100 великих авиакатастроф
Шрифт:
К концу 29 июня все готово к возвращению на Землю; экипаж поздравили с успешным выполнением программы. После контрольных проверок герметизации спускаемого аппарата перед расстыковкой «Союз-11» получил добро на «отчаливание» от станции. В 21.28 по московскому времени «Союз» отстыковался от «Салюта».
Фрагменты некоторых сеансов связи земли (позывной «Заря») с экипажем (позывной «Янтарь») впервые опубликованы на страницах «Правительственного вестника»:
«30 июня. „Заря“: „Янтарям“ — всем; от расстыковки до посадки обязательно непрерывно ведите репортаж о самочувствии и о результатах наблюдений.
«Янтарь-2» (В. Волков): Поняли, поняли… Вижу дождь, дождь вижу! Отлично видел. Блестит.
«Заря»: Запишите время — 01.47.27.
«Янтарь-2»: Пока Земли не видно, пока не видно.
«Заря»: Как идет ориентация?
«Янтарь-2»: Мы увидели Землю, увидели!
«Заря»: Хорошо, не торопись.
«Янтарь-2»: «Заря», я «Янтарь-2». Начали ориентацию. Справа висит дождь.
«Янтарь-2»: Здорово летит, красиво!
«Янтарь-3» (В. Пацаев): «Заря», я — третий. У меня виден горизонт по нижнему срезу иллюминатора.
«Заря»: «Янтарь», еще раз напоминаю ориентацию — ноль — сто восемьдесят градусов.
«Янтарь-2»: Ноль — сто восемьдесят градусов.
«Заря»: Правильно поняли.
«Янтарь-2»: Горит транспарант «Спуск».
«Заря»: Пусть горит. Все отлично. Правильно горит. Связь заканчивается. Счастливо!»
Полет еще продолжался. Тридцатого июня, в 1.35, после ориентации «Союза» включена тормозная двигательная установка. Отработав расчетное время и потеряв скорость, корабль начал сходить с орбиты. После аэродинамического торможения в атмосфере нормально раскрылся парашют, сработали двигатели мягкой посадки, спускаемый аппарат плавно приземлился в степи Центрального Казахстана, западнее горы Мунлы.
Приборы измерительного комплекса бесстрастно зарегистрировали продолжительность экспедиции — 23 дня, 18 часов, 21 минута, 43 секунды. Новый мировой рекорд.
Рассказывает врач Анатолий Лебедев, работавший тогда в Центре подготовки космонавтов:
«30 июня, в 1.35, „Союз-11“ включил тормозную двигательную установку и начал спуск к Земле. Мы на своем вертолете внимательно вслушивались в радиопереговоры других поисковых групп — кто увидит корабль первым?
Наконец лаконичное: «Вижу! Сопровождаю!» — и взрыв голосов в эфире. Всех голосов, кроме… Да, точно: удивляло одно — никто из экипажей поисковой службы не мог связаться с космонавтами. Мы еще тогда подумали: наверное, строповая антенна не работает, а поэтому и невозможно установить связь с экипажем «Союза».
Наконец и мы, медики, через иллюминаторы вертолета увидели бело-оранжевый купол парашюта корабля, чуть серебристый от восходящего солнца. Мы летели точно к месту посадки.
Бесшумно (для нас!) взбили облако пыли двигатели мягкой посадки «Союза», плавно сникла шелковая «пена» парашютной системы. Мы сели вслед за кораблем, метрах в пятидесяти — ста. Как бывает в таких случаях? Открываешь люк спускаемого аппарата, оттуда — голоса экипажа. А тут — хруст окалины, стук металла, стрекот вертолетов и… тишина из корабля.
Мне довелось извлекать из корабля первым его командира — Георгия Добровольского. Я знал, что он сидел на среднем кресле. Не скрою, я его не узнал: космонавты обросли бородами за время полета (были у них сложности с бритьем), да и необычные условия
Волков вообще был очень красив, его в Звездном друзья называли Марчелло, в честь Мастроянни, тогдашнего, да и теперешнего кинокумира. Уже позже я с каким-то почти мистическим чувством нашел в домашнем своем «архиве» его записку, — мы играли перед полетом, партию не завершили, и он на листочке бумаги написал: «Вернусь — доиграю». «Вернусь»… Но все это после.
В первые мгновения ничего не понятно; быстрый осмотр тоже не позволил сразу дать заключение о состоянии экипажа: что произошло за секунды радиомолчания, пока шар спускаемого аппарата прошивал атмосферу?! У всех космонавтов практически нормальная температура тела.
Да и, честно сказать, это не то чтобы непонимание, — мысль о трагедии просто ни к кому и близко не подходила в те секунды. Вся наша медицинская бригада развернулась мгновенно. Наличие опытного реаниматолога из Института имени Склифосовского сразу определило характер и средства помощи. Шесть врачей приступили к проведению искусственного дыхания, непрямого массажа сердца.
Минута, еще… Генерал Горегляд, руководитель группы поиска и спасения, спросил у меня, помню, коротко: «Ну?!»
Впрочем, расшифровывать не надо: ему, Горегляду, что-то нужно сообщать председателю Госкомиссии… Такого еще не было: корабль на Земле, все линии связи работают аж до Кремля, а мы молчим.
А что я мог ответить?! Помню, попросил: «Дайте еще несколько минут врачам». И почему-то добавил: «Для оценки».
Мы продолжали работать, используя все, что могли.
Один за другим у корабля приземлялись вертолеты, люди замирали в мучительном ожидании вестей от работающих медиков. Стояла удивительная тишина. Невозможная, абсолютно невозможная для такого момента при нормальной посадке!..
И вновь генерал Горегляд более строго и громко потребовал от медиков заключения о состоянии экипажа: «Это необходимо для доклада правительству!»
Будто надо повторять!
Я и сейчас не могу забыть минуты, когда моими устами была произнесена фраза, напугавшая меня самого: «Передайте, что экипаж… что экипаж приземлился без признаков жизни!» Это звучало приговором дорогим моим друзьям космонавтам! Кто знал, что именно эта трагическая формула войдет потом в сообщения ТАСС. А ведь еще полтора часа назад мы слышали радиопереговоры экипажа; далее все до самой посадки шло нормально!
Что произошло? Еще задолго до старта специалисты-медики предполагали, что после полета такой продолжительности при спуске могли быть «сложности перенесения перегрузок». Но не такой финал полета. Все медицинские работники продолжали выполнять свои обязанности до появления абсолютных признаков смерти космонавтов…»
Через несколько дней стали известны результаты расшифровки записей «черного ящика». Анализ записей автономного регистратора системы бортовых измерений показал, что с момента отделения бытового отсека — на высоте более 150 километров — давление в спускаемом аппарате стало падать и через 30—40 секунд стало практически нулевым. Спустя 42 секунды после разгерметизации сердца космонавтов остановились.