15 000 душ
Шрифт:
Очень даже ничего. — Он огляделся.
Сам кабинет был квадратный, тыльной стеной служила четырехугольная стеклянная панель, которая переливалась на солнце.
Клокманн долго стоял, прижавшись лицом к стеклу. Что его так заворожило? — Снаружи корпуса и башни небоскребов, несмотря на освещение, были затянуты серой мглой с черными, красными и желтыми вкраплениями. Впрочем, эта картина заслуживает более подробного описания. Сгрудившиеся небоскребы, напоминавшие то ли пак, то ли просто кубики льда, выпячивались и тянулись вдаль сплошной стеной, как склоны каньонов, а башни, отороченные синей или розовой каемкой, исчерченные вдоль и поперек толстыми полосами сумеречных теней, были покрыты круглыми каплями росы
В уши Клокмана врывалось клокотание волн: настоящая симфония! Он как будто слушал музыку по радио. — Все стихло: перед ним бесстыдно раскинулся изъеденный эрозией подводный кряж: риф с выпирающими сосцами! Стертые зубья! Длинные мерцающие лезвия скальных гребней! Выводок голых утесов с гротами, заполненными творогом и кефиром. Сверху скользили вниз теплые сквозистые блестки, хотя пейзаж все равно напоминал застывшие на холоде сгустки бычьей спермы! Хрустальные сталагмиты! Языки ледяного пламени, если такое вообще возможно. — Виднелись округлые впадины, залитые иссиня-черным творогом: там скакали морские коньки и кузнечики. Мать честная! Все так и кишело ими! Они гарцевали на пыльных солнечных лучах. Облепленная тиной одежда, кружась, опускалась на дно, покрытое слоем гнили: морскими кубышками, автомобильными дверями, планктоном. — Колыхался взморник; зеленые спагетти.
Клокманн насилу отогнал мириады звезд, которые, словно привлеченные этим зрелищем, так и норовили скрыть от его взора грузные, тонущие кварталы под мерцающей пеленой света: ливень банкнот! Колышущиеся занавеси из монет! Капли золотого дождя, клокоча, неслись в канализационные стоки. Маховик инфляции!
Солнце-то как высоко взошло! Какой яркий свет! Ослепительный полдень! Так тихо, что в ушах звенит! Перед ним разлегся земной шар, тугой, как живот беременной женщины.
Чего это он так встрепенулся? — Он прищурил опухшие глаза: сперва он разглядел дрожащие тугие дуги, вибрирующие кривые лучи красного света, которые вырывались из сверкающей стеклянной стены соседнего дома-исполина и выгибались, как арки. Они стрекотали. Они тихо шуршали.
Тут он вспомнил: так вот откуда эти загадочные пятна! Эти странные выпуклости! — Теперь он заметил, что они были повсюду! Повсюду!!! Они напоминали капли крови на салфетке. Соблазнительные губы.
Но стоило к ним присмотреться, как они превращались в расплывающиеся сгустки, в полипы всех цветов и оттенков — багровые, ядовито-зеленые и ярко-желтые, — в мерцающие карбункулы, в сочащиеся нарывы с налипшими мошками или мокрицами.
Смотри-ка:
Небоскребы часом не накренились? Может, он свесился головой вниз? Может, там никакое не небо, а черный мреющий асфальт? Ну-ка, не сходи с ума!
Оказалось, это были не жуки! Невероятно! Это были бородатые, видимо, уже давно одичавшие альпинисты-экстремалы!!! — Опутанные, обвитые нейлоновыми тросами, они висели на фасадах небоскребов над бездной!
Сзади у них были приторочены лыжи.
Связки альпинистов мерно пульсировали на блестящей глади стекла, то раздуваясь, то опадая, как медузы или коралловые полипы: может, башни небоскребов раскачивались на ветру? Молнии сверкают?
Повсюду безмолвно простирались ввысь и вширь спящие громады: дымчато-синие, темно-зеленые и черные, прореженные светлыми прогалинами, увенчанные шелестящими кронами брезжущих облаков: утро в сосновом бору!
У скалолазов были наготове тросы, веревочные лестницы и гитары! Ледорубы! На глазах снежные очки! Их стекла преломляли свет. На загорелых лбах белел слой крема. Наверняка они решили воспользоваться хорошей погодой. Они были в наушниках, пестрых комбинезонах, с молотками и крюками за поясом. В полной экипировке! Только тирольских шляп с кисточкой не хватало. «Как бы то ни было, новые штрихи к общей картине, — подумал Клокманн, который начал приходить в себя: внизу виднелись улицы, широкая центральная площадь. — Как они при восхождении справляют нужду?» Он почувствовал к ним какую-то симпатию: как-никак коллеги.
Ветер за окном крепчал. Гроздья альпинистов закачались у стен, как маятники колоколов, как барахтающиеся марионетки: земля взбунтовалась? — Тут он неожиданно увидел пальцы с ухоженными ногтями!!!
— Так вы уже разглядели наших заядлых альпинистов? У себя уже отметили? — бесцеремонно спросил Диамант. Он неслышно подкрался к Клокманну сзади и положил ему руку на плечо. — Скалолазы затаились на стенах, как вспугнутые косули. Их шлемы блестели, как серебристые рыбки, как крылышки уховерток. Интересно, не заслоняют ли им небо эти выступы и нависающие балконы?
— Как обезьяны, да? — Диамант стоял у окна, расправив плечи и скрестив руки на груди. В рассеянном свете его горб сразу бросался в глаза. Вид у него был усталый. Уголки рта были опущены. — Клокманн поспешно вытащил записную книжку. Но Диамант торопливо отошел от окна и засуетился в глубине кабинета.
Ветер все никак не мог угомониться, он на миг замирал и вновь начинал резвиться, виясь по стеклянной глади, подкидывал и трепал концы тросов, как распущенные ленты на ярмарочных шестах: дзинь-дзинь-дзинь!
— Сигару не желаете? — Диамант быстро приблизился к Клокманну и выпустил облако дыма. Клокман взглянул на него и заметил, что рукава его смокинга набухли от темной влаги. Диамант выправил манжеты.
— Постарайтесь ничего не упустить, погода может в любой момент испортиться. Вообще-то, климат у нас здесь суровый; бывают метели. — Он вскинул руку с тлеющей сигарой и указал на небоскребы за окном. — Все, что вы видите, герр Клокман, — это сеанс одновременной игры!
Стальные балки и тонкие оконные карнизы, перекрещиваясь, разделяли фасады домов-великанов на ровные клетки.
— Что?! — вскричал Клокман. — Это шахматные доски? Горные шахматы?!! Люди вместо шахматных фигур?! Возможно ли это? — Перо само побежало по бумаге. — Грандиозно! Сумасшедший рекорд! Поздравляю.
— Забавляюсь на досуге, только и всего. Вы работать вообще собираетесь? У меня дела. — Диамант расправил измятый галстук цвета альпийской розы и отвернулся. Его горб уже топорщился куда более угрожающе, чем прежде: загривок леопарда, хищного зверя! Но Клокманн, который, не переставая строчить, заметил, что число альпинистов тоже имеет значение, никак не унимался: