10 вождей. От Ленина до Путина
Шрифт:
По дипломатическим каналам Хрущев сообщил, что мы вывезем ракеты с Кубы, а вы дайте обещание, что не нападете на остров. Спасительная формула была найдена, что позволило позже Хрущеву свое унизительное отступление изобразить как безоговорочную победу. Но по большому счету то была победа разума, победа для всех.
А между тем события продолжали «закручиваться». После отправки письма, продиктованного Хрущевым, Малиновский получил из Гаваны от Павлова (так подписывался для маскировки И.А. Плиев) шифровку, согласно которой можно было ожидать удара авиационных стратегических соединений «в ночь с 26 на 27 октября или с рассветом 27-го». Плиев докладывал: «Принято решение в случае ударов по нашим объектам со стороны американской авиации применить все имеющиеся средства ПВО». Министр обороны, который подписывал телеграммы как «Директор», начертал на телеграмме:
А через несколько часов у Хрущева на столе лежало еще одно донесение Малиновского: 27 октября в 18.20 московского времени был сбит американский разведывательный самолет «У-2». «Этот самолет был сбит двумя зенитными ракетами 507 зенрап (зенитное ракетно-артиллерийское прикрытие) на высоте 21 000 м».
В США были близки к истерии. Генералы требовали немедленного удара по советским ракетным установкам. Эта суббота могла стать роковой для всего мира. Если бы Кеннеди изменила выдержка и удар был бы нанесен, уцелевшие ядерные ракеты (импульсивному Хрущеву тогда было бы трудно удержаться от ответного шага) могли до основания потрясти Америку. То была бы самая страшная земная катастрофа в истории человеческой цивилизации.
Дальнейшее известно. Кеннеди через своего брата Роберта связался с совпослом Добрыниным, которому передал: если СССР выведет свои ракеты с Кубы, то нападения на нее не будет.
Всю ночь на 28 октября члены Президиума провели в кабинете Хрущева. Первый секретарь, уже решивший про себя отступить, зачитывал одну за другой телеграммы разведки, по которым выходило, что промедление с принятием решения – это война, ибо американцы обязательно нанесут удар. Вновь все засели за коллективное написание письма. Прямо здесь, в кабинете. Получалось плохо, ибо советские руководители (начиная с секретаря райкома партии) никогда сами не писали докладов и речей, а умели лишь налагать начальственные резолюции.
Страна спала, совершенно не ведая, что коммунистические руководители сначала подвели ее к последней роковой черте, а сейчас лихорадочно пытаются оттащить державу от страшного обрыва.
Шифровать текст было уже некогда. Письмо американскому президенту начали передавать по радио открытым текстом, когда последняя страница еще редактировалась за длинным столом Хрущева…
В эфир летели нескладные длинные фразы: «…Чтобы скорее завершить ликвидацию опасного конфликта для дела мира, чтобы дать уверенность всем народам, жаждущим мира, чтобы успокоить народ Америки, который, как я уверен, так же хочет мира, как этого хотят народы Советского Союза, Советское правительство в дополнение к уже ранее данным указаниям о прекращении дальнейших работ на строительных площадках для размещения оружия отдало новое распоряжение о демонтаже вооружения, которое Вы называете наступательным, упаковке его и возвращении его в Советский Союз…»
Длинное, беспомощное пропагандистское послание, в котором, например, были и такие слова-заклинания: «Наш народ наслаждается плодами своего мирного труда. Он достиг огромных успехов после Октябрьской революции, создал величайшие материальные, духовные и культурные ценности…» {678} .
Когда судьбу мира и войны решали минуты, идеологическая риторика все равно была обязательна. Это необходимый атрибут большевизма – светской религии.
Кремль отступил, забыв, однако, даже поставить об этом в известность Фиделя Кастро… Спустя годы Никита Сергеевич продиктует: «Как бы там ни было, мы добились большой победы, заполучив у Кеннеди обещание, что ни Соединенные Штаты, ни их союзники не будут пытаться вторгнуться на Кубу» {679} .
678
АПРФ. Ф. 3. Оп. 65. Д. 905. Л. 154–159.
679
Хрущев вспоминает. С. 478.
Дальше последовало: гнев Кастро, обсуждение деталей вывода войск, демонтаж и разрушение стартовых площадок на Кубе, унизительная инспекция кораблей, вывозивших ракеты в СССР. На стол начальника Главного оперативного управления Генштаба СП. Иванова ложились тогда одна за другой телеграммы, которые уже никто и не думал показывать Хрущеву…
Вот, например, что докладывал в Москву капитан теплохода «Волголес» Сепелев И.Ф.:
«В 08.00 9 ноября с.г. шедший в кильватере американский эсминец № 878 подошел к левому борту на расстояние 30 метров, лег параллельным курсом и предложил снять брезенты с ракеты на левом борту носовой палубы. Брезенты сняли полностью по их просьбе, после чего эсминец попросил снять частично брезенты с пяти ракет на кормовой палубе. В 08.25 эсминец перешел на правый борт, посмотрел частично раскрытые головные части ракет правого борта кормовой палубы, затем попросил раскрыть брезент полностью с ракеты правого борта новой палубы, что и было сделано с нашей стороны. Марки ракет на герметических чехлах были предварительно заклеены на ракетах носовой палубы, стабилизаторы этих ракет прикрывались людьми во время визуального осмотра и фотографирования с эсминца. Над судном все это время летал на бреющем полете американский самолет LR 143176. В 09.25 визуальный осмотр был окончен, на эсминце подняли флажный сигнал «Благодарю Вас», и через рупор было передано на русском языке: «Желаю счастливого возвращения на Родину». После этого эсминец лег в кильватер и сопровождал нас до поворота от берегов Кубы…
Экипаж теплохода «Волголес» как в период кульминации кубинского кризиса, так и на протяжении всего рейса был мобилизован на выполнение рейсовых заданий, сохранение судна и поддержание чести советского моряка…» {680} .
У Хрущева и Кеннеди хватило здравого смысла договориться и избежать самого худшего. Две недели октября 1962 года навсегда вошли в историю человечества как одна из кульминаций противоборства двух разных миров. Но, может быть, этот кризис и ускорил осознание хрупкости жизни в ядерный век и приоритета общечеловеческих ценностей над идеологическими мифами?
680
Архив ГШ. Ф. 16. Оп. № 3657. Д. 26. Л. 16–19.
Однако когда в октябре 1964 года снимали с поста Хрущева, то при подготовке доклада на пленум его соратники договорились включить следующие по содержанию тезисы. «В одной из речей тов. Хрущев заявил, что если США тронут Кубу, то мы нанесем по ним удар. Он настоял на том, чтобы на Кубу были направлены наши ракеты. Это вызвало глубочайший кризис, привело мир на грань ядерной войны; это страшно перепугало и самого организатора столь опасной затеи. Не имея другого выхода, мы вынуждены были принять все требования и условия, продиктованные США, вплоть до позорного осмотра американцами наших кораблей…»
Когда принималось решение отправить ракеты на Кубу, подписи, в знак согласия, поставили все члены Президиума. Все были «за». Когда нужно было испить чашу позора в связи с этим авантюрным решением, соратники Хрущева через два года пытались задним числом заставить сделать это одного своего бывшего лидера.
После Карибского кризиса вокруг Хрущева начало зреть глухое недовольство: среди соратников по Президиуму, военных руководителей, ортодоксальных коммунистов. В десятках анекдотов, начавших ходить по стране, Хрущева высмеивали за невежество, убогие «пятиэтажки», кукурузу, попытки «обогнать» Америку, за три звезды Героя Социалистического Труда (в 1964 году он станет еще и Героем Советского Союза), гидропонику и многое, многое другое. Говорили и о том, как он «драпанул» с Кубы… Когда лидера боятся или ругают, критикуют или спорят с ним – это нормальное, обычное состояние человека, находящегося на вершине пирамиды власти. Но когда над ним смеются и потешаются – значит, время лидера сочтено.
После мрачных гигантов, носивших выдуманные фамилии Ленина и Сталина, Хрущев в конце концов оказался для общества как бы легковесным, недостаточно ортодоксальным руководителем. Реформатора не смогли понять, а многие не захотели простить разоблачения «культа личности».
Хотя после кубинской авантюры Хрущев еще целых два года пытался ускорить и усилить обороты мотора реформ, двигатель не «тянул». Хрущев понимал, что перемены в обществе необходимы, нужны, но пытался их осуществлять старыми большевистскими методами. Этот методологический разлад виделся его соратниками как драматический отход от марксизма-ленинизма. Карибский кризис, выход из которого Хрущев оценивал как свою победу, еще больше подорвал позиции первого секретаря среди номенклатуры. Реформатор сам создал условия, когда вожди державы могут не свергаться, а сниматься.