«...Ваш дядя и друг Соломон»
Шрифт:
«Ты уже оставил мечту добраться до каббалиста из Цфата?»
«Как же я могу до него добраться?»
«Со мной. Мы же на пути в землю Израиля»…
Так мы вместе и прибыли в эту сухую долину строить здесь кибуц. Остались добрыми друзьями. Были молоды, а кибуц – как только вылупившийся цыпленок в курятнике. Со временем Элимелех стал выглядеть как шахтер, только вышедший из угольной шахты. Кудри черные, глаза черные, кожа смуглая, зубы и пальцы пожелтевшие от курения. Отсутствие соразмерности в его теле делало его особенно застенчивым и замкнутым. Дополнительная душа, блуждавшая в его огромном теле, не давала ему покоя, не отпускала его даже на час. У него был острый ум, талант ко всему и обширные знания. Он сочинял стихи, играл на скрипке, вырезал из дерева фигурки людей и животных. И насколько он был высок и огромен, фигурки были маленькими и изящными, звуки и стихи – легкими.
Странные
Из каких-то найденных им деталей он соорудил себе примус, и тот все время шумел у него в шалаше. В те дни у нас не было ни чая, ни кофе, и он создал свой напиток: кипятил воду с засушенными полевыми растениями. Шалаш с трудом вмещал его огромное тело. Шалаш холостяка. Всю мебель составляли ящики фирмы «Тнува». Кровать всегда была завалена какими-то обломками механизмов, деталями, также разбросанными по всему шалашу. Обычно он сидел за ящиком-столом. Слева – скрипка, справа – чернильница. За спиной – ящик с инструментами и посудой. На ящике – вырезанные им фигурки. Любая взятая им вещь исчезала в его широкой ладони. Когда он пожимал руку, здороваясь, человек с трудом подавлял в себе вскрик боли, стараясь высвободить руку.
Большую часть времени он работал ночным сторожем на полях, в саду, на оливковой плантации. В одной руке – палка, в другой – скрипка. Ружье вообще не брал в руки. Арабы, приходящие ночью воровать, видели этого огромного еврея, стоящего под небом и играющего на скрипке, и в панике убегали. Велик был в них страх перед этим сумасшедшим.
Я уже тогда занимался общественной деятельностью, ездил по всей стране по делам кибуца. Возвращаясь, я не шел в свой шатер, где проживал вместе с Шлойме Гринблатом, Фрицем Зелигманом, единственным в кибуце «йеке» (так прозывали выходцев из Германии, которые труднее всех осваивали иврит) и Амалией. Несмотря на усталость, тут же поднимался в шалаш Элимелеха. Стаи птицы взмывали с ветвей эвкалипта. У входа лежал черный кот, питомец хозяина, прозванный по имени одного из арабов – друзей Элимелеха – Абу-Али. Кот был настолько сыт и изнежен, что даже не зарился на птиц или мышей. Как обычно, шумел примус, а Элимелех столь же обычно сидел у стола. Угощал меня своим странным напитком, который, тем не менее, я предпочитал тому напитку, которым нас поили в кибуцной столовой, называя это чаем.
Мы сидели у входа в шалаш, между ветвей эвкалипта. Перед нами, распростершись, лежала долина. Обширная плантация масличных деревьев, существовавшая здесь еще до возникновения кибуца, отливала серебром своей мелкой листвы в послеполуденном солнце. Ветер, летящий с горы, ерошил ее кроны, и листья эти чудились осколками серебра, и все пространство вокруг посверкивало сплошным серебром.
Попивали мы горьковатый напиток Элимелеха, и он говорил:
«Соломон, эта плантация играет, как скрипка, на струнах воздуха. Если бы мне удалось хотя бы раз извлечь из скрипки такие же чистейшие серебряные звуки, тогда, быть может, душа моя бы успокоилась».
Долинные тени вытягивались к горе, поднимаясь к ее вершине, и нега отходящего дня последним сиянием стыла на холодной высоте горы, взирающей на нас. Вокруг нас еще стояли шум и суета. Воробьи скандалили до драки за место ночлега. Славка не переставала трещать, предупреждая сородичей: в траве затаилась змея.
Разноголосица детей, смех отцов и матерей во дворах как бы держали нас на своей взвеси. Элимелех гладил бархатистую шкуру кота Абу-Али и вздыхал:
«Сегодня ночью я сторожу ту часть сада, где маслины уже созрели».
Раз такое дело, ночью повадятся арабы. Все еще не привыкли, что это наша плантация. Тут необходим Элимелех, лучший из охранников. Я говорю:
«Что же ты вздыхаешь? Охранять плантацию труднее, чем охранять поля?»
«Труднее».
«Почему?» «Ночью приходят не только воры. И любовные парочки».
«Ну и что?»
«Мне тоже хочется любить, да некого».
Наступает вечер. Через час – ужин. Ударят в рельс, приглашая всех в столовую. В палатках и бараках мерцают коптилки и керосиновые лампы. А я еще не помылся и не сменил одежду с дороги. Бегу в мой шатер. В этот час там всегда только один Шлойме Гринблат. Фриц в это время убегает в дом культуры поиграть на пианино. Амалия делится новостями или просто судачит с женщинами во дворе. Любитель потрепаться Шлойме в эти часы
«Он, конечно, мудрец, но весьма небольшой».
Дошло это до ушей Шлойме. И он, конечно, по своему характеру сплетника в долгу не остался. Пошли байки об Элимелехе, о странных его привычках, эгоистическом его характере, реакционных взглядах. И тут произошел случай с лектором, которого Шлойме, ответственный за культурную работу в кибуце, пригласил осветить политический момент в Израиле. В те дни в кибуце усилилось воровство овец. Крали также и белье и одежду, вывешенные на просушку. Решили устроить засаду на воров и поручили это сделать Элимелеху. Спрятался он за штабелем дров, приготовленных для кипячения воды. Стирка-то была общей. Туалеты тоже были общими и находились недалеко от прачечной. Лектор, которому отвели комнату для отдыха перед выступлением, решил пойти по нужде. Возвращаясь, он запутался в белье, висящем на веревках. Увидел Элимелех чей-то незнакомый силуэт, подскочил к человеку, набросил ему на голову простыню и приволок извивающееся существо в столовую. А там уже ждали лектора, и особенно нервничал Шлойме, ибо с большой серьезностью относился к своим обязанностям ведущего вечера. Тут врывается Элимелех с криком:
«Поймал вора!»
Сбрасывает простыню, и публике предстает взлохмаченный лектор с диким взглядом. Хохот был общим. Смеялся и лектор. Прочел длинную и основательную лекцию о политическом положении Израиля, и ведущий Шлойме своими репликами и выступлением показал неплохое знание материала, и мог быть доволен проведенным мероприятием.
Не тут-то было. Шлойме не давала покоя история с вором. К ней он присовокуплял мнение, что Элимелеха политика не интересует, как и все, что творится в мире, и вообще, он лентяй и паразит. Это Шлойме пытался внушить всему кибуцу, и мне в том числе. Я же уклонялся от ответов.
Еще эта история была у всех на устах, как в кибуце появился мой младший брат Иосеф, удравший из отцовского дома. Мама умерла, а отец хотел сделать Иосефа наследником дела по шитью сумок. Малому было семнадцать, а столетие приближалось к тридцатому году. Брат учился в гимназии, был отличником. Это был тощий, коротко остриженный светловолосый юноша, острый взгляд которого выдавал в нем пытливый ум. Начал он странствовать по городам Европы. О земле Израиле не думал. Зарабатывал на жизнь любой подвернувшейся работой – был грузчиком, подметал улицы и дворы. В каждой столице жадно ловил любую крупицу знаний, любой проблеск мысли. В короткий срок побывал в Париже, Лондоне, добрался до Берлина, наслышавшись уймы идей и теорий. И хотя с каждым днем все более худел, так, что брюки на нем болтались, но это его не очень-то беспокоило. В прохудившейся обуви и рваных носках он гнался за любой теорией или учением, а они в те годы плодились на глазах. За ними можно было гоняться днем за днем, а число их не уменьшалось. Все кругом боролись – за права ребенка, за идеи феминизма. Молодежные движения росли как на дрожжах. На всех перекрестках шли проповеди нового искусства, свободной любви, нудизма. «Нагая» культура «качала права».
В Берлине брат устроился билетером в лекционный зал, где, раскрыв рот, слушал лекции о новом театре, абстрактной живописи, свободе слова, величии силы, о разных общественных теориях. Однажды услышал от лектора, выступавшего перед молодыми евреями: «Община, а не общество соединяет людей, и не на основе взаимопомощи и логики сформулированных законов, а только на основе эмоций, интимных связей, взаимопонимания и постоянного соприсутствия. Лидеры не выбираются общим голосованием, а просто всплывают из общины, став на голову выше остальных». Брат весьма возбудился от этих слов, и в этот момент к нему пришло письмо от меня. Писал я ему в Польшу, оно догоняло его по всей Европе и настигло в Берлине. Отец умолял меня вернуть брата домой, но я не поддержал его желание. Я вовсе не хотел, чтобы брат мой занимался шитьем сумок. Написал брату длинное письмо о принципах жизни в кибуце. Прочитал его брат и тут же стал искать путь к земле Израиля, к новой общине, называемой кибуцем. Добрался до Сирии и тайно пересек границу.