02-Всадники ниоткуда (Сборник)
Шрифт:
— Везучий ты парень, — вздыхал Оливье, бросая карты.
А Шнелль злился.
— Ему уже давно везет, — и, скривившись, прибавил: — День везет, два везет, на третий сорвется.
Оливье подвинул ко мне кучу денежных купюр — весь мой выигрыш. Я отодвинул ее обратно:
— Организуй банкет в честь нашего благополучного возвращения. Только не в «Олимпии». Где-нибудь потише и поскромнее.
— Патрульному Оливье уготована роль интенданта, — съязвил Шнелль.
А я поправил:
— Патрульному Оливье уготована другая роль. Он остается моим заместителем до конца рейса.
— Почему Оливье? — Шнелль уже перестал сдерживаться.
— Потому. Приказы начальника не обсуждают. Кстати, Оливье, — прибавил я, — если я не вернусь из рейса, вернувшиеся без меня будут расстреляны. Это приказ комиссара Бойла. Перед исполнением можете запросить подтверждение. Если я вернусь в одиночестве, отправьте меня под конвоем в четырнадцатый блок. А сейчас проверьте рапортички вернувшихся.
Я искоса взглянул на Шнелля. Лицо его снова окаменело. Губач скривился, словно в приступе зубной боли. Но оба молчали. Только когда Оливье вышел, Шнелль спросил:
— На пушку берешь?
Он употребил свою идиому — я лишь передаю ее смысл по-русски. Слова «пушка» в словаре его не было. В ответ я улыбнулся и предложил:
— Не веришь? Позвони в Продбюро и спроси начальника.
— Мало ли что в пути может случиться?
— Вот именно. Приказ Бойла устраняет случайности. Будем беречь друг друга, как самого себя.
— И все-таки я не верю. Твои штучки. Не мог Бойл издать такого приказа.
— Поверишь, если вернешься без меня. А сейчас и в пути приказываю я. Встать и все подготовить.
Время выезда приближалось. Когда налитый злобой Шнелль и загадочно причмокивающий Губач вышли, столкнувшийся с ними в дверях Оливье спросил меня:
— Ты правду сказал о приказе Бойла?
— Не совсем. Мне хотелось припугнуть их.
— Опасаешься?
— Есть основания.
— Вижу, что есть. Оставь Шнелля вместо меня.
— Нет. Я хочу наконец раскрыть этого парня с двойным дном. Мне надоели его козни исподтишка.
— Их двое, Ано.
— Как-нибудь справлюсь. Постараюсь не создавать выгодной для них ситуации. А там посмотрим.
С этими словами я вышел в ночь к лошадям, уже сопевшим у крыльца. Поехал сзади, хотя и знал, что сейчас, до появления машины, они не рискнут напасть: слишком близко от заставы, да и объяснить мою гибель трудно. Кто напал, кто защищался, почему стрельба? Нет, нападут они, конечно, в лесу, и если я не приму мер, то по дороге в Город.
Машина вышла в точности минута в минуту, когда мы подъехали к пункту. В темноте ее не было видно — только что-то более черное, чем ночь, вдруг выросло перед нами. Свет ручных фонарей вырвал из мрака дверцу кабины и заиграл в ее черном полированном зеркале.
— Погоди, — остановил я Шнелля, уже поставившего ногу на подножку. — Отставить.
Он обернулся, видимо не поняв.
— В кузов, — сказал я. — Двое в кузов. Если по дороге вдруг откроются двери, на шоссе не выходить. Забаррикадируйтесь и ведите огонь по любой движущейся тени. Ничего не увидите — стреляйте в темноту без прицела.
— А ты?
— Я в кабине у прицельной щели. Инструкции те же.
— Чьи? — дерзко спросил Шнелль.
Ни он, ни Губач не двигались.
Или я был плохим начальником, или мои лейтенантские нашивки не убеждали их в необходимости подчиняться. Любой ценой я должен был утвердить свой авторитет.
— По возвращении пойдете на гауптвахту, — сказал я. — За неуместные вопросы. А сейчас выполняйте приказ. Не заставляйте меня заменить вас немедленно.
Оба смутились. Мне подсказало это их молчание. Я угадал их план и сорвал его.
— Один вопрос, лейтенант, — наконец прошамкал Губач: зубов у него не было.
— Говори.
— Обратно поедем тоже в кузове?
— Зачем? — спросил я как можно естественнее: не показывать же им, что я чего-то боюсь. — Обратно охранять нечего.
Мне показалось в темноте, что Шнелль легонько толкнул Губача. «Ничего, на обратном пути отыграемся», — только и мог означать этот толчок. Но, может быть, все это мне только показалось: у страха глаза велики.
Уже не возражая, Шнелль и его подручный полезли в открытые двери фургона. Я сел в кабину.
Так начался рейс.
23. ФИОЛЕТОВОЕ ПЯТНО
Он мало чем отличался от моего первого рейса, когда меня одного пересадили в пустую кабину и я в полудреме проехал по Городу до каменных складов Си-центра. Только сейчас я не дремал, пристально всматриваясь в поблескивающую даже в ночи стекловидную пленку шоссе: не промелькнет ли с краю какая-нибудь скользящая тень или перегородит путь поваленное дерево? Я знал, что машина «увидит» это раньше меня, и все-таки всматривался: ничто не должно было помешать сегодня так тщательно выработанному нами плану.
Но путь был свободен, ни одно дерево не упало на шоссе, машина бесшумно уходила в темноту, не встречая препятствий. Так мы доехали до Города, мелькнули стены въездной полицейской заставы, освещенные двумя тусклыми «газовками» на столбах; потянулась цепочка таких редких и тусклых городских фонарей; как река ночью, плыли навстречу темные и безлюдные, будто вымершие, улицы, слепые дома и витрины за железными шторами. «Сен-Дизье, — еще раз подумал я, — Сен-Дизье. В такой же безлюдной ночи сидели мы с Мартином подле офицерского казино, пока женщина в шуршащем шелковом платье не вышла на улицу — принести нам свет, свободу и жизнь». За одну эту вымершую пустыню таких, как Бойл и Шнелль, следовало вешать, вешать и вешать, как вешали палачей из зондеркоманд — всю эту гестаповскую скверну. Но пока еще неприступной крепостью тянулись по улице глухие стены Си-центра, горел фонарь над пропускной будкой и послушные галунщики открывали ворота нашей машине.
А далее — все как обычно. Шнелль и Губач помогали сгружать на весы ящики и контейнеры, а я заполнял рапортичку, обмениваясь репликами с дежурными по складу:
— На этот раз благополучно?
— Вполне.
— Опять урезали мясо и птицу.
— Разве? Я не в курсе.
— Весы показывают. А шампанское и коньяк уже не в одном, а в двух контейнерах, и деликатесов более восьми тонн. Поди посмотри.
Но смотреть мне не хотелось, кроме того, я ему верил и, сыграв наивность, спросил: