100 великих экспедиций
Шрифт:
Но когда улетучилось первое воодушевление, я обнаружил, что предо мной предстала совсем иная картина, чем та, которую ожидал: я, собственно, имел совсем другие представления о величине и богатстве этого города. Передо мной лежали лишь плохо построенные глинобитные дома, а вокруг простирался все тот же бело-желтый летучий песок – до горизонта… Вся природа словно грустила, не было слышно даже пения птиц. И все же есть нечто возвышенное в том, чтобы увидеть такой большой город посреди пустыни, и можно только поражаться усилиям, которые когда-то пришлось предпринять его основателям, чтобы создать все это».
Когда Кайё на следующий день после прибытия
Дрова в Томбукту ценились так высоко, что покупать их могли только богачи. Остальные топили печи кизяками. Воду продавали на рынках, а после редких ливней она накапливалась в водоемах. Вооруженные разбойники туареги бесчинствовали не только на караванных путях, где требовали дань, но и периодически наведывались в Томбукту, забирая обильные «подарки» от купцов.
По свидетельству Кайё: «Большие стада крупного рогатого скота и овец делают туарегов полностью независимыми от других племен; особенно важно, что они обеспечивают себя молоком и мясом. Хлеб же добывают, отбирая его у племен, живущих на окраине пустыни и занимающихся земледелием, а также грабят городские рынки».
Кайё пришлось до конца играть роль бедного араба, идущего в Мекку и стремящегося отыскать своих родных в Александрии. 4 мая 1828 года он примкнул к большому каравану из четырехсот верблюдов.
Путь был изнурительным, приходилось постоянно страдать от жажды. Они прошли через Эль-Арауан, колодец Телиг близ Тауденни. 23 июля они прибыли в оазис Тафилалет на южном склоне Атласских гор. В июле они пришли в земли Марокко. 14 августа Кайё достиг Феса после 75 дней пути. В Рабате он попытался встретиться с консульским агентом Франции, богатым купцом, однако его слуги не пустили на порог оборванного грязного нищего, не похожего на европейца.
Страдая от голода, истощения и кашля, Кайё отправился в Танжер. Французский консул узнал его и тотчас отправил послание в Министерство иностранных дел в Париж: «Кайё – покоритель Томбукту. Он прошел по Африке под маской нищего. В таком состоянии он приполз к порогу моего дома. Я принял его и считаю для себя счастьем быть первым французом, который обнял героя».
В Париже Географическое общество вручило путешественнику премию, государство назначило ему пенсию. Но появились скептики, сомневавшиеся в достоверности его рассказов. Стали поговаривать, что он не был в Томбукту. Не имея других доказательств, кроме своего честного слова, Кайё, не вступая в споры, жил в провинции, где умер, не дожив года до сорокалетия (1838).
Нетрудно понять тех, кто усомнился в свидетельствах Кайё. Кроме завистников и злопыхателей, в которых нигде и никогда нет недостатка, были географы и историки, которые знали более ранние сведения о Сахаре центральной и юго-западной, а также о городе Томбукту.
Всего 300 лет назад Лев Африканский представил в своих описаниях «роскошный» город с «многочисленными водоемами», с обилием зерна и скота, великолепным королевским двором, большим числом ученых, обилием книг… Не мог же исчезнуть, сгинуть без следа столь славный торговый и культурный центр!
Предполагали, что Кайё достиг Нигера где-то близко к верховью, приняв какой-то жалкий местный поселок за Томбукту. Это могло быть невольной ошибкой путника, не имеющего при себе даже компаса.
Однако правдивость Кайё в описании Сахары и Томбукту была позже подтверждена многими исследователями Африки.
Первое пересечение Австралии
Австралию принято называть «зеленым континентом». Этот штамп – привычное заблуждение. Достаточно взглянуть на карту климатических и природных зон Австралии, чтобы убедиться: там преобладают засушливые территории, много пустынь и полупустынь.
Однако об этом до середины XIX века, когда начались экспедиции в глубь материка, никто не догадывался. На северной и восточной окраинах континента климат влажный, преобладают леса и саванны. Предполагалось, что в центральной части Австралии условия благоприятны для обитания людей и даже существует огромный пресноводный бассейн. Это надо было выяснить.
О том, насколько опасны были такие экспедиции, показывает судьба молодого немецкого натуралиста Людвига Лейхгардта, поступившего на службу правительству Нового Южного Уэльса. В письме на родину он признавался: «Эти-то глубинные районы, это ядро континента и есть цель моего путешествия – и я не успокоюсь до тех пор, пока не достигну ее!»
Сначала он выполнял трудные и опасные поручения, связанные с поисками новых пастбищ и пахотных земель. Во время этих странствий научился находить себе воду, еду и кров в неизведанных районах, общаться с аборигенами. Он вел систематические наблюдения, собирал коллекции флоры, минералов, горных пород.
В 1844 году с небольшим отрядом направился он от истоков реки Кондамайн в Восточной Австралии к заливу Карпентария на севере, рассчитывая пройти этот путь за полгода. Переход по неведомым землям оказался значительно трудней, чем предполагалось, заняв более 14 месяцев. Затрудняла движение сильно пересеченная местность. Лейхгардт открыл много рек и гор, отметил районы, пригодные для освоения.
Ученый замыслил более дерзкий поход, желая пересечь с востока на запад весь континент. В октябре 1846 года его экспедиция вышла в путь. Однако подбор участников производился слишком поспешно, и среди них начались раздоры. Первые сотни километров пути показали, что провизии слишком мало, а вокруг простирается полупустыня. Заболевший Лейхгардт решил вернуться, пройдя лишь полтысячи километров.
Год спустя он вновь отправляется в экспедицию. Каждый из семи участников был на лошади; кроме того, имели 20 вьючных мулов, 50 голов рогатого скота. Своему другу в Германии он написал: «Я имел удовольствие узнать, что Географическое общество в Лондоне наградило меня почетной медалью, а Географическое общество в Париже отметило аналогичным образом.
Разумеется, мне приятно узнать, что столь умные люди сочли меня достойным такой чести. Но я работал и продолжаю работать не ради наград, а только ради науки, единой науки ради; по мне, пусть никто не обращает на меня ни малейшего внимания. Опасаюсь только одного – Бог может отвернуться от меня, если я дам волю своей суетности и если к стремлению достичь чистых, труднодоступных вершин истинной науки примешаются тщеславие, жажда признания и славы».