03-Выше радуги (Сборник)

А началось всё с неудачи.

Бим, злой физкультурник, выставил Алика из спортивного зала и ещё пустил вдогонку:

– Считай, что я освободил тебя от уроков физкультуры навечно. Спорт тебе, Радуга, противопоказан, как яд растения кураре…

И весь класс захихикал, будто Бим сказал невесть что остроумное. Но если уж проводить дальше аналогию между спортом и ядом кураре, то вряд ли найдёшь отраву лучше. Прыгнул с шестом и – к Склифосовскому. Поиграл в футбол и – в крематорий. Отличная перспективка…

Мог бы Алик ответить так Биму, но не стал унижаться. Пошлёпал кедами в раздевалку, у двери обернулся, процедил сквозь зубы – не без обиды:

– Я ухожу. Но я ещё вернусь.

– Это вряд ли, – парировал Бим, и класс опять засмеялся – двадцать пять лбов в тренировочных костюмах. И даже девочки не посочувствовали Алику.

Он вошёл в пустую раздевалку, сел на низкую скамеечку, задумался. Зачем ему понадобилась прощальная реплика? Дурной провинциальный театр: «Я ещё вернусь». Куда, милый Алик, ты вернёшься? В спортзал, на посмешище публике во главе с Бимом? «А ну-ка, Радуга, прыгай, твоя очередь… Куда ты, Радуга? Надо через планку, а не под ней… Радуга, на перекладине работают, а висят на верёвке… Радуга, играть в это – тебе не стихи складывать…»

Интеллектуал: «стихи складывать»… Нет, к чёрту, назад пути нет. Уж лучше «стихи складывать», это вроде у Алика получается.

Но как же месть? Оставить Бима безнаказанным, торжествующим, победившим? Никогда!

«Убей его рифмой», – скажет Фокин, лучший друг.

Как вариант, годится. Но поймёт ли Бим, что его убили? Сомнительно… Нет, месть должна быть изощрённой и страшной, как… как яд растения кураре, если хотите. Она должна быть также предельно понятной, доходчивой, чтобы ни у кого и сомнений не осталось: Радуга со щитом, а подлый Бим, соответственно, на щите.

Алик снял тренировочный костюм, встал в одних трусах перед зеркалом: парень как парень, не урод, рост метр семьдесят восемь, размер пиджака – сорок восемь, брюк – сорок четыре, обуви – сорок один, головы – пятьдесят восемь, в голове кое-что содержится, и это – главное. А бицепсы, трицепсы и квадрицепсы – дело нехитрое, наживное.

А почему не нажил, коли дело нехитрое?

Папа с мамой не настаивали, сам не рвался. Просуществовал на свете пятнадцать годков и даже плавать не научился. Плохо.

Натянул брюки, свитер, подхватил портфель, пошёл прочь из школы. Урок физкультуры – последний, шестой, пора и домой. Во дворе дома номер двадцать два малышня играла в футбол. Суетились, толкались, подымали пыль, орали бессмысленное. Мяч скакал, как живой, в ужасе спасаясь от ударов «щёчкой», «шведкой» и «пыром». Подкатился под ноги Алику, тот его поддел легонько, тюкнул носком кеда. Мяч неожиданно описал в воздухе красивую артиллерийскую траекторию и приземлился в центре площадки. «Вот это да-а-а!..» – протянул кто-то из юных Пеле, и опять загалдела, покатилась, запылила мала куча.

«Как это так у меня вышло? – горделиво подумал Алик. – Значит, могу?» Нестерпимо захотелось выбежать на площадку, снова подхватить мяч, показать класс оторопевшим от восторга малышам. Сдержался: чудо могло и не повториться, не стоило искушать судьбу, тем более что сегодня и так «наискушал» её чрезмерно.

А что было?

Прыгали в высоту по очереди. Выстраивались в затылок друг другу – наискосок от планки, разбегались, перебрасывались через лёгкую (дунь только – слетит!) алюминиевую трубку, тяжело плюхались на жёсткие пыльные маты. Простейшее упражнение – отработка техники прыжка «перекидным» способом. Высота – мизерная.

Алик легко – так ему казалось – разбежался, оттолкнулся от пола и… ударился грудью о планку, сбил её, так что зазвенела она жалобно, хорошо – не сломалась.

– Ещё раз, – сказал Бим.

Алик вернулся к началу разбега, несколько раз глубоко вдохнул, покачался с носка на пятку, побежал, толкнулся и… упал на маты вместе с планкой.

– Фокин, покажи, – сказал Бим.

– Счас, Борис Иваныч, за милую душу, – ответствовал Фокин, лучший друг, подмигнул Алику: мол, учись, пока я жив.

Взлетел над планкой – всё по правилам: правая нога согнута, левая выпрямлена, перекатился, упал на спину – не шелохнулась планка над чемпионом школы Фокиным, лучшим другом. А чего бы ей шелохнуться, если высота эта для него – пустяк.

– Понял, Радуга? – спросил Бим.

Алик пожал плечами.

– Тогда валяй.

Повалял. Разбежался – как Фокин – оттолкнулся, взлетел и… лёг с планкой.

– Па-автарить! – В голосе Бима звучали фельдфебельские торжествующие нотки.

Па-автарил. Разбежался, оттолкнулся, взлетел, сбил.

– Последний раз.

Разбежался, оттолкнулся, взлетел, сбил.

Больше повторять не имело смысла. Бим это тоже понимал.

– Я лучше перешагну через планку: невысоко. – Алик нашёл в себе силы пошутить над собой, но Бим почему-то рассердился.

– Дома перешагивай, – с нелепой злостью сказал он. – Через тарелку с кашей… – впрочем, мгновенно остыл, спросил сочувственно: – Слушай, Радуга, а зачем ты вообще ходишь ко мне на занятия?

Резонный вопрос. Ответить надо столь же резонно.

– Кто мне позволит прогуливать уроки?

– Я позволю, – сказал Бим. – Прогуливай.

– А отметка?

– Отметка ему нужна! Нет, вы посмотрите: он об отметке беспокоится. Будет тебе отметка, Радуга, четвёрка за год. Заранее ставлю. Устраивает?

Отметка устраивала. Тут бы согласиться с радостью, не лезть на рожон, не подставлять голову под холодный душ. Ан нет, не утерпел.

– Вы, Борис Иваныч, обязаны воспитать из меня гармонически развитого человека. А у вас не получается, так вы и руки опустили.