100 великих любовников

Муромов Игорь Анатольевич

Внезапная смерть Павла на всю жизнь испугала Александра. Воспоминание об этой смерти настолько сильно и в продолжение всей жизни влияло на него и мучило его, что одно время многие были убеждены в том, что эта смерть не обошлась без участия Александра. Спасение от этих ужасных воспоминаний Александр находил в мистериях религиозного мистицизма, все добрые начинания, которые он имел в виду для блага своей родины, были забыты, все идеалы его полиняли, и земные желания его исчезли.

Мечтательница баронесса Крюденер после бурно проведенной молодости бросилась в объятия религии и мистицизма; она имела на своих современников, даже на самых высокопоставленных, такое сильное влияние, которое в настоящее время кажется нам необъяснимым.

Александр Павлович заинтересовался баронессой Крюденер, и не случайно. Слава этой романистки, «прорицательницы» и «учительницы», а в прошлом женщины достаточно

легкомысленного поведения, к этому времени уже начинала меркнуть. Но так как была она наделена немалой настойчивостью, то решила во что бы то ни стало завоевать вновь прежнее свое влияние на умы и души, жаждущие откровений. А для этого – так правильно она рассудила – не было лучшего способа, чем привлечение в число своих почитателей самого императора Александра. Сблизившись с фрейлиной Струдзой, она стала писать ей о нем, восхваляя его на все лады, называя его «орудием милосердия» и выражая уверенность, что она может помочь ему в его исканиях. Баронесса добилась своего: письма эти были показаны Александру, и тот загорелся желанием встретиться с этой замечательной женщиной, столь хорошо его понимавшей… «Не успел я остановиться на этой мысли, – писал он дальше, – как я услышал стук в дверь. Это был князь Волконский; с видом нетерпения и досады он сказал мне, что поневоле беспокоит меня в такой час только для того, чтобы отделаться от женщины, которая настоятельно требует свидания со мною, и назвал г-жу Крюденер. Вы можете судить о моем удивлении! Мне казалось, что это сновидение. Такой внезапный ответ на мою мысль представился мне не случайностью. Я принял ее тотчас же…»

Эффект, таким образом, получился полный. Александр слушал эту востроносую, немолодую женщину, и притворность ее речей его не покоробила – воспринимал их как манну небесную.

«Нет, государь, – говорила она ему голосом вкрадчивым, но и властным, – вы еще не приблизились к Богочеловеку… Вы еще не смирились перед Иисусом… Послушайте слов женщины, которая также была великой грешницей, но нашла прощение всех своих грехов у подножия Распятия».

Говорила она много о «суетной гордости», о пиэтизме, дарующем спасение, и о той роли, которую она призвана играть при нем.

Баронесса могла праздновать победу. В письме к фрейлине Струдзе Александр говорил, что ее появление оказалось для него благодеянием, ей же самой он сказал буквально: «Вы помогли мне открыть в себе вещи, которых я никогда в себе не видел; я благодарю Бога».

Так произошло обращение Александра Павловича в усердного мистика, последователя и почитателя прогремевшей на всю Европу подданной своей – баронессы Крюденер.

Баронесса Крюденер участвовала советами во всех его духовных исканиях. Некоторые историки склонны думать, что она вдохновляла в эту пору его политику. В таком суждении кроется коренная ошибка. Александр, который, по словам Меттерниха, соединял все женские слабости со всеми качествами мужчины, никогда в политике не находился под непосредственным влиянием – не только Марии Антоновны, но и какой-либо другой женщины. Известное исключение составляет, может быть, лишь любимая сестра его Екатерина Павловна. Как бы то ни было, подлинной эгерии не встречаем мы в его жизни. Фаворитки его, точнее – женщины, которыми он увлекался мимолетно, ибо фавориткой в полном смысле слова была только Нарышкина, не разоряли государственной казны, и с мнением их в вопросах чистой политики он, конечно, очень мало считался. Строго говоря, не влияли на политику Александра ни жена его, хоть в грозные минуты и укрепляла она его волю, ни даже мать – властная Мария Федоровна, волю свою проводившая только в том, что касалось самой династии. Но женщины, некоторые, во всяком случае, создавали в нем известное душевное настроение, которое косвенно могло отражаться на его решениях. Баронесса Крюденер была женщиной изворотливой, но никогда ее ум не был способен породить какой-то новый план охранения порядка в Европе. Однако не подлежит сомнению, что именно благодаря ее поучениям, в значительной степени даже благодаря самой галиматье, в которой выражала она свои сумбурные мистические теории, «Белый Ангел» созрел окончательно для Священного союза.

И в то время как Александр отдался религии, управление государством всецело было предоставлено таким любимцам его, как Аракчеев. Хуже всего было то, что этот самый Аракчеев был вовсе не самостоятельным человеком, а куклой в руках его многочисленных любовниц, перед которыми, однако, унижались самые высокопоставленные лица империи.

Прошло десять лет. В последнюю пору своего царствования, перед таинственным отъездом в Таганрог, император Александр Павлович, вероятно, часто спрашивал себя, чего достиг он, что осуществил? Увеличил размеры своей империи, население

ее – на двенадцать миллионов душ, водил свой народ по Европе от края до края и сломил могущество Наполеона, но что, кроме славы да новых земель, дал он России? Не осуществил того, к чему стремился в юности, не поставил на ноги молодую Россию, не усовершенствовал, не обновил русской нации; некогда готов был обещать ей чуть ли не все свободы, а теперь уже ничего обещать не мог и вызвал против себя раздражение своих же былых сподвижников, предоставив полякам больше прав, нежели русским, нежели создателям империи. Не слишком ли часто дела Европы отвлекали его внимание от нужд народа, им управляемого? Возможно, уже не знал он сам, был ли прав, направив всю мощь, всю энергию России на далекие походы, борьбу с врагом, который ей больше не угрожал. Конечно, винить себя одного ему не следовало – не настало еще время для коренных реформ. Но грусть, вероятно, охватывала его, когда вспоминал, что собирался освободить крестьян, а через почти два с половиной десятилетия после вступления своего на престол ничего решительного так и не предпринял для этого – и знал, что уже не может предпринять.

Что в содеянном им, в трудах его и в плодах этих трудов могло бы дать ему утешение? Священный союз… То было действительно его детище. Замыслил он этот союз в Париже в 1815 году. Договор христианского единения… Монархи обязывались «пребывать соединенными узами братской дружбы, оказывать друг другу помощь и содействие, управлять подданными своими в том же духе братства, для охранения веры, правды и мира…»

Людская молва породила слухи после его кончины в Таганроге в 1825 году, что монарх не умер; вместо себя схоронил кого-то другого, а сам ушел в Сибирь, где вел жизнь странника и скончался в глубокой старости.

ЧИНГИСХАН (ТЭМУДЖИН, ТЕМУЧИН)

(1155—1227)

Основатель и великий хан монгольской империи (с 1206), организатор военных походов против народов Азии и Востока Европы, сопровождавшихся опустошениями и гибелью целых народов, что привело к установлению татаро-монгольского ига в завоеванных странах.

Говорят, Есугэй-баатур из рода Броджигин, кости Кият, отец Тэмучжина, будущего Чингисхана, имел много жен из разных племен. А старшую из них, Оэлун, мать Тэмучжина, он силой отбил у меркитского Эке-Чиледу.

В те далекие годы монгольские девушки не выбирали себе мужей. Отцы или слепой случай решали их судьбы. Монгольский род был экзогамным, то есть монгол не мог взять в жены девушку из своего рода. Роды жили на общей пастбищной территории, часто поблизости не было других родов, и за женой приходилось ехать в дальние края. Поэтому девушек умыкали или отбивали силой при каждом удобном случае. Мы не знаем, как Оэлун досталась Чиледу – по сговору ли с ее родителями, или он тоже умыкнул ее. Но ясно одно – Чиледу нравился Оэлун. Иначе не подарила бы она в прощальный час возлюбленному свою рубашку, не оплакивала бы его и свою судьбу.

Тэмучжин был первенцем Оэлун и Есугэй-баатура. Как раз накануне его появления на свет Есугэй участвовал в походе монголов против другого татаро-монгольского племени – татар.

Есугэй-баатур, считая рождение сына в час победы над врагом счастливым предзнаменованием, назвал его именем своего знатного пленника – Тэмучжином. Некоторые ученые предполагают, что имя Тэмучжин в переводе с древнемонгольского означало «кузнец».

В 1161 году (Тэмчужину было тогда шесть лет) чжур-чжэни в союзе с татарами нанесли монголам поражение в районе озера Буир-Нур, что еще больше углубило вражду монголов и татар.

Есугэй-баатур был главой улуса, который объединял несколько монгольских племен. Жизнь его проходила в боях и походах, и из страха перед его отвагой и натиском большинство друзей и врагов покорились ему ради спасения своей жизни, поэтому положение и дела его были в блестящем состоянии.

Когда Тэмучжину исполнилось девять лет, Есугэй решил сосватать ему невесту из того же олхонутского рода, из которого была и мать Тэмучжина Оэлун. Взяв с собой мальчика, он отправился в путь. В дороге повстречался им Дай-сечен из племени унгират: «Куда держишь путь, сват Есугэй?» «Я еду, – говорит Есугэй-баатур, – сватать невесту вот этому своему сыну». Дай-сечен посмотрел на Тэмучжина: «У твоего сына взгляд, что огонь, а лицо, что заря. Снился мне, сват Есугэй, этой ночью сон, будто слетел ко мне на руку белый сокол, зажавший в когтях солнце и луну. Что-то он предвещает? – подумал я, как вижу, подъезжаешь ты, сват Есугэй, со своим сыном. Унгиратское племя с давних пор славится, нет в том соперников нам, красотою наших внучек и пригожестью дочерей. Зайди ко мне, сват Есугэй. Девочка моя малютка, да свату надо посмотреть!»