100 пророчеств о судьбе русского народа
Шрифт:
Мы опять поставлены лицом к лицу с нашим грядущим Раем. Враги наши решили, что загнали нас в подполье, в катакомбы, а мы находим светоносный выход. Наши мученики — на небе. Как старообрядцы, когда их сжигали, они на небе находились.
Так и мы в нашей борьбе — находимся на небе. Мы хорошо знаем наших подвижников. Они ходят в заплатанных штанах. Давно забыли про зарплату. Но они не желают продавать свои знания западным фирмам. Берегут их для народа. Они понимают свою великую сверхзадачу. Они поставлены охранять эти брошенные бастионы, откуда ушли армии. Они вытаскивают из огня сражений обгоревшие знамена и берегут их в своих укрывищах. Знамена красоты, религии, нравственности, духовности, народной мудрости. Они несут представления о русской природе, о русском человеке, о русской жизни, о русской смерти, о русской задаче, о русском Рае. Как во времена татарских нашествий, когда страна горела, посады пылали, монастыри собирали и копили русские силы, русские тайны и заповеди. Эта охранительная роль упоительна для художника.
Раньше вокруг этих ценностей, вокруг этих национальных святынь
Тот же Виталий Маслов на русском Севере. Тот же покойный Дмитрий Балашов в Великом Новгороде, тот же Борис Екимов на Дону, Иван
Евсеенко в Воронеже... По всей России можно составить карту таких горящих подвижнических хранительных огней.
Только в недрах русской культуры родились все крупномасштабные государственные проекты: и теория Третьего Рима, и никонианство, претендующее на вселенскость Православной Церкви с Новым Иерусалимом под Москвой. Именно в наших недрах окрепнет и теория русской Победы, которую мы обнародовали в нашей газете. Это не сиюминутный лозунг. К сожалению, наши политические товарищи решили, что это лишь тактический сиюминутный лозунг. А это то учение, которое объясняет, почему русский народ наполнен альтернативой миру, почему он наполнен мессианством. Это не мессианство мировых завоеваний Александра Македонского или Наполеона, это мессианство света и добра, мессианство русской справедливости.
Иная жизнь по законам Христа. Мир зла наносит нам поражения, низвергая каждый раз почти до земли. И каждый раз, обретая невиданные космические ресурсы, русский народ опять поднимается с земли и одерживает свою Победу. Мы — народ Победы. Так было в XVII веке, так было в XX веке. В этом огромная миссия нашей катакомбной культуры.
Сама по себе русская культура является элементом сопротивления. Она не дает распространяться энтропии. Она изначально существует как культура сопротивления. А при сопротивлении выделяется огромное количество самой разной энергии, благотворной для культуры. Энергия сопротивления определяет и поведение русских писателей. В 1917 году произошел страшный мировоззренческий конфликт. Так просто этот конфликт не может быть завершен. Даже когда в Кремль пришли оголтелые либералы и разрушители державы во главе с Ельциным, вокруг общего врага не удалось тесно сплотить все силы оппозиции. Было лишь хрупкое взаимодействие. Это онтологический разрыв. И пока живы носители красной идеологии, такие как Бушин, и носители белой идеологии, такие как Бородин, Михаил Назаров, этот конфликт на личностном уровне, а значит, и на онтологическом, будет сохраняться.
Но красное поколение уходит, и то белое — старомодно оппозиционное, монархо-православное — тоже уходит. Я думаю, следующее поколение все расставит на свои места — Федор Михайлович Достоевский является православным русским националистом. И он является откровенным социалистом, даже коммунистом в защите маленького человека. («Униженные и оскорбленные»). Сейчас весь русский народ унижен — и вся Россия, и каждый человек в частности. Защита униженного и оскорбленного — это чисто социалистическая задача. Что может быть сейчас насущнее — спасать умирающее население? А поскольку у народа, кроме задачи хорошо жить и рожать молодое здоровое поколение, есть всегда и духовное, мистическое, православное начало, то будет востребовано в культуре и оно. В следующем поколении, надеюсь, эти все образующие культуру идеи сольются. Он, этот новый художник, будет и красным в той мере, каким был Достоевский, он будет и белым в той степени, в какой Достоевский был хранителем государства и был наполнен христианским пафосом. Может быть, это будет коллективный национальный русский гений. Новая могучая кучка. Русская культура тогда и выйдет из своей катакомбы, израненная, оскверненная, изрезанная, с худыми ребрами и с горящими глазами. Она и создаст новую национальную идею. Новую культуру третьего тысячелетия!
92. Владимир БОНДАРЕНКО
Я вижу три лика русского литературного патриотизма.
Красный, завершенный, завораживающий своей самоотверженностью и величием замысла лик. Белый, монархический, национальноправославный, по сути, тоже завершенный, романтически-ностальгический лик.
И третий лик, не столь совершенный, иногда медузообразный, растекающийся во все стороны, поражающий своей эклектичностью, но живой и продолжающийся.
Год назад от нас ушла Татьяна Глушкова. Думаю, даже ее недоброжелатели почувствовали: в литературе русской будет чего-то не хватать. Татьяна Глушкова стала определенным символом красного лика. Таким же символом, как трагически погибший Борис Примеров с его чудной молитвой «Боже, Советскую власть нам верни...», как поздний Николай Тряпкин, воспевший красную державу, как единственно возможную для русского народа, как и ныне живущие Юрий Бондарев и Михаил Алексеев. Или даже неистовый Владимир Бушин... Эту законченность надо воспринимать сегодня прежде всего эстетически, и даже яростные крики Бушина — это отчаянные крики из уходящего великого времени. Плач при отпевании. Есть своя великая красота в гармонии завершенности сталинского ли большого стиля или же столь же законченного и завершенного, пронизанного великими идеями красного авангарда двадцатых годов. Для меня есть два абсолютных гения красного авангарда — это Павел Филонов в живописи и Велимир Хлебников в поэзии. Как бы ни присваивали их нынче себе буржуазные дельцы от искусства, имеющий уши да слышит, имеющий глаза да видит: оба этих русских гения национальны по духу и неисправимо красны по идеологии своей. Предтечи национал-большевизма.
Такая же великая завершенность видна и в белом лике русского патриотизма. От идеологии до эстетики, от правил игры до своих святынь, своих героев, своих мучеников. Они помнят свой «Лебединый стан», помнят расстрелянного Николая Гумилева. Но из гранита завершенности не переступить. Медный всадник или каменный гость только в поэмах гения способны на движение. Идеологически завершенные монументы не способны на диалог. И потому неизбежна непримиримость Игоря Шафаревича и Ильи Глазунова, Леонида Бородина и Александра Солженицына, непримиримость — к красному лику, ко всем его носителям. Так же неприемлемы были для Татьяны Глушковой и Петра Проскурина, Анатолия Иванова и Феликса Чуева любые оттенки белой идеи... Звучат два мощных русских национальных реквиема об ушедшей державе, и никто не хочет замечать их созвучий. А ведь они есть, и в героике, и в романтизации своих идей, и даже в одинаковых нормах нравственности. Одни потеряли Бога, но хранили его в душе, в подсознании, строя гигантскую советскую державу. Другие потеряли Державу, отдалились от нее, но в душе оставались такими же отчаянными государственниками. Кто и зачем свел на весь XX век их в непримиримом противостоянии? Какой бесовский замысел? Часто в поездках по центрам русской эмиграции, в Мюнхене и Франкфурте-на-Майне, в Джорданвилле и Монтерее, в Париже и Брюсселе встречаясь с ветеранами власовского движения, с поседевшими энтээсовцами, бойцами антибольшевизма, такими, как Олег Красовский, Глеб Рар, Григорий Климов, Николай Рутченко, Аркадий Столыпин, Абдурахман Авторханов, Николай Моршен, Петр Будзилович, я поражался сходству их консервативного сознания, их традиционализма в эстетике, в морали, в быту с подобным консервативным сознанием наших красных отцов. Да и третья, либерально-космополитическая эмиграция к ним отнеслась так же враждебно, как к каким-нибудь нашим Семену Бабаевскому и Ивану Шевцову. Впрочем, и они наших расхристанных шестидесятников критиковали в своих изданиях не хуже «Нашего современника». И как восторженно все они, эти русские власовцы, энтээсовцы и потомки белогвардейцев, принимали писателей русского национального направления в их поездке в начале девяностых годов по Америке! Казалось бы, вот оно, произошло, национальная Россия встретилась. Красные и белые державники соединились... Станислав Куняев и Виктор Лихоносов, Леонид Бородин и Павел Горелов, Светлана Селиванова и Эрнст Сафонов, Олег Михайлов — все, пожалуй, за исключением Куняева, вполне умеренные просвещенные патриоты, кто красного, кто белого толка. Иные даже с либеральной прокладочной, но прозванные в американской либеральной прессе грозно: «десант советских нацистов в Вашингтоне». Как радостно принимали их постаревшие белогвардейцы... Прошло года два — и русская национальная эмиграция отвернулась от нашего патриотического движения. Да и сама эта дружная команда писателей разошлась по разным патриотическим непримиримым группировкам.
А ведь совпадало практически все в их программах. Кроме отношения к красной идее у одних, к белой идее — у других. Не было, да и до сих пор нет понимания, что оба этих лика уже навсегда остались красивыми монументами трагической истории России. Еще живые наследники их идей так же до удивления схожи в нравственном максимализме, в жертвенном отношении к России, в следовании традициям великой русской культуры. И так же тотально непримиримы друг к другу.
Я, как законченный эстет, давно и искренне любуюсь классической завершенностью их ликов. Люблю классическую отточенность звука, цвета, жеста, поступка, деяния. Мне понятен недавний неизбежный выход высокоуважаемого Игоря Ростиславовича Шафаревича из редколлегии «Нашего современника», понятна максималистская непримиримость моего давнего друга Леонида Бородина к любым поползновениям в красноту, я вижу царственную гармонию у Ильи Глазунова... Я понимаю неизбежность ожесточенной публицистики Татьяны Глушковой и Сергея Кара-Мурзы, предугадываю воинственную реакцию Владимира Бушина, как языческие воины древности они не хотят покидать свои священные камни красного лика...
Но у русского патриотизма всегда был и есть третий лик — текучий лик приспособления не к власти, не к материальному бытию, а к своему меняющемуся народу. Как писал Юрий Кузнецов о России: «Ты меняла свои имена, / Но текучей души не меняла...» Живой человек, живой народ, живое государство с грязью и несовершенством. Только завершенность чиста и совершенна в своей красоте. Хотя и белый мрамор или красный гранит завершенных памятников завершенным идеям тоже требуют чистки время от времени. Что же говорить о живом, меняющемся лике патриотизма, искренне пытающегося помочь сегодня своему же народу. Я сразу решительно отбрасываю всех довольно многочисленных квазипатриотов, текучих за своей корыстью или за своим спонсором. Пытаюсь разобраться в целях и задачах текучего лика патриотизма.
Конечно, могли бы все как один умереть за белое дело в гражданскую войну. И не было бы ни России, ни русской культуры, ни «Белой гвардии», ни «Тихого Дона». В своей белой завершенности русский гений, живущий в эмиграции, Георгий Иванов был прав, когда советовал сбросить на красную Москву атомную бомбу. Или белая Россия, или никакая...
Спустя полвека, конечно, могли бы все как один умереть на баррикадах Дома Советов, оставив всякой заокеанской нечисти и восточным гигантам свою территорию и красивую красную легенду о себе. Как писала Татьяна Глушкова: «Так значит, эта раса не убита / И даром, что нещадно казнена?»...