1661
Шрифт:
Ив Жего, Дени Лепе
«1661»
«Опыт подсказывает — все, что кажется невероятным, далеко не всегда обманчиво».
«Будь у меня в руке все истины, я бы поостерегся раскрывать ее и показывать содержимое людям».
«Мы встречаем свою судьбу на пути, который избираем, чтобы уйти от нее».
1
Рим — среда 2 февраля 1661 года, с наступлением ночи
В замке Святого Ангела звонили во все колокола, созывая к вечерне. Ускорив шаги, будто спасаясь
Двигаясь вдоль веревки, лодка проникла в туннель, высота которого оказалась такой небольшой, что д'Орбэ пришлось лечь на дно суденышка. Лежа, он разглядывал замшелый свод туннеля, прикрывая лицо воротом плаща, чтобы хоть как-то защититься от удушливого смрада.
Лодка продвигалась вперед уже не так быстро, а окружавший ее мрак становился все гуще. Тишину под гулким сводом туннеля вдруг нарушил голос лодочника:
— Скоро будем на месте, сударь.
Д'Орбэ ничего не ответил; его внимание привлек слабый свет, внезапно пробившийся прямо по ходу лодки. Дышать становилось легче — туннель понемногу расширялся.
Впереди показались пять закрепленных на стене светильников, а напротив них — пирс из белого камня, от которого уходила вверх лестница. Оставив кормчего у пирса, д'Орбэ прыжком выбрался из лодки и, гулко стуча сапогами по вымощенному булыжником полу, направился к лестнице.
Вскоре до него донеслись приглушенные голоса, а еще через мгновение, отодвинув тяжелую портьеру из темного бархата, он оказался у входа в залу, разительно отличавшуюся богатством убранства от убогого подземелья, по которому он только что проплыл. Голый сырой камень уступил место роскошной деревянной обшивке стен, украшенных живописными полотнами и парой огромных венецианских зеркал, в которых бликами отражалось пламя свечей.
Франсуа д'Орбэ удовлетворенно вздохнул, заметив улыбки на лицах шести человек, разом смолкших при его появлении. «Шестеро из четырнадцати, — подумал он, перешагивая через каменный порог. — Шестеро посланцев из Англии, Испании, Италии, Австрии и Польши».
Все сидели в одинаковых больших креслах, обтянутых черной кожей. Спинка одного из кресел была увенчана солнцем из позолоченного дерева, а подлокотники имели форму простертых вперед лап грифона. «Пятеро и один», — подумал д'Орбэ, устремив на сидевшего в этом кресле человека взгляд, исполненный преданности и почтения. Джакомо дель Сарто, верный друг и врач-кудесник. Джакомо дель Сарто, великий хранитель тайны…
— Счастлив снова видеть тебя, Джакомо.
Не сказав ни слова в ответ, высокий сухопарый человек, к которому обратился д'Орбэ, знаком пригласил его сесть. Сняв плащ, д'Орбэ бросил его на кресло и обошел присутствовавших, приветствуя каждого.
— Тысяча извинений за опоздание, друзья. Дорога, однако, выдалась нелегкая.
По-прежнему не говоря ни слова, Джакомо махнул рукой в знак того, что это не столь уж важно, затем наклонился к круглому столу, вокруг которого размещались кресла, и сдернул жесткое полотняное покрывало. Посреди мраморной столешницы обнажился мозаичный рисунок — такое же солнце, только в обрамлении колонн в четырнадцать перемежающихся рядов.
— Теперь, когда наш брат из Парижа с нами, я предлагаю без промедления приступить к главной теме собрания. Кое-кто из вас, конечно, недоумевает, в чем причина такой чрезвычайной поспешности. Быть может, ты все и объяснишь, Франсуа? — добавил он, обращаясь к д'Орбэ.
— Наши сведения по поводу здоровья Мазарини [1] подтверждаются, — ответил тот. — На этот раз он и в самом деле очень плох. Прорицатели напрасно предсказывают ему скорое выздоровление, конец его близок, хотя он и всепервейший министр. Крысы уже шуршат за кулисами, и Париж полнится слухами о том, кто станет его преемником и будет заправлять казной и политикой. После тридцати лет келейного правления Мазарини наконец оказался на грани жизни и смерти. И верный его прихвостень Кольбер [2] уже плетет тайные интриги, чтобы скрыть истоки богатства старого злодея и выставить его праведником… Но не это главное. Куда важнее то, что обстоятельства могут сыграть нам на руку: король юн, эпоха подходит к концу, железная хватка Мазарини ослабла — вот исключительный случай, какого нам, быть может, еще долго не представится. Так воспользуемся же им.
1
Мазарини, Джулио (1602–1661) — кардинал, первый министр Франции во время регентства королевы Анны Австрийской. (Прим. ред.).
2
Кольбер, Жан Батист (1619–1683) — министр финансов Франции с 1665 г. (Прим. ред.).
Д'Орбэ смолк, поглощенный внезапной мыслью. Взгляд его скользнул по темной деревянной обшивке стен и остановился на одном из массивных зеркал, мосле чего Д'Орбэ продолжал речь, будто вняв зову собственного зеркального отражения.
— Понятно, было бы куда предпочтительнее, чтобы никто не торопил ход событий, но я верю в наш успех. Надо лишь придержать душевное рвение. После недавнего крушения революции, низвергшей монархию в Англии, и вслед за возвращением Карла II на отцовский престол пожар может полыхнуть опять. Новоявленный король, вне всякого сомнения, пожелает отомстить за смерть отца и учинит гонения на его губителей. Наши братья, участвовавшие в тех событиях, думали, будто возносят наше дело, но всякое здание стоит на земле. Хотя и это не столь важно. Главное — чтобы тот злополучный крах не подорвал наш замысел во Франции.
Один из участников собрания наклонился вперед и показал знаком, что хочет задать вопрос. Джакомо жестом дал ему слово.
— Поговаривают, однако, что в Париже снова оживились фрондеры?
На лице д'Орбэ отразилось сомнение.
— Не верю. Что, по-вашему, больше всего волнует простой люд, когда во Французском королевстве грядет смена властителя? Так вот, друзья мои, народ волнует комедия: весь Париж судачит о новой пьесе господина Мольера, который открывает театральный зал в Пале-Рояле и в доказательство собственного гения обещает порадовать всех новой драмой! Первый министр лежит на смертном одре, и балом правят сторонники и хулители паяца… Впрочем, я воспользуюсь своим пребыванием в Риме и встречусь с одним из героев-предводителей Фронды, архиепископом Парижским в изгнании Полем де Гонди. Я могу снестись с ним без особого труда и узнаю, чем дышат его старые друзья-заговорщики…
Неожиданно заговорил человек, до сих пор хранивший молчание.
— Может, все-таки стоит опасаться, как бы юный французский король, глядя на своего английского кузена, не исполнился собственных честолюбивых помыслов? — спросил он с сильным испанским акцентом.
Д'Орбэ со вздохом поднялся. Половицы заскрипели под его кавалерийскими сапогами. Он остановился возле шахматной доски, лежавшей на игровом столике красного дерева, взял первую попавшуюся алебастровую пешку и принялся вертеть ее между пальцами.