13 сказок лесов и морей
Шрифт:
Свежеиспеченный хлеб, теплый и мягкий. Аромат окутывает комнату, он первым поприветствует мужа, когда тот вернется. Должно быть, я сама доработала рецепт. Раньше моя выпечка была едва съедобна. Источник жгучего стыда. Она не дарила ощущение домашнего уюта. Но теперь мне нравится готовить, хотя и грустно потом садиться за стол. Еда кажется непозволительным расточительством. Ведь ем я обычно в одиночестве, а значит все эти угощения – лишь для меня одной. Иногда мне хочется быть пышногрудой матроной, неприступной, но одновременно понятной каждому, простой. Собственное тело пугает меня. Как хорошо было бы быть фигуристой, привлекательной. Зрелой. Интересно, смогла бы я тогда защитить себя? Сейчас я на это не способна. Я будто сделана из фарфора, полая, как фигурка птички на каминной полке… Да, фигурка из китайского фарфора с блестящими глазками из оникса. Птичка, которая украшает комнату, но никогда не полетит
Треск бревен в камине, который я разожгу. Отблески огня на мягких волнах моих волос. Ему нравится расчесывать их пальцами левой руки. Вторая предупредительно лежит на моей шее. Я разжигаю огонь. И тонкие свечи, и масляные лампы. Я знаю, что это расточительство, но мне нужен весь этот свет. Мне нужно точно знать, что это он, а не какой-то незнакомец откидывает щеколду и приветствует меня его голосом. Небо становится совсем темным, похожим на плотную шкуру. Шкуру, что ощетинилась бесконечностью крошечных блестящих зубов.
Когда я была маленькой девочкой, то вечерами любила сидеть в ногах у бабушки, положив голову ей на колени. Закрывала глаза и слушала ее. Ее коленки были мягкими и немного пахли старостью, сосной и совсем чуть-чуть – пылью. Иногда мне кажется, что я ощущаю этот запах на себе. Ее рассказы были жестокими: о дважды рожденных монстрах, о женщинах из ножей, о диких косматых чудовищах, ужинающих человечиной – начинали они всегда с пальцев ног и заканчивали глазами. Я не считала эти истории странными, по крайней мере в то время, завороженная ее вниманием, ее руками, распутывающими мои колтуны, заплетающими и расплетающими мою косу… переливами ее голоса. И мне было и страшно, и весело одновременно. Хотелось слушать дальше и хотелось, чтобы она остановилась.
Окна чистые, лишь изморозь по краям. Занавесок нет. Сейчас зима, но деревья все еще с листвой. Ими приятно любоваться, особенно на закате. Но под мягким лиственным убором скрывается прочный и острый скелет, деревянные кости цепляются за одежду, царапают лицо. Потеряться в лесу жутко, особенно когда твое тело нежное и податливое, а все вокруг – колючее, цепкое. Лесом приятно любоваться, и только-то. Но стоит тебе оказаться среди деревьев, как на тебя начинают наступать тени, постепенно пожирающие все вокруг. Молитвенники – вот кого любит лес. Тебе же не помогут даже самые точные карты. Чтобы найти дорогу домой, тебе нужно сдаться на его милость, врасти, словно корень, в землю. Не роптать, когда получаешь болезненные уколы и тычки, не бежать от теней. Единственный способ справиться с лесом – научиться жить в нем.
Прерывистое дыхание учащается и туманит стекло. Мои пальцы трогают холодную поверхность и вычерчивают узор – лист, другой, наконец-то оторвавшиеся от ветвей… Рукавом стираю рисунок.
Снаружи царит непроглядная тьма, кричит, будто в страхе, какое-то животное. Звук этот доносится издалека, и я пытаюсь не слушать. Снег по-прежнему чист, но кажется, будто это сумрак оставил свой след на земле. Когда он стает, то вся правда откроется. Тяжесть этого зрелища трудно будет выдержать. Правда всегда обжигает. Плохая способность – замечать слишком многое. Раскрой глаза пошире, и сам не заметишь, как кто-то вспорет тебе живот. В лесу хорошо блуждать, если у тебя есть план. Красивые дети прячут лица, пачкаются зеленым соком травы, посыпают мхом головы. Пытаются скрыть запах мягкого хлеба и дешевого вина – подарки, которые несут. Они прячут подарки, словно стыд.
Мне никогда даже мысли не приходило, что я могу быть беременна. Мои ребра голодно торчат, острые, словно ножи. Моему чреву неведомо, как можно взрастить что-то маленькое, беззащитное, живое. Мужу бы хотелось ребенка. Не само дитя, а все, что с ним связано. Интересно, что бы сказали люди в деревне? Должно быть, восхищались бы его силой и плодовитостью: надо же, он – сильный и плодовитый мужчина, смог сделать фарфоровую куколку сосудом для своего ребенка. Заполнить ее до краев крошечной копией самого себя. Множество маленьких, сильных, вечно голодных, жадно кусающихся мальчишек – вот чего бы ему хотелось. Мальчишек, ни капельки не похожих на меня. Впрочем, дочь, как и он, я сама не хочу. Выскребла бы ее до красной крови на снегу. Я редко кровоточу, но ради нее я бы постаралась, не страшась боли, не считая капель.
А после я бы еще подождала, отгоняя воронов. Мальчик был бы слишком сильным, чтобы его убить. Вечно сопливый, вечно голодный, он бы высосал из меня всю грусть, оставил лишь пустую оболочку, медлительную, безжизненную, состоящую лишь из пепла и еле уловимого дыхания. Большое сердце моего мужа разобьется, если он заподозрит меня в подобных мыслях. Но могут ли мышцы разбиться? Нет, он бы поглотил меня. Поглотил целиком…
Я знаю, что нужно делать, чтобы быть в безопасности. Держаться тропинки, точно ставить ноги, одну за другой. Наполняю корзину едой для мужа. Укрываю ее кухонными полотенцами, коричневой бумагой. Хлеб, эль, сыр, мясо и яблоки. Все, что можно есть большими кусками. Его обед всегда такой огромный. Мой муж ест так же, как шагает, – размашисто, бесстрашно, с топором на плече. Он еще не дома, но все уже готово. Он еще не пришел, но все чисто, аккуратно и на своих местах. Мои мысли порхают где-то далеко, но делаю я все четко. Я не знаю, что случилось бы, реши я хоть что-то изменить. Пламя слабо колеблется, лижет решетку, а дрова – сердце камина – уже наполовину обратились в пепел. Ладно, этого хватит, даже ему, замерзшему и голодному после целого дня работы. В доме уютно, как и всегда: на столе сытный ужин, огонь весело трещит в камине, его послушная, красивая жена медленно прядет шерсть. Вот что любит видеть мой муж. Сыпет пословицами про труд и удочки. Дает указания и иногда грустит, когда видит, что мои руки становятся шершавыми и мозолистыми от домашней работы. Тогда он неодобрительно щелкает языком и натирает их маслом. В нем есть столь редкая в мужчинах доброта. Интересно, счастлив ли он? Небо вбирает темно-голубые тона и ночь преследует день. Скоро я услышу стук его подбитых гвоздями сапог, все громче и громче. Скоро, но не так быстро, чтобы страх перед его приходом мог остановить меня. Еще есть время. Не слишком много, но все же время есть.
Когда я была маленькой девочкой, бабушка дарила мне гостинцы. Что-то можно было съесть, что-то надеть. Я больше не маленькая девочка, умею шить, прясть, вязать сама. Мои руки такие умелые, что могут приготовить множество вкуснейших яств буквально из ничего. Закуски, десерты – мне все по плечу. Мой голос мягкий и нежный. Мое тело упругое и гладкое. И все же… Когда я была маленькой девочкой, что-то случилось со мной в лесу. Немало хорошего происходило со мной до того дня, а тогда приключилось нечто странное, то, что лучше всего было бы забыть. Возможно, это не то, что я думаю… Иногда мне хочется снова стать ребенком, а иногда женщиной, сотканной из снега.
В тайнике под половицами что-то есть. Хорошо спрятанное, но я все равно нашла. Он своими могучими руками с пальцами, похожими на сардельки, построил этот дом, большой и прочный. Но именно я драила его каждый день с тех пор, как меня, несчастную малышку, спасли и привели сюда. С тех пор, как я стала его невестой. Теперь я знаю секреты этого дома, все закутки и уголки лучше, чем он. И в конце концов я нашла ту ужасную вещь, что он спрятал. О, теперь она мне кажется чудесной, мягкая и жесткая одновременно, бесстыдная. Она пахнет кожей и чуть-чуть кровью, она словно дышит. Наконец-то согревшись, я развязываю тесемки своей сорочки. Вещь за вещью, я тщательно раздеваюсь, не выпуская при этом из рук свое сокровище, старательно его расправляю. И вот оно уже обернуто вокруг меня, моего лица и тела. Оказавшись в пушистом коконе, я закрываю глаза и прислушиваюсь к звукам. Мои острые, словно бритва, мысли, наконец перестают метаться в голове, становятся мягкими и плавными. Что-то тает. Что-то падает. Мое сердцебиение замедляется, моя утроба в безопасности. Я алчу чего-то, что знаю и не знаю. Струна натягивается и скоро лопнет, я чувствую это, но ничего не делаю. Мое лицо покрыто самой безопасной на свете оболочкой. Мембрана к мембране, я позволяю себе желать невысказанных вещей. Чужеродных вещей, блестящих под снегом, что по весне, скорее всего, окажутся просто замерзшей грязью.
В памяти остались цветы, прогорклые слюнявые языки, вылизывающие тебя начисто… Хорошо знакомое чувство опасности. Испуг жаждущей безопасности девочки, главное – двигаться быстрее, быстрее. Капюшоны – забавная вещь.
Обычно темные, так любимые палачами. Веки трепещут…
По свалявшейся шерсти пробегают мокрые соленые дорожки…
Приди и будь любима
Все женщины переживают тысячи маленьких смертей. И всякий раз сжимают в кулаке надежду, будто бабочку, которую нельзя отпустить.