фамилии на мраморных
Киму казалось, что потеря, к которой он был готов, зная о безнадежном состоянии давно болевшей тещи, вызовет в нем тяжелые переживания. Но все оказалось проще, как-то буднично и спокойней. Теща умерла ночью, во сне. А утром он уже обзванивал родственников и близких знакомых.
Гроб опустили в могилу тихо и быстро. Застучали по крышке комья глины и смолкли. Вырос холмик. Его подровняли. Грубо, лопатой обрубили стебли цветов и кое-как воткнули их между комьев мерзлой земли. Ким обнял одной рукой жену, другой – дочку и повел их к выходу. Они проходили мимо старых могил. Вокруг одних высились подобия склепов, сваренные из полос или прутьев металла и старательно выкрашенные, другие стояли даже без оград, всеми забытые, едва угадываемые под осевшим снегом.
Ким шел уверенно. Он хорошо знал городское кладбище. Часто, особенно осенью, приходил сюда на этюды. Тишина и покой помогали ему одновременно отдохнуть и сосредоточиться. Именно здесь догадки и предположения выстраивались стройными рядами, разрозненные, а порой и противоречивые факты занимали свое место…
У выхода, будто очнувшись, Светлана отстранилась от мужа, мельком глянув в зеркало, поправила на голове сбившийся черный платок, отряхнула варежки дочери, оглядела Кима и грустно улыбнулась. Даже сейчас она не могла отказать себе в невинном удовольствии полюбоваться мужем. Высокий, широкоплечий, иногда резкий в движениях, он всегда внушал ей спокойствие и уверенность в себе. На обрамленном каштановыми волосами смугловатом лице его с широко поставленными серыми глазами несколько маленьких коричневых родинок казались естественным украшением. Светлана знала, что, нравясь женщинам, сам Ким относится к своей внешности пренебрежительно, хотя по долгу службы всегда был предельно аккуратен.
У ворот кладбища их ждал служебный автобус, который Киму выделили в связи с похоронами тещи. Здесь же, неподалеку, на стоянке среди забрызганных уличной грязью разноцветных иномарок оказалась черная и блестящая, будто только что выкатившаяся из мойки, «Волга» отдела по борьбе с преступлениями против личности управления уголовного розыска. Ким надел шапку и подошел к машине. Федор Семенович, как всегда, внимательно изучал журнал «За рулем». Они у него не переводились: то ли старые перечитывал, то ли новые штудировал по месяцу.
– Ты чего? – заглянул Ким в открытое окно.
Водитель, не отрывая взгляда от журнала, мотнул головой в сторону.
Они уже виделись сегодня утром, когда Ким забегал на работу перед похоронами. Тогда молчаливый Семеныч вылез ему навстречу из машины, что делал исключительно редко и очень неохотно, подошел вплотную и глухо сказал:
– Ты это, держись. Вот. Что же тут… – и пожал Киму руку.
Сейчас же он даже не удостоил его взглядом. Повернувшись в ту сторону, куда кивнул Семеныч, Ким увидел подходившего к ним Вадима. Сычев спрятал подбородок в толстый, домашней вязки шарф, воротник пальто из бежевой
– Извини, – поздоровавшись, прогундосил Сычев. – Смолянинов за тобой прислал.
Вадим отвернулся и облегченно вздохнул, выполнив свою неприятную миссию.
– Ладно, не вздыхай, – тронул его за плечо Ким. – Я же понимаю.
На самом деле он ничего не понимал. Начальник отдела предоставил ему три дня по семейным обстоятельствам – не каждый же день такое случается. И вот опять дергает, никого в отделе что ли больше нет?
Досада давала о себе знать, хотя Ким и не хотел признаваться в этом даже самому себе: «В такой день… Да и Светку жалко».
Она стояла у автобуса, удерживая за руку дочку, которой хотелось подойти не столько к отцу, сколько к большой черной и такой блестящей от дождя машине.
– Давай ко мне заедем, – не предложил, а скорее заявил Ким. – Оттуда – в управление. А? – Он махнул рукой дочке.
Вадим пожал плечами: мол, как знаешь, я свое дело сделал, и открыл дверцу. Ким подхватил на руки подбежавшую к нему Катюшку и посадил ее рядом с Вадимом на заднее сиденье, а сам пошел к автобусу.
– Грустный месяц март, – сказала Светлана, когда они подъехали к дому. Помолчала и потом добавила: – Как бы Катюшка не простудилась.
Ким молчал. Он держал руку жены, затянутую в тонкую кожаную перчатку, и смотрел на выходящих из автобуса родственников. Ему вдруг стало обидно за своих девчонок. Обидно оставлять их одних. Конечно, это реакция на смерть близкого человека: и паршивое настроение, и сентиментальность эта, невесть откуда взявшаяся. Он любил тещу, хотя и старался не подавать виду, но любил нежно, как-то по-домашнему. И любовь его проявлялась не в праздничных подарках, о которых Ким никогда не забывал, не в терпимом отношении к ее старческим нотациям, а скорее в тактичном умении сгладить острые углы совместного быта.
Когда девять лет назад Ким пришел в этот дом, на него повеяло воспоминаниями детства. Раньше они с матерью и отцом жили в пригороде, почти в таком же двухэтажном кирпичном доме, в комнатушке на втором этаже. Отец, умерший, когда Киму едва исполнилось восемь, мечтал видеть сына на тепловозостроительном заводе, где проработал всю свою жизнь, начав подсобником и закончив главным инженером. Это он, Клим Логвинов, как обещал своему отцу, назвал единственного сына в честь Коммунистического интернационала молодежи. Имя странное, но между тем созвучное собственному. Еще в школе Ким с гордостью объяснял товарищам его происхождение. Сейчас это мало кого интересовало, а если кто и спрашивал, Ким отшучивался или намекал на свои якобы корейские корни. Скажи он, как было на самом деле, пришлось бы объяснять, что значит само слово интернационал, которое уже вышло из повседневного оборота.
– Ты иди, – Светлана поправила и без того безукоризненно лежащий на его груди шарф. – Мы сами. Тетя Саша, наверное, уже все приготовила. Позвони, если сможешь.
Ким наклонился, поцеловал жену куда-то в висок и пошел к стоящей у соседнего подъезда «Волге». Поднял на руки надувшую губы дочку, прижал к себе и шепнул на ухо:
– Не шали, слушайся маму. Ей сегодня очень плохо.
Катюшка кивнула, выскользнула из рук отца и медленно, то и дело оглядываясь, пошла к своему подъезду.