100 историй создания литературного образа
Шрифт:
Третий обвиняемый – Прометей
Сколько столкновений! Зевс и Прометей! Зевсу нужны от людей почести. Это провоцирует Прометея на игру, на обман, он приходит на совет с предложением Зевсу для жертвоприношений двух частей быка – для этого он накрывает мясо желудком, а кости жиром. Зачем он пытается обмануть Зевса? Зачем он идет на такой риск? Зевс разгадывает хитрость и полный гнева выбирает худшую часть. Прометей наказан – люди не получат огня. Но он протестует против наказания – похищает огонь с Олимпа – дома богов. Его приковывают к скале и орел клюет его печень. и последняя надежда Прометея на героев, а не на богов, последним он давно не верит. или не верил
Четвертый обвиняемый – Минотавр
Где тень Минотавра или тень твоей болезни, все равно? Той самой, что утаилась в лабиринте – и набросилась на тебя, едва ты шагнул в геометрию лабиринтовых владений и пересек невидимую грань между собой и чудовищем.
Минотавр! Ты где, сволочь? Ты внутри. Внутри меня. Ты укрылся моей кожей. Ты внутри моей печени. Внутри моей песни.
Ты внутри, внутри, внутри моего слова. Чтобы тебя выгнать, вытравить оттуда – я иду в лабиринт. Другого выхода нет. Просто нет. Хотя есть выбор – выкурить сигарету. И войти, войти, разрывая капилляры и вены и добрести до твоего укрытия, несмотря на то, что я испортил русло вены, по которой вливалась грязь из меня внешнего в меня – внутреннего.
Ариадна! Прости, чертовка. Но задержался. Лучше в путь. Минотавр уже дышит на мои руки – они заиндевели от холода. Пытается их согреть своим жарким дыханием палача. Застоялся бедолага от долгого отсутствия пришельцев.
Я оглянулся на стены – хотел чтоб были обшарпанными, с кусками штукатурки – нет же покрашены в зеленый и пахнут той ночной сельской больницей, в которую меня выгрузили, обесточенного отравлением. Не кончаются стены. Стена – это тупик, у тупика нет конца потому что нет начала. Последняя дверь – когда закрыта, кажется – там то, что должно быть спрятано от глаз. Она не заперта, не скрипит, она услужливо впускает тех, кто дошел, а дошел, значит отчаялся, значит… Где ты, Минотавр? Так и знал. Сидишь и ждешь. Но я передумал, я вынырнул. Твои квесты в лабиринте мне не нужны – я замечательно справляюсь со своим самоуничтожением.
Пятый обвиняемый – Парис
Я – Парис. Однажды я похитил Елену и началась Троянская война. Теперь с меня хватит.
Мир таков, что едва успеешь дунуть в одном конце света – поднимается ураган в другом.
Тебя мы судим за разочарование.
Шестой обвиняемый – Орфей
Что тебе нужно, когда ты бьешься на могиле, как рыба, выброшенная на берег? Когда кусок твоего сердца к тебе не вернется из глубин прошлого, он остался с ней, так безучастной к звукам твоей лиры. Когда твои руки вывернуты как крылья подбитой вороны, и ты дрожишь в беззвучном порыве тем отверженным засохшим листком, что остался на ветке одинокого земного существования, под которую упал листок Эвридики?
Седьмой обвиняемый – Одиссей
Ты оставил свои попытки поймать лист дерева, парящий в небе?
Ни одного листа не поймал. Забыл, как они падают с дерев. Увидеть бы еще один, сорвавшийся с ветки – пойти за ним – обнаружить его на поверхности воды, растекшейся под крутым берегом морского залива, и наблюдать, как он прибьется к берегу.
Скольких людей погубил своими аферистическими идеями. И ведь они поплыли добровольно.
Что скажет судья?
Тройка способов найти героя, от имени которого произойдет рассказ
Смотреть глазами героя…
История, бывает, сверкает разными гранями, но не зевай, ускользнет, как своенравный налим, пока ты пребывал в очаровании.
Волнуешься. Хочешь рассмотреть. А рассмотреть все-то самому и невозможно. Нужны другие глаза. И тогда на помощь приходят сами персонажи. Они еще те любители взять инициативу в свои руки.
Вот они что-то задумали, куда-то бегут, спешат, обсуждают свои проблемы. Без тебя – и это так здорово! Не успеваешь насладиться. Зовешь одного, двоих, десятки, сотни и даже тысячи героев, как Бальзак – в «Человеческой комедии», Голсуорси – в «Саге о Форсайтах», Толстой – в «Войне и мире».
«Пишите не про персонажа, а изнутри его», – сообщает Паланик. И еще добавляет: «Никаких абстракций в духе «мужчина был ростом шесть футов». Люди редко так говорят и у каждого человека свой язык. Ваша лучшая подруга может описывать его примерно так: «Он был высоченный, даже на шпильках не поцеловать».
Когда читаешь Паланика, рано или поздно обнаружишь, что люди вокруг тебя более таинственны и закрыты, чем его чудаковатые герои.
Тут не лишним будет прислушаться и к Сомерсету Моэму: «Когда пишешь, когда создаешь персонаж, то он все время с тобой, ты занят им, он живет». Вот почему прекращая писать, Моэм чувствовал себя бесконечно одиноким, как будто выброшенным из реальности романа в вымысел кем-то навязанной жизни.
Поиски нарратора…
Нужно выбрать способ повествования, предполагающий, кто будет выступать в роли нарратора: вымышленный рассказчик – собиратель историй, как Рудый Панько в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», автор-повествователь, как в «Войне и мире» или один из участников событий произведения, как в «Крейцеровой сонате» или «Кармен».
Великолепный выход в раскрытии образа героя от Тима Ваггонара
«Я считаю, что самый важный навык для автора, пишущего какую угодно прозу, – это способность писать с эффектом присутствия. Действие должно быть отфильтровано через сознание конкретного персонажа, и читателю нужно показать, что тот испытывает всеми своими пятью чувствами, что думает и что ощущает, как реагирует. Описывая, как человек воспринимает жизнь, можно добиться наибольшей увлекательности. Очень многие молодые писатели, которые выросли больше на визуальных медиа, чем на письменной прозе, словно описывают то, что происходит на экране или у них перед глазами. Тогда как им следовало бы представлять себя персонажами, о которых они пишут, и сосредотачиваться на изображении того, что они ощущают в ситуации, в которую помещены». (Тим Ваггонар).
Три случая Вдохновения образом из другого произведения
Когда нам образ пришелся по душе, мы не спешим этим делиться с другими, – тайна нашего отношения к образу обрастает новыми и новыми подробностями. Вот поэтому так редки случаи органичного проживания образа в других произведениях относительного того, в котором он впервые был создан. Вот поэтому образ возраждается под другим именем и в другом обличье.
Роман «Отец Горио», написанный Бальзаком в 1834-35 годах, является частью «Этюдов о нравах», которые в свою очередь вошли в художественный цикл под общим названием «Человеческая комедия». А основным прообразом отца Горио, конечно, является не кто иной, как король Лир из одноимённой пьесы Шекспира.
…Жорж Сименон, работал над образом своего угрюмого полицейского и не упускал случая заглянуть на киноэкран, где играл его любимый актер Жан Габен. Так, самый плодовитый писатель подсматривал за самым популярным актером.
…Алексей Толстой переводил историю про Пиноккио Карло Коллоди. Да так увлекся, что выдал историю про Буратино. Джеппетто стал папой Карло. Верно? Но главное, именно в сказке Толстого впервые появился Золотой ключик.
Пятерка удивительных фактов, когда авторы теряли свою власть над героями