...ское царство
Шрифт:
— Ну-у… бабушки. Я.
Выглядел он в своем ответе, прямо скажем, не блестяще. А я почему-то всякий раз после подобной провокации начинал на себя же и злиться, когда человек рядом по моей краткосрочной прихоти терял спасительную социально-пристойную скорлупу.
— Знаешь, пожалуй, ты прав, эту серию стоило бы несколько подсократить, — поторопился я сменить тему. — И Бугаев не блистал, и крупных планов что-то маловато.
В это время мы уже закрывали чудовищную железную дверь нашей студии, — всякий день ее отвратительный лязг знаменовал приближение короткого и бесплодного отдыха. Эхо пустынного темного коридора лениво
— Не проспать бы завтра, — резонно заметил Степан; отраженный голос его смиренно утонул во мраке.
И мы затопали по длинным сумрачным ходам-переходам-лестницам к выходу из телецентра. Унылые и в дневные часы эти стены с вереницами однотипных дверей точно вздрагивали от гулких наших шагов. Редкие лампочки дежурного света не способны были осилить широту мрачного пространства, так что от неприятных столкновений спасали опыт да невозмутимая пустота. Я взглядывал подчас на своего спутника, и, несмотря на достаточно плотный сумрак видел его лицо вполне отчетливо. Конечно, видят в такой обстановке не глаза, а… память или что там еще… Но какая разница?
А лицо его так и хотелось бы назвать… коренастым. Было оно, как и вся фигура, широким, квадратным и производило впечатление непреложной прочности. Хотя, только беглый взгляд отнес бы владельца такой физиономической атрибутики к счастливому племени незамысловатых и бездумных крепышей, щедро одаренных добротным телом и полным отсутствием разъедающей мысли. Узкие губы и слишком уж небольшой нос забрасывали сомнение: так ли уверен в себе этот человек? Так ли он уверен в себе, как силятся доказать то светлые глаза его в несколько небрежном и нарочито прямом взгляде. Так ли неуязвим этот лоб, все-таки слишком высокий для природно простецкого малого.
Но вот после очередного коридорного заворота впереди замаячило тускло освещенное фойе. Звук наших шагов сделался глуше, — за стеной находились съемочные павильоны, и пол здесь был устлан специальным звукопоглощающим покрытием.
Мы вошли в фойе. За стойкой, у самого выхода, в старом кресле, вкушал сахарный сон дежурный милиционер.
— Са-аша, — позвал я.
— Саша, очнись, — тронул его за плечо Степан.
Саша-милиционер встрепенулся, хватая точно рыба ртом воздух. Он так раскраснелся во сне, что его и без того всечасно розовое личико сделалось вовсе детским. И я подумал, что вот Саша-то был вполне или почти вполне счастливым человеком. Во всяком случае самодостаточным, самому себе приятным и в неполные двадцать четыре уже нацело завершивший всякое развитие себя, как личности.
— А? Что? А? А-а-а… На сигнализацию поставили?
— Сигнализация опять неисправна, так в свои талмуды и запиши, — доложил Степан.
— Ну, ладно. Не работает, — бывает. Тогда я почаще буду на вашем этаже обход делать, — зевая, пообещал Саша.
— Ты, главное, при этом ноги не стопчи, — язвительно заметил я.
Саша даже немного смутился:
— Нет, а что… Я каждый час прохожу… Да… Ну, каждые полтора часа.
— В том никто не сомневается, — подвел черту в разговоре Степан.
Саша-милиционер открыл входную дверь, и на нас хлынула бескрайняя мягкая летняя ночь. Вверху, над черными утесами зданий и черными массивами листвы, сияли тихие звезды в неявственной синеве ночного городского неба. Легчайший ветерок рассказывал, что где-то неподалеку расцвела маттиола. От недальнего проспекта
При обоюдном молчании прошли мы два квартала всегдашнего пути. Плохо освещенный бездыханный проспект казался вульгарной метафорой жизни человеческой. А мимо пролетающие подчас фары лишь подбавляли общей картине безысходности. Желтые фары пролетали мимо, никто и не думал останавливаться возле нас, не смотря на активную нашу жестикуляцию. Наконец я не выдержал:
— Да что это они, как угорелые… Или птицам деньги не нужны?
— Боятся, может. Если я с женой в такое время возвращаюсь, — первая же машина останавливается.
Мы еще некоторое время полюбовались пустотой безразличного города.
— А не кажется ли тебе, Степан, что… как это пела Камбурова… А! Что-то скучно мы живем. Нет? Еще Николай Васильич о том же, помнится, говаривал.
— Когда скучно, когда не очень. Раз на раз не приходится.
— Вот носимся мы с тобой полнедели, — снимаем всякую рекламную белиберду. Потом полнедели монтируем то, что наснимали. Потом опять полнедели снимаем… И так за месяцем месяц, и год за годом. Ладно, еще сериал чуток развлекает. Не хочется тебе чего-нибудь… Нет, я без всяких подводных шпилек. Ты доволен тем, что имеешь? Не кажется тебе оскорбительным этот заведенный стандарт?
— А что? — Степан посмотрел на меня с недоумением, но вместе с тем, как мне показалось, и с надеждой.
— Неужели в двадцать шесть лет ты уже… Нет, не так. Я старше тебя на десяток лет, для твоих двадцати шести это не такой уж непреодолимый возрастной барьер… — да, говорил я весьма сбивчиво. — Мне всегда казался занимательным вопрос: волен ли я хоть сколько-то управлять своей судьбой или же… Однако, речь не о том. Повторюсь: тебя все устраивает в твоем житье-бытье?
Возможно, не стоило, и определенно не стоило мучить уставшего человека, требовать от него немедля решения вопроса столь головоломного, если, конечно, Степан усматривал в нем какую-то головоломность. Но остатки агонизирующей надежды обрести какого-то сподвижника в разрешении закомуристых жизненных тайностей понуждали длить этот нелепый разговор.
— Но ты же знаешь, на телевидении ничего нельзя сделать. Без денег, разумеется, — по сощуренным глазам на лице Степана можно было бы предположить, что, несмотря на изрядную усталость, оставленную напряженным днем, он силится отъединить некий особый, верховный смысл довольно нелепого вопроса. — В принципе, я двумя руками «за». Но это же надо спонсоров искать… Тут ведь без денег даже и говорить не о чем. И вообще я сейчас совершенно не способен рожать какие-то идеи. Давай отложим это хотя бы до завтра. Я уже ничего не понимаю…
— Я тоже.
В этот момент к обочине подкатил автомобиль, и безо всякой на то просьбы. Из-за приоткрывшейся дверцы высунулась бритая голова.
— Куда?
Я назвал два направления, водитель выбрал вариант моего коллеги, и, коротко распрощавшись, мы расстались.
Два красных огонька все таяли и таяли в скрадываемой темнотой перспективе. Ночь обещала быть душной.
Не знаю почему, мне запомнился этот день, рядовой из рядовых.
Попал я на телевидение случайно. К слову сказать, я и тогда испытывал большое недоверие к спасительному всеразрешающему «случайно». Но к этому еще вернемся. Позже.