100 великих узников
Шрифт:
Свой вариант по доставке Т. Костюшко в российскую столицу разрабатывал и начальник Тайной экспедиции граф А. Н. Самойлов. На случай, если маршрут конвоя пройдет через Москву, он послал своего гонца к московскому генерал-губернатору П. П. Долгорукому. В письме говорилось, чтобы пленник "нимало не останавливаясь, проехал через Москву ночью и удален от всех любопытствующих".
В Петербурге руководителя польского восстания заключили в Комендантский дом Петропавловской крепости, причем приказано было содержать его на особом положении. Узнику казалось, что его поместили в глубокий колодец, куда не долетают ни шум жизни, ни солнечный луч. Больная нога приковала его к койке, и целыми днями он вынужден был лежать на спине, видя перед собой только мглисто-серый потолок, цвет которого лишь к закату чуть-чуть теплел. Первые дни заключения Т. Костюшко вел внутренний спор со своим прошлым; как историк, анализировал важнейшие этапы восстания и каждый из них рассматривал с двух сторон — как событие протекало в действительности и как оно могло бы происходить, если бы удалось провести в жизнь те радикальные реформы, которые он считал нужными. Но на кого из своих генералов он мог положиться? Почти все они были заинтересованы в поражении восстания, ведь победа народа лишила бы их шляхетских привилегий…
Ежедневные допросы и душевные муки по поводу поражения вызвали у Т. Костюшко глубокую депрессию. Он страдал от головных болей, бессонницы и обмороков, отказывался от пищи. Сказывались и последствия тяжелых ранений… На допросах Т. Костюшко отрицал, что хотел ввести в Польше тот порядок правления, который тогда существовал во Франции, но признал, что имел сведения о намерениях революционной Франции субсидировать польское восстание деньгами. Он откровенно заявлял, что, если бы Франция могла содействовать возвращению Польше отнятых у нее областей и установлению в стране формы правления, согласной с желаниями польского народа, он лично не препятствовал бы заключению польско-французского трактата. Не скрывал Т. Костюшко и того, что Польша заключила бы союз и с Турцией, если бы та объявила войну России.
Почти ежедневно генерал-прокурору А. Н. Самойлову доносили о каждом слове и действии, а также физическом и душевном состоянии узника: находился "в превеликой задумчивости" или"грусти", "беспрестанно плакал", сидел "с утра до вечера на одном месте". В декабре генерал-прокурор передал узнику в крепость послание, в котором говорилось: "Река не позволяет мне приехать Вас видеть… сие время употребите в пользу. Вот вам бумага, на которой положите апологию жизни вашей; начните с обстоятельств, принадлежащих до конституции 3 мая (1791 г. — Ред.)и продолжите до дня Вашего плена".
"Апологию" своей жизни Т. Костюшко изложил в очень лаконичной форме — по-французски, крупным и четким почерком, с минимальным числом упоминаемых фамилий. Впоследствии генерал-прокурор предлагал "главному бунтовщику" дополнительные вопросы, но ответы того были столь же краткими и почти не содержали материала, необходимого следствию для обвинения других вождей восстания.
Вскоре от Т. Костюшко отступились и даже перестали требовать от него соблюдения тюремного режима. Екатерина II, по-видимому, не собиралась строго наказывать бывших подданных польского короля. Императрице поскорее нужно было дипломатически оформить третий раздел Польши, и для укрепления своей позиции в переговорах с Пруссией ей совсем не помешали бы добрые отношения с оказавшимися в плену мятежными поляками. Поэтому охране Т. Костюшко было приказано внимательно следить за его здоровьем, сам генерал-прокурор не раз хлопотал об оказании медицинской помощи вождю повстанцев. Узнику стали давать газеты, разрешили иметь книги; кроме различных сортов мяса, дичи, рыбы, печений и сладостей, посылали анчоусы, пряности, лимоны, водку, различные вина и много чего другого.
В конце марта 1795 года Т. Костюшко "по причине слабого здоровья позволили прогуливаться в саду, когда он пожелает, с тем дабы при нем в то время по два офицера находились". Однако "болезнь господина Костюшко никак не уменьшилась", и в мае узник "вдруг сделался отчаянно болен", лекарства ему не помогали. По высочайшему повелению пленника, как только ему стало немного лучше, перевезли в дом Штегельмана, находившийся на набережной Мойки, где его должен был лечить лейб-медик императрицы Д. Роджерсон [59] [Режим содержания сподвижника Т. Костюшко — талантливого поэта Ю. Немцевича — был намного суровее. Императрица не простила ему дерзких высказываний о польском сейме, и он был заключен в страшный Алексеевский равелин]. Потом Т. Костюшко очутился в Мраморном дворце графа Г. Г. Орлова, где окна были без решеток, кругом — красивые вещи и заботливая прислуга, и он стал понемногу поправляться. Разрешили ему и поездки по городу, а когда он решил заняться токарным ремеслом — тут же доставили все для этого нужное. Екатерина II даже поговаривала о даровании Т. Костюшко свободы, однако намерения своего не исполнила.
59
Режим содержания сподвижника Т. Костюшко — талантливого поэта Ю. Немцевича — был намного суровее. Императрица не простила ему дерзких высказываний о польском сейме, и он был заключен в страшный Алексеевский равелин.
А сам узник в обстановке непривычной для себя роскоши дошел до ужасного состояния, его ничего не радовало, и он продолжал смотреть на мир глазами больного человека, погруженного в колодец.
После смерти императрицы судьбу руководителей польского восстания в одночасье решил взошедший на престол Павел I. Он лично посетил Т. Костюшко в Мраморном дворце, выразил сожаление по поводу его участи и объявил, что за перенесенные страдания жалует ему тысячу крепостных. Но руководитель польских повстанцев отказался от такого подарка… Каково с его-то взглядами быть собственником людей!
Много легенд связано с этим свиданием, но достоверно известно, что Т. Костюшко сумел добиться помилования и для 12 000 поляков, томившихся в Сибири. Правда, за это от него потребовали присяги в верноподданничестве, но он попросил время для обдумывания предложения. Т. Костюшко еще не знал, что Австрия, Россия и Пруссия уже произвели третий раздел Польши, и его родина перестала существовать как самостоятельное государство. Не знал он и того, что по трактату о третьем разделе полякам предоставлен свободный выбор подданства, так что нужды в его "верноподданнической присяге" не было. Ничего этого Т. Костюшко не знал и потому очень мучился: как это он, руководитель восстания за свободу Польши, откажется от своей страны, своего прошлого и присягнет на верность русскому императору. А с другой стороны — разве имеет он моральное право жертвовать жизнями 12 000 человек, только чтобы сохранить свою честь незапятнанной? Однако от его присяги зависела судьба всех пленных поляков, для себя же он выхлопотал только одно: чтобы вместо крепостных душ ему дали их казенную стоимость. Совсем отказываться от подарков было нельзя, тем более что Павел I разрешил ему отъезд в Америку.
Т. Костюшко явился в Зимний дворец лично благодарить государя. Внизу бывшего узника ждало кресло на колесиках, в котором возили Екатерину II. Через анфиладу комнат его провезли в спальню, где император принял его со всей своей семьей — без всяких церемоний. Императрица подарила Т. Костюшко дорогой токарный станок и камеи с портретами всех членов семьи. Он отблагодарил ее табакеркой собственной работы.
Физическое и нравственное состояние получившего свободу узника тем не менее было столь тяжелым, что он решил коренным образом изменить обстановку и уехать в Америку. Русский император подарил Т. Костюшко великолепную карету, в которой можно было ехать полулежа, соболью шубу, шапку и много других вещей.
Первый русский конституционалист
Наряду с Н. И. Новиковым и А.Н Радищевым на общественной ниве трудились в России и многие рядовые деятели, чьи имена остались в истории малоизвестными. Безвестность была их участью при жизни, безвестными они остались и после своей смерти, хотя и принадлежали к числу людей выдающихся и самобытных. Среди них был и отставной поручик Федор Кречетов, не принадлежавший к крупным писателям, но заслуживающий того, чтобы о нем рассказать отдельно.
Сведений о Ф. Кречетове сохранилось очень мало, и даже в судебном деле нет документов о его происхождении Известно только, что в 1761 году он был писцом в Карачевской воеводской канцелярии, затем служил копиистом в Юстиц-коллегии, писарем в штабе фельдмаршала Разумовского и, наконец, аудитором в Тобольском пехотном полку. В 1775 году в чине подпоручика Ф. Кречетов вышел в отставку, через 4 года был произведен в поручики и причислен к Герольдии Правительствующего Сената.
Еще будучи военным, Ф. Кречетов чувствовал, что "не только человека, но и животное убить не может", и, выйдя в отставку, намеревался все свое время посвятить культурно-просветительской деятельности. Поверив, как и многие, в либеральные обещания и мудрые указы Екатерины II, он стал мечтать о широкой деятельности и пользе, которую при содействии общества можно будет принести отечеству. Человек он был образованный и начитанный, к тому же проникнутый глубоким уважением к личности и правам человека.