100 великих романов

Что может быть интереснее классического романа? Классика, конечно, понятие большое, но не стоит пугаться: даже в классике великих вещей немного. И среди них нет «правильных» по канонам (вообще-то говоря, весьма расплывчатым) романного жанра, они обязательно в чем-то да уродливы, не по форме, так по содержанию, не по стилю, так по фабуле – уродливы как воспроизведенная в них жизнь. И такие же прекрасные. Что еще объединяет эти произведения? Ни одно из них не нуждается в звании «великий». Что прибавит этот титул «Моби Дику» Мелвилла или «Войне и миру» Л. Толстого? Этим романам не нужен чиновный сан и филологический восторг – ведь они созданы были

Мне с детства нравились романы (правда, не Ричардсона и Руссо), и они часто заменяли всё – и футбол, и «улицу», и даже кино. Я без ума был от «Острова сокровищ» Стивенсона, «Человека-невидимки» Уэллса, «Собаки Баскервилей» Конан Дойла. Чуть набрался ума – и полюбил (более сдержанно) «Бремя страстей человеческих» Моэма, «Сагу о Форсайтах» Голсуорси, «Землю людей» Экзюпери. Испытал кратковременный, со временем утихший восторг от «Мельмота Скитальца» Метьюрина и «Мастера и Маргариты» Булгакова. На всю жизнь остался поклонником «Путешествий Гулливера» Свифта. Много раз перечитывал «Мертвые души» Гоголя и «Дон Кихота» Сервантеса. И т. д. и т. п.

Что же самое важное в этих романах? В большинстве из них главное то, что их содержание много шире текста, а их суть – глубже самых глубокомысленных трактовок специалистов. И дело тут – не только в зоркости вдумчивого читателя, но прежде всего – в авторе. В настоящем писателе, в отличие от легиона графоманов и борзописцев, живетвеликая мысль и великая совесть, которые и понуждают его написать свой роман. Он обречен на него с рождения, рождается с ним, и умирает либо возрождается в нем. Без великой души романа не написать – в лучшем случае безжизненную и бессмысленную книжонку – ею прекрасно можно заполнить такую же пустую душу.

Ачто же повлияло на мой выбор – ведь любимых романов у меня гораздо больше ста, иногда по нескольку у одного автора. Видимо, вот что. Не оригинальная мысль: каждый пишет, как он слышит. Но верная. Прислушайтесь к Моцарту, к Чайковскому, к Соловьеву-Седому Ведь у них при всем многообразии музыкальных образов и символов мелодия одна и та же – мелодия их души, услышанная их ухом и настоянная на их сердце. Так и писатель всю жизнь пишет одно свое главное произведение, которое в зависимости от его плодовитости и таланта, а также широты взгляда на мир, обрастает ворохом замечательных, а когда и проходных произведений, становится «квинтэссенцией его души, его судьбы, его разума, его сокровенного и его творчества». (В. Еремин). Этот посыл стал общим местом и в рассуждениях интеллектуалов – мол, каждый человек можетнаписать один роман (и, увы, пишут). Известнейший Д. Джойс настаивал на том, что в чернильнице у человека есть только один-единственный роман, ему вторил малоизвестный, но тоже замечательный итальянский романист Итало Звево (Э. Шмиц): «Быть может, не останется незамеченным, что всю свою жизнь я писал один роман». Эту мысль можно найти практически у каждого прозаика. Да и что мысль? Оно и на деле так: самые яркие примеры – Дефо с «Робинзоном Крузо», Толкиен с «Властелином колец» и Сологуб с «Мелким бесом». Десятки выдающихся романистов написали по сути всего лишь по одной книге – книге о себе, о своем месте в мире, о времени, в котором им довелось жить или в которое они все мечтали либо отчаялись попасть. Другие их сочинения (даже ПСС) лишь растолковывали, либо уточняли главный их труд.

Есть, конечно, и такие авторы, к которым не подходит это утверждение, но это сочинители до чрезмерности оделенные природой писательским даром – В. Скотт, Ч. Диккенс, Ж. Верн, Г. Уэллс, Ю. Мисимаи др., русские писатели-богоискатели – Н.В. Гоголь, Н.С. Лесков, Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, A.M. Горький. К ним на равных основаниях можно причислить и М. А. Шолохо – ва, занимавшегося больше не богоискательством, а миропониманием. Если говорить о последних, каждый из них создал несколько гениальных произведений, из которых невозможно выбрать «лучшее», ибо все они такие. Что предпочесть: «Войну и мир» или «Анну Каренину», «Идиота» или «Братьев Карамазовых»? Ведь у Толстого и Достоевского помимо этих – еще несколько великих романов. Скажем, у Достоевского в его «пятикнижии» – «Преступление и наказание», «Подросток» и «Бесы». Очевидно, в поисках Бога невозможно замкнуться, как тому же Д. Джойсу, только на самом себе, а, значит, на одном только романе.

Поскольку данный проект количественно жестко ограничивает меня, а рассказать хочется не только о великих романах, но и о великих писателях, разумнее всего будет сделать выбор по максимуму имен авторов и названий их произведений: т. е. 100 авторов – 100 романов.

Итак, 100 романов. Среди них, конечно же, есть «про любовь», «про рыцарей», даже «про гоблинов» и еще много про что. Есть романы на все времена – «Ярмарка тщеславия» Теккерея и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле. Есть романы, которые и по сей день тревожат душу непонятно чем, – «Процесс» Кафки. Есть и те, которые стали понятны только спустя 200 лет, – «120 дней Содома» де Сада. Есть вещи, пленившие раз и навсегда, – «Сто лет одиночества» Маркеса или «Великий Гэтсби» Фицджеральда. Есть разудалый «Бравый солдат Швейк» Гашека и камерный «Обломов» Гончарова; роман для всех – «Тихий Дон» Шолохова и для яйцеголовых – «Так говорил Заратустра» Ницше. Есть тысячеверстная ширь «Угрюм-реки» Шишкова и крохотный островок «Повелителя мух» Голдинга. Есть романы простые как правда (они и есть правда) – «Как закалялась сталь» Островского, и есть изощренные как ложь (хотя там есть и правда) – «Улисс» Джойса. А есть просто – без всяких привязок и оценок – «Братья Карамазовы» Достоевского и «Карлик» Лагерквиста, «Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина и «Граф Монте-Кристо» Дюма…

Можно было бы перечислить всю сотню «избранных», т. к. от одного только перечня на душе наступает благость, но лучше посмотреть Содержание – там 100 романов, которые остались у меня на сердце или в уме. Теперь они в этой книге, как моя память о чудных часах, которые они подарили мне. Здесь все личное, выстраданное, субъективное. Но тем и лучше, т. к. и каждый роман – средоточие ошибок, заблуждений, иллюзий автора, его мечтаний и надежд.

Из прошлых веков до наших дней дошло не так уж и много романов. Во-первых, потому, что их там вообще не было, поскольку не было ни как такового книгопечатания, ни читателей, ни потребности у масс читать. На заре цивилизации (впрочем, как и на закате) люди предпочитали театр. А, во-вторых, время не щадит слабые вещи, оно их превращает в труху, а в лучшем случае в удобрения для будущих урожаев мысли. По причине последнего из представленного мною списка лет через сто – двести в лучшем случае останется десяток-другой книг, но и это будет неплохо.

Памятуя высказывание Н.М. Карамзина о том, что «авторы помогают согражданам лучше мыслить и говорить», добавлю: они дают им шанс разобраться в собственной жизни. И хорошо, если люди начнут это делать с помощью великих романов – ошибок будет меньше и гордыни. Хорошо, если свою духовную жажду они станут утолять из этих большей частью чистых источников, а не из копытец с водицей.

Выражаю горячую признательность и искреннюю благодарность за огромную помощь писателю Виктору Еремину, жене Наиле и дочери Анне, а также редакторам издательства «Вече» Сергею Дмитриеву, Валентине Ластовкиной и Николаю Смирнову.

Гай Петроний Арбитр (ок. 14–66), римский всадник в сенаторском достоинстве, был одним из приближенных императора Нерона.

Написанное Петронием сочинение «Saturae» («Сатиры») (лат.) или «Satyricon» («Сатирическая повесть» или «Сатирические повести») (греч.), у нас называемое «Сатирикон», принято считать первым в мировой литературе авантюрным (плутовским) романом. Называют его еще сатирико-бытовым, эротическим, первым римским романом, первым реалистическим… В «Сатириконе» представлена эпоха императорского Рима I в., дана картина нравов империи, описаны любовные похождения веселой компании распутников – моральных уродов (как сказали бы еще вчера, но уже не сегодня), мелких авантюристов и паразитов, обслуживавших великосветские пиршества, где каждый пытался перещеголять каждого в беспутстве и бесшабашности.

Из предположительно 20 глав сохранились лишь отдельные фрагменты произведения: отрывки 15-й, 16-йи, скорее всего, 14-й главы, что составляет, по подсчетам специалистов, от 10 до 33 % всего романа. Восстановить сюжет не удалось.

По оценке исследователей, «Сатирикон» стал уникальным явлением в античном мире. Это прозаическое повествование, изобилующее стихотворными вставками, сам Петроний назвал «новым по откровенной непосредственности». В своем сочинении автор отнюдь не восхищается образом жизни персонажей, но и не осуждает их, в его холодном взгляде на нравственную деградацию римского общества неприкрыто сквозит насмешливое презрение.