127 часов. Между молотом и наковальней
Шрифт:
Моника и Энди Мейер, должно быть, убежали далеко вперед, чтобы выбраться из каньона и попросить вызвать вертолет, я не вижу их уже минут десять. Когда мы проходим по очередному длинному песчаному наносу, покрытому кустарником и несколькими отдельно стоящими деревьями, мне приходится остановиться, чтобы снова вытряхнуть песок из обуви. Голую левую ногу натирает так сильно, что боль в правой руке отходит на второй план. Кажется нелепым, что натертая нога может отвлечь меня от того факта, что я отрезал себе руку. Вдвойне смешно: когда я говорю Эрику, что собираюсь остановиться, на этот раз протестует он — нет, мол, я должен идти.
— Нет, послушайте, я собираюсь сесть и вытряхнуть песок из кроссовки, а когда закончу, вы поможете мне завязать шнурки.
Когда я устал и мне больно, я веду себя как раскомандовавшийся сукин сын, но Эрик спокойно к этому относится. После того как я нахожу место на поваленном стволе дерева и вываливаю из кроссовки половину песочницы, он завязывает мне шнурки.
Я старался представить себе, через что пришлось пройти Арону за последние несколько дней. Я был поражен его физической и умственной силой. Он точно знал, что делает, чего хочет и где его предел, даже после того, как прошел через все это.
Несмотря на большую кровопотерю, темп его ходьбы был удивительно высок, пока песок не начал натирать ему ногу. Тогда Арон просто остановился в тенистом месте, чтобы вытряхнуть песок, перед тем как двигаться дальше. Он попросил меня завязать ему шнурки.
Начало четвертого, пошла седьмая миля. Солнце жестоко жарит на открытых местах на дне каньона Хорсшу, на глубине более двухсот метров. Эрик, Уэйн и я только что прошли широкий изгиб в открытом каньоне, и я вижу то, что должно быть началом тропы к выходу. Она крутым зигзагом проходит по склонам слева впереди и приводит на парковку. Где-то на кромке каньона, примерно в двухстах метрах надо мной, ждут спасатели. Ах, как бы я хотел быть вороном, я мог бы просто распахнуть крылья и, хрипло каркая, поймать восходящий тепловой поток воздуха; я был бы в начале тропы через две минуты.
Если я попытаюсь выйти из каньона пешком, это меня убьет. Я потерял слишком много крови, я на грани смертельного шока. Я раздумываю о том, не послать ли Эрика наверх, чтобы он тоже позвал на помощь, но не успеваю озвучить свою идею. Мои мысли прерывает быстрое цоканье эха.
Чоп-чоп-чоп-чоп-чоп… В двухстах метрах от нас над стеной каньона поднимается металлическое тело бескрылой черной птицы.
Я замираю, как громом пораженный, а затем меня переполняют эмоции. Не веря своим глазам, я пытаюсь понять, как Моника и Энди успели добраться до начала тропы, а спасатели успели подогнать вертолет. Но потом соображаю, что вертолет уже был здесь. Мое изумление сменяется огромным облегчением. Я больше ничего не могу сделать в эту минуту, просто стою в песке. Также ошеломленные, Уэйн и Эрик начинают махать руками над головой, пытаясь подать сигнал вертолету. Мы на середине каньона, самые высокие, самые темные фигуры на пространстве поперечником сто футов, на ровном песчаном наносе, скудно поросшем короткой травой и чахлыми хризотамнусами, но даже сейчас я не уверен, что из вертолета видят нас. Железная птица закладывает вираж на малой высоте, снова пролетая над нашими головами. Я оглядываюсь в поисках лучшей площадки для посадки и решаю, что это — промоина прямо перед нами. Поспешно преодолеваю пятьдесят метров до края песчаного наноса, вертолет разворачивается на сто восемьдесят градусов и парит в шестидесяти метрах над сухим руслом. Эрик догоняет меня, и мы смотрим, как вертолет начинает снижаться. Я делаю десять коротких шагов по руслу каньона и разворачиваюсь спиной к зоне приземления: струя воздуха от несущего винта наверняка поднимет тучу песка. Приходится собрать все оставшиеся силы, чтобы остаться на ногах: колени дрожат, и все инстинкты требуют упасть на колени и целовать землю в благодарность за свое спасение. Но я четко осознаю, что мозг устал нести груз боли, устал соблюдать дисциплинарные требования, поддерживавшие меня до сих пор. Мозг хочет выйти из игры, а я не могу позволить ему это до тех пор, пока не окажусь в больнице.
Вой двигателя стихает, и пыльный ветер у меня за спиной превращается в бриз. Обернувшись, я вижу, как из задней дверцы вертолета неуклюже выпрыгивает пассажир и делает мне знак. Я быстро иду к нему по широкой дуге. Он стоит у боковой двери и кричит:
— Вы Арон?
Я киваю и кричу ему в ухо:
— Да! Вы не могли бы меня подвезти?
Внутри салона вижу офицера в незнакомой форме, он сидит на дальнем конце кожаного дивана и таращится на меня. Никаких медработников с капельницами, ни на ком нет латексных перчаток, не видно никакого медицинского оборудования. Я не ожидал, что меня встретит санитарный вертолет, но и полностью кожаной обивки тоже не ожидал.
По какой-то причине экстренность ситуации улетучивается, я честно хочу дать пилоту или офицеру шанс постелить на кожаное сиденье тряпку или куртку, пока я не запачкал его кровью. Ни к кому конкретно не обращаясь, кричу в вертолет:
— У меня кровь течет — я вам тут все испачкаю!
— Лезь давай! — грохочет чей-то голос, и я карабкаюсь через два сложенных рюкзака на середину заднего сиденья.
— Пожалуйста, возьмите мой рюкзак! — кричу я человеку, который подзывал меня жестами, и киваю туда, где метрах в двадцати пяти от вертолета стоит Эрик с моим рюкзаком в руках.
Спасатель бежит к нему, пригибаясь под винтами, и возвращается с почти пустым рюкзаком. Все, что там осталось, — бутылка и кэмелбэк с несколькими унциями грязи в них, налобник, мультитул и две камеры, общим весом каких-нибудь два килограмма. Однако в пути, пока я шел последние две мили перед встречей с семьей Мейер, мне казалось, что он весит впятеро больше. Обидно бросать вещи здесь, думаю я, после того как столько времени их тащил. Все на борту, мы пристегиваем ремни, и пилот запускает двигатели в полную силу, поднимая пыль со дна каньона.
Кто-то передает мне наушники, офицеры помогают мне надеть их поверх синей бейсболки «Арктерикс». Пилот спрашивает, слышно ли его, я отвечаю «да», устраиваясь на кожаном сиденье и поднимая раненую руку над головой. Так чуть легче переносить постоянную пульсацию боли. Я наблюдаю, как капельки крови катятся с моего локтя по свисающей полоске стропы. Одна за другой они достигают конца стропы и падают на уже пропитанную кровью рубашку.
Мы поднимаемся, и мое внимание переходит от рубашки к каньону. Мы летим все выше и выше. Благодарность, которую я испытываю, снова едва не доводит меня до слез, но обезвоживание запечатало мои слезные каналы. Я сижу между двумя пассажирами на заднем сиденье, но все равно могу смотреть из окон вертолета. Прямо впереди я вижу, как похожие друг на друга черные фигурки Уэйна и Эрика становятся пятнышками на красном холсте гравия в русле Бэрриер-Крик, пока оконная рама вертолета не заслоняет их.
Мы поднимаемся над краем каньона, и я испытываю смятение, пытаясь осознать внезапный сдвиг горизонта. В последние шесть дней линия, ограничивающая край моей вселенной, была клаустрофобически близка, а теперь мир за секунду расширяется на сотню миль, горизонт отступает за великолепный пейзаж Каньонлендс, к дымке, окружающей горы Ла-Сал на востоке.
Рокот вертолетных двигателей переходит в унылый рев, лишь слегка приглушенный наушниками.
— Сколько времени еще до Грин-Ривер? — спрашиваю я, напрасно напрягаясь, чтобы говорить громче.
Будь сильным, Арон. Ты уже почти там. Держись.
Пилот отвечает, я ясно слышу его голос сквозь фоновые помехи:
— Мы летим прямо в Моаб. Это займет минут пятнадцать.
Ого. Круто. Здорово.
— У вас не найдется какой-нибудь воды?
Оба офицера подскакивают, как поднятые по тревоге, будто моя просьба вывела их из ступора. Я не могу их винить. Если бы пропитанный кровью парень вошел и сел рядом со мной, я бы тоже не в первую минуту сообразил предложить ему попить. Мужчина слева от меня находит бутылку воды с отвинчивающейся крышкой и протягивает ее мне. Я держу ее в руках и озадаченно рассматриваю. Тут он понимает, что крышка все еще закрыта, откручивает ее и возвращает мне. Мы меняем позы, и офицер, сидящий справа, подсовывает мне под руку куртку, чтобы та впитала кровь.