100 великих катастроф (с илл.)
Шрифт:
Даже дикие животные при наступлении песчаной бури становятся боязливыми, а верблюды делаются беспокойными и упрямыми, теснятся друг к другу, отказываются идти вперед и даже ложатся на землю. А ведь верблюд для жителя пустыни, как лошадь для русского крестьянина, – настоящий друг. Недаром они придумали для него много ласковых имен, прославили его в сказках, мифах и легендах. Арабская пословица гласит: «Аллах создал человека из глины. После содеянного у него осталось два кусочка глины. Из одного он сотворил верблюда…» Пророк Магомет, как и его отец, был верблюжьим пастухом и проводником караванов. Поэтому неудивительно, что в Коране говорится о верблюде как о главном богатстве мусульманина. Иногда, правда, упоминают о глупом и заносчивом нраве верблюда, но
Верблюд гениально приспособлен, чтобы переносить зной и сушь. Горб его является копилкой жира для худших времен. Если бы жир у верблюда был равномерно распределен по всему туловищу, это затрудняло бы необходимое для него охлаждение. Желудок его состоит из трех отделов и вмещает 250 литров, питается он грубой, жесткой растительностью пустыни. А еще у этого животного необычайно широкие копыта, будто специально приспособленные для хождения по пескам.
Но нельзя считать, что в пустыне нет ничего приятного, потому что «…из другого куска глины Аллах сотворил финиковую пальму». Финиковая пальма для жителя пустыни – это все. Плоды ее служат ему главной пищей, ими же он в прошлое время платил налоги своим начальникам. Из высокого прямого ствола дерева он делает свои постройки и утварь; из волокон коры плетет веревки и канаты, из больших перистых листьев – циновки, метлы, веники. Только в пустыне можно оценить всю ту пользу, которую приносит финиковая пальма.
Арабы утверждают, что финики – это «пальцы из света и меда», «хлеб пустыни». Финиковое дерево лучше других растений приспособилось к условиям Сахары. Оно растет на любой почве, даже если засоленность ее превышает двенадцать граммов на один литр воды, ему не страшен резкий перепад температур – от +50° до -10° по Цельсию. Время цветения для большинства видов финиковой пальмы – с середины марта до середины апреля, урожай снимают с июля по ноябрь.
И хотя финиковая пальма довольно неприхотлива, вырастить ее не так-то просто. Как это ни покажется странным, крестьянам все время приходится заниматься дренажем почвы вокруг финиковой пальмы, потому что подпочвенные воды губят ее. Зато результаты их труда превосходят всякую похвалу: около пятидесяти сортов финиковой пальмы (из 96 насчитывающихся в мире видов) прижились именно здесь…
Финиковая пальма стала своего рода фетишем: «срубить пальму» означает «убить». И когда владелец высохшего уже дерева берет в руки топор, его нередко уговаривают не делать этого – приводят разные доводы, чтобы оправдать «неплодоносящую виновницу». Обряд этот называется «урезонивание» пальмы. Хозяин как будто дает убедить себя и, постучав несколько раз обухом по ее сухому стволу, обращается к дереву с «последним предупреждением». Действительно, ох, как нелегко поднимать руку на старого друга!
Финиковая пальма – сестра человека, верблюд – брат его. Без них человек вряд ли бы выжил в пустыне, которую Аллах сотворил, чтобы человек мог отдыхать в ней и спокойно бродить в одиночестве.
Кто поджег Рим?
Шесть дней Рим полыхал, как факел, в самый жаркий месяц – июль 64 года от Рождества Христова. Шесть дней кроваво-красное зарево поднималось над долиной Тибра, и воды его окрасились в цвет пурпура. И все эти дни стоял несмолкаемый человеческий крик. Хроники того давнего времени не сохранили сведений о числе жителей, погибших во время пожара. Но это были многие сотни, а может быть, и тысячи людей.
За шесть дней дотла сгорела столица Священной Римской империи, в пламени исчезли дворцы, храмы, библиотеки, бани, конюшни, статуи императоров и богов. Шесть дней метались люди, пытавшиеся спасти свое добро от огня, шесть дней пламя свободно разгуливало по улицам.
«Пожары в Риме случались довольно часто, и столь же часто их сопровождали бесчинства и грабежи,
Нерон поет, глядя на горящий Рим. Гравюра XIX в.
…Праправнук божественного императора Августа, Нерон был сыном Агриппины – пятой жены императора Клавдия. По преданию, Агриппина отравила слабовольного Клавдия и на его место предложила своего сына Нерона. И преторианцы, элитная охрана дворца, провозгласили его своим предводителем, а потом заставили Сенат утвердить его императором всего Рима.
В романе немецкого писателя Лиона Фейхтвангера «Лже-Нерон» рассказывается о том, как у этого императора зародилась мысль поджечь город. Он ненавидел бедноту, его раздражали узкие, тесные улицы. Когда, сидя в паланкине, он вынужден был останавливаться, до его чутких ноздрей доносился запах гниющих овощей и тухлого мяса, крики уличных торговцев и отвратительный крик ослов. В голове императора зарождались жестокие и злые мысли: бросить на арену живых людей, которых он обвинил в нарушении римской веры (христиан), а с другой стороны, хотелось прославить себя… Но чем?
Это была, однако, художественная версия. Но древнеримский писатель, автор знаменитой книги «Жизнь двенадцати цезарей» Гай Светоний, на которого очень часто ссылаются современные ученые, тоже утверждал, что Рим поджег Нерон – человек, не ведавший жалости ни к своему народу, ни к своему отечеству. Именно Нерон, услышав от кого-то фразу, высказанную в сердцах: «Когда умру, пусть земля огнем горит!» – поправил собеседника, сказав: «Нет, пусть горит, пока живу!» Вот как отвечает на вопрос о поджоге Рима Гай Светоний.
«Словно ему претили безобразные старые дома и узкие кривые переулки, он поджег Рим настолько открыто, что многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не осмеливались их трогать; а житницы, стоявшие поблизости от Золотого дворца и, по мнению Нерона, отнимавшие у него слишком много места, были как будто сначала разрушены военными машинами, а потом подожжены, потому что стены их были из камня. Шесть дней и семь ночей свирепствовало бедствие, а народ искал убежища в каменных памятниках и склепах. Кроме бесчисленных жилых построек, горели дома древних полководцев, еще украшенные вражеской добычей, горели храмы богов, возведенные и освященные в годы царей, а потом – пунических и галльских войн, горело все достойное и памятное, что сохранилось от древних времен. На этот пожар он смотрел с Меценатовой башни, наслаждаясь, по его словам, великолепным пламенем, и в театральном одеянии пел “Крушение Трои”. Но и здесь не упустил он случая для добычи и поживы: объявив, что обломки и трупы будут сожжены на государственный счет, он не подпускал людей к остаткам их имуществ; а приношения от провинций и частных лиц он не только принимал, но и требовал, вконец исчерпывая их средства».
Спор этот ведется вот уже на протяжении почти двадцати столетий, в разное время выдвигались различные версии о пожаре в Риме. Одни историки обвиняли во всем Нерона и говорили, что в один прекрасный момент обстоятельства сложились так, что император нашел случай избавиться от несносной матери, бесполезной жены и ревнивого мужа любовницы. Вот так будто бы и зародилась в его голове мысль, ужаснувшая бы и самого величайшего злодея. Он решился поджечь свой дворец, который был соединен с домом его возлюбленной Епихарисы, чтобы погубить тех особ, которые (как он мыслил) мешали его благополучию. Ни прекрасное украшение и великолепие дворца, ни сокровища и собранные в нем древности и редкости – ничто не могло отвратить Нерона от его ужасного намерения. Так это обширное здание, украшение Рима, в одну минуту сделалось добычей пламени.