1356
Шрифт:
– Разве вам, художникам, не известны все символы?
– Какие символы?
– Меч, ключи, снег, человек в окне!
– Меч - это меч Петра, ключи - ключи от рая! Тебя нужно учить, как сосать мамкину титьку?
– А снег?
Джакомо бросил сердитый взгляд, явно чувствуя дискомфорт от вопроса.
– Идиот просто не умел рисовать траву, - наконец решил он, - так что просто нашлёпал немного дешевых белил. Нет у него никакого значения! Завтра мы это соскребем и нанесем здесь что-нибудь красивое.
Но кто бы ни нарисовал эту сцену, он позаботился
Так что расчищенный снег имел значение, так же как и присутствие второго монаха, испуганно выглядывающего из окна дома.
– У тебя есть уголь?
– спросил Томас.
– Конечно, есть!
– Джакомо махнул в сторону стола, на котором стояли краски.
Томас подошел к двери и выглянул из нее в большую палату аудиенций. Ни кардинала Бессьера, ни зеленоглазого священника не было видно, так что он подобрал кусок угля и подошел к странному рисунку и что-то на нем написал.
– Что ты делаешь?
– спросил Джакомо.
– Хочу, чтобы кардинал это увидел, - сказал Томас.
Он нацарапал большими черными буквами по снегу "Calix Meus Inebrians".
– Чаша моя преисполнена?
– спросил озадаченный Джакомо.
– Это псалом Давида, - ответил Томас.
– Но что это значит?
– Кардинал поймет, - сказал Томас.
Джакомо нахмурился.
– Боже святый, но ты затеял опасную игру.
– Спасибо, что разрешил тут накалякать, - сказал Томас. Художник был прав, все это было опасно, и если он не может разыскать отца Каладрия в этом городе своих врагов, он может пригласить отца Каладрия последовать за собой, и Томас подозревал, что отцом Каладрием мог оказаться священник с ярко-зелеными глазами.
Зеленоглазый священник явно был заинтересован старым поблекшим изображением двух монахов и Святого Петра, но центром картины был не коленопреклонненый монах и даже не фигура Святого Петра, а меч.
А Томас, хотя и не был полностью уверен, внезапно осознал, что у меча есть имя: Злоба.
И в тот же день, задолго до девятичасовой молитвы и прежде чем кто-либо мог найти его и подвергнуть церковным пыткам, Томас и его компания покинули Авиньон.
Наступила теплая погода. Погода как раз для военных кампаний, и по всей Франции мужчины точили оружие, объезжали лошадей и ждали, что король призовет их на службу.
Англичане посылали подкрепление в Бретань и Гасконь, и все думали, что король Иоанн, несомненно, соберет огромную армию, чтобы сокрушить их, но вместо этого он повел небольшую армию к границам Наварры, к замку Бретёй, и там перед обветшалыми стенами цитадели его люди возвели осадную башню.
Огромнейшее трехэтажное сооружение, выше церковного шпиля, воздвигнутое на двух железных осях с четырьмя массивными колесами из твердого вяза.
Фронтальная и боковые поверхности башни были оббиты дубовыми досками, чтобы защитить от обстрела из арбалетов, и теперь, на холодной заре, к этой деревянной броне гвоздями прибивали жесткие шкуры.
Люди работали в четырехстах шагах от замка, и время от времени защитники стреляли из арбалетов, но расстояние было слишком велико, и болты никогда не долетали. Четыре флага развевалось над вершиной башни: два с французскими лилиями, еще два изображали топор - символ покровителя Франции, мученика Сен-Дени .
Флаги трепетали и перекручивались на ветру. Ночью штормило, и все еще дул сильный ветер с запада.
– Один дождичек, - сказал лорд Дуглас, - и эта проклятая штуковина будет бесполезна. Они никогда ее не сдвинут. Она утонет в грязи.
– Бог на нашей стороне, - спокойно сказал его молодой спутник.
– Бог, - с отвращением повторил лорд Дуглас.
– Наблюдает за нами, - сказал молодой человек. Он был высоким и стройным, едва ли больше двадцати или двадцати одного года, с поразительно красивым лицом.
У него были светлые волосы, зачесанные назад с высокого лба, спокойные голубые глаза, а в уголках рта, казалось, постоянно таилась улыбка.
Он был родом из Гаскони, где ранее владел феодом, теперь конфискованным англичанами, что оставило его без доходов от земель и довело до нищеты, но сир Роланд де Веррек был известен как величайший турнирный боец Франции.
Некоторые утверждали, что Жослин из Берата лучше, но в Осере Роланд трижды победил Жослина, а затем измучил жестокого чемпиона, Вальтера из Сигентейлера, блестящим фехтованием.
В Лиможе он остался единственным, кто выстоял до конца в ожесточенном меле [13], а в Париже женщины вздыхали, когда он сокрушил двух закаленных рыцарей в два раза его старше и намного опытнее. Роланд де Веррек стяжал чемпионские лавры, потому что был смертоносен
И девственником.
На его черном щите была изображена белая роза, роза без шипов. Цветок Девы Марии и горделивое отображение собственной чистоты.
Те, кого он постоянно побеждал в турнирах, думали, что он безумен, женщины, любовавшиеся им, считали, что он растрачивает себя понапрасну, но Роланд де Веррек посвятил свою жизнь рыцарству, святости и добрым делам.
Он был известен своей девственностью, над этим также потешались, но никогда в лицо и только вне досягаемости его молниеносного меча.
Его чистотой также восхищались, даже завидовали, потому что поговаривали, что ему предназначено жить в святости явившейся ему Девой Марией.
Она явилась ему, тогда еще четырнадцатилетнему, прикоснулась к нему и сказала, что он будет благословлен превыше всех людей, если станет держать себя в целомудрии, как и она сама.
– Ты женишься, но до того ты - мой, - сказала она и исчезла.
Мужчины могли насмехаться, но женщины вздыхали по Роланду. Одна женщина дошла до того, что сказала Роланду де Верреку, что он красив.
Она протянула руку и коснулась его щеки.
– Столько боев и ни одного шрама!
– произнесла она, а он отпрянул от этого прикосновения, словно палец обжег его, и ответил, что вся красота есть отражение Божьей благодати.