100 великих узников
Шрифт:
После подавления восстания его обвинили в "принадлежности к тайному обществу с знанием цели и знанием о приготовлении к мятежу, а также в умысле на цареубийство согласием и даже вызовом". Он был отнесен к четвертому разряду преступников и приговорен по лишении чинов и дворянства к ссылке в каторгу на 12 лет, а потом на поселение. В августе 1826 года срок каторги был сокращен ему до 8 лет.
Влиятельный сенатор А. Бороздин всячески стремился к тому, чтобы дочь его порвала все связи с мужем, но, как он ни старался, Мария Андреевна постоянно рвалась к мужу и очень сильно тосковала, не имея о нем никаких сведений. Когда некоторым женам декабристов разрешили отправиться за мужьями в ссылку, она тоже стала собираться в далекий путь, надеясь разыскать мужа в Сибири. И тогда влиятельный сенатор все свои связи употребил на то, чтобы разлучить дочь с мужем. Он добился аудиенции у Николая I, и император приказал вместо Сибири отправить И. В. Поджио в Шлиссельбург, но его матери и жене об этом не сообщать.
В октябре 1827 года И. В. Поджио доставили в крепость, где уже содержались А. Юшневский, В. Дивов, В. Кюхельбекер и другие. Тюремная азбука позволяла им перестукиваться, но потом стук прекратился, и И. В. Поджио остался один, не зная даже, что некоторое время в Шлиссельбурге находился и его брат Александр. Комендант крепости доносил в III Отделение, что узник "неотступно просит позволения писать к матери и к жене своей единственно о своем здоровье, воспитании детей своих и некоторых домашних распоряжениях, не объявляя отнюдь о месте пребывания своего". Ему отвечали, что хотя государственным преступникам, осужденным в каторжные работы, и дозволено получать письма, самим им писать запрещено. Лишь в январе 1829 году И. В. Поджио разрешили изредка писать жене и матери, но только о своем здоровье и домашних делах.
А Мария Андреевна еще в марте 1828 года обращалась к всесильному А. Х. Бенкендорфу с письменной просьбой открыть ей место пребывания мужа, так как она хочет отправиться к нему. В апреле ей было объявлено, что "еще не имеется положительного сведения о месте его пребывания". В августе того же года через III Отделение она обратилась уже к самому государю с прошением сообщить, где находится ее муж, чтобы она могла "соединясь с ним, исполнить до конца своей жизни… данную перед Богом клятву не оставлять его в несчастии и быть истинною матерью пятерых его сирот и нежнейшей дочерью престарелой его матери". Высочайшего ответа на прошение не последовало, и за все это время несчастной молодой женщине удалось только узнать, что в Сибири ее мужа нет. А где он, жив или умер — никто ей не мог сказать…
Истину знал отец, но он молчал и все пытался уговорить дочь отказаться от мужа. В декабре 1830 года Мария Андреевна вновь подает в III Отделение прошение, в котором называет себя "вдовой живого мужа", напоминает о своем ребенке, который родился "через несколько недель после ужасного события, которое отняло у него его несчастного отца". А "несчастный отец" в это время томился в Шлиссельбурге, был лишен прогулок, ничего не знал о происходящих в мире событиях. Княгиня М. Н. Волконская, встретившая И. В. Поджио уже на поселении, рассказывала, что во все годы заключения в крепости он видел только своего тюремщика, да изредка коменданта. Его оставляли в полном неведении всего, что происходило за стенами тюрьмы; его никогда не выводили на воздух, и, когда он спрашивал у часового: "Какой у нас день?" — ему отвечали: "Не могу знать". Таким образом, он не слышал о польском восстании, об июльской революции, о войнах с Персией и Турцией, ни даже о холере. Его часовой умер от нее у двери, а он ничего не подозревал об эпидемии… Сырость в его тюрьме была такой, что все его платье пропитывалось ею, табак покрывался плесенью; его здоровье настолько пострадало, что у него выпали все зубы.
Тюремный врач заметил расстройство здоровья И. В. Поджио, но заявил узнику, что средств вылечить его "при спертом воздухе" тюрьмы нет, и стал уговаривать терпеливо переносить все тяготы заключения. Однажды заключенный увидел лунный свет, падавший на наружную стену крепости. Чтобы полюбоваться им, И В Поджио влез на окно и с большим усилием просунул голову в маленькую форточку. Вдруг он услышал шаги и, зная о страшных наказаниях за нарушение тюремного режима, попытался быстро втянуть голову обратно, но сразу не смог, и только после долгих и тяжелых усилий, разодрав уши и изранив лицо и шею, сумел сделать это. Но с тех пор подобных попыток больше не делал…
По случаю рождения великого князя Михаила Николаевича в декабре 1832 года был издан высочайший манифест, которым несколько уменьшались сроки каторги ссыльным декабристам. И Магдалена Иосифовна Поджио (мать братьев-декабристов) написала в III Отделение, прося указать ей местопребывание сына. Шеф жандармов А. Х. Бенкендорф ответил, что "в числе освобожденных от работ и назначенных на поселение в Сибири ваш сын… не состоит и в положении его не последовало никакой перемены, почему и посылаемые вами к нему письма, деньги и разные вещи могут быть адресованы по-прежнему в III Отделение собственной Его Величества канцелярии".
В июле 1834 года истек срок каторжных работ, назначенных И. В. Поджио, и узник вышел из крепости. Ему было всего 42 года, но выглядел он уже дряхлым стариком, однако ни болезни, ни долгие годы тюрьмы не ослабили его любви к жене. Отправляясь в ссылку в Сибирь, он был уверен, что найдет ее там; если нет, то немедленно выпишет к себе. Местом поселения И. В. Поджио назначили село Усть-Кудинское, располагавшееся примерно в 30 километрах от Иркутска. Это была небольшая деревенька, вытянутая в одну улицу, состоявшую из 50 домов. Поначалу он жил в маленьком помещении, потом выстроил себе дом, который отличался от домов местных жителей только тем, что был обшит тесом.
В 1839 году вышел на поселение его брат А. В. Поджио, и они стали жить вместе. Иосиф Викторович все еще ждал приезда жены, хотя до друзей уже дошли вести о ее втором браке. Но они не решались сообщить ему об этом…
За вольнодумный образ мыслей
В России гонения на любое просветительское и культурное начинание — мысль, идею, слово — никогда не прекращалось. Например, существует несколько свидетельств, что, будучи еще великим князем, Александр I обещал "даровать конституцию". Но, став императором, он ревниво охранял незыблемые устои самодержавия, и для сторонников конституционного управления в его империи находилось только одно место — Шлиссельбург. Такая судьба в 1818 году постигла полковника Бока — "за намерение представить лифляндскому дворянству проект введения в России представительного правления". Он пробыл в одиночном каземате 10 лет, чем был доведен до сумасшествия.
Особенно тяжело отзывалось заключение в Шлиссельбург на молодых людях, еще не окрепших в жизненной борьбе. Многие из них гибли в первые же годы заточения, и обычной развязкой в таких случаях были ранняя смерть или сумасшествие.
Поражение восстания декабристов ненадолго заглушило в русском обществе порывы и стремления к свободе. Уже в 1827 году полиция напала в Москве на след организованного кружка, который ставил своей целью "борьбу с тираном" и пытался вести пропаганду о необходимости конституционного правления в России. Создали это общество братья Критские, и состояло оно из молодежи — в основном из студентов Московского университета и мелких чиновников разных канцелярий. В сущности, вся деятельность этого "тайного общества" выражалась в либеральных разговорах и пении "дерзновеннейших стихов", однако все участники его понесли тяжелое наказание. Одни попали в Шлиссельбургскую крепость, другие — в казематы Соловецкого монастыря.
Василий Критский, 17-летний студент Московского университета, был заключен в крепость в 1828 году, и заточение это, по принятому тогда обычаю, было обставлено столь глубокой тайной, что даже мать, несмотря на все хлопоты, ничего не могла узнать о судьбе любимого сила. Тюремное заключение оказалось роковым для В. Критского. Юноша почти сразу же стал болеть, чахнуть и 21 мая 1831 года умер. Смерть его долгое время скрывали от матери, и только через пять лет шеф жандармов А. X. Бенкендорф "нашел возможным сообщить ей об этом.