17 левых сапог
Шрифт:
– Ну, молодец! Ну, спасибо! – обернулся к Феде Адам. – С тебя рыбак настоящий будет.
Федя покраснел от удовольствия и покосился на Толяна и Митьку: слышат ли они?
– Только следующий раз всего не пяль на крючок, оборви половинку, вот так. – Адам твердым ногтем поделили червяка пополам и одним коротким и плавным движением пальца красиво надел его на крючок. – Видал?
– Видал, – сказал Федя.
– Ну, давай, насаживай, а я потом закину.
Польщенный доверием, Федя вспотел, прежде чем наживил все восемь крючков.
Десятки мужчин и парней
– Плачет! Плачет! Толян, позырь! Идите все! – закричал Митька, уже успевший снять с крючка первую тарашку.
Толян и Федя подбежали к маленькой рыбке, подпрыгивающей на сухом горячем сером камне. Рыбка тоненько пищала.
– Вай-я! – сказал Толян Бубу.
– Давай отпустим ее, – со слезами на глазах попросил Федя.
– Что, кричит рыбка? – подошел Адам.
– Плачет! – ответили ему разом мальчишки.
– А чего же ей не плакать? Брось-ка ее в воду!
Митька послушался Адама, быстро бросил рыбку в вымоину, полную прозрачной воды. Рыбка покружилась по ней и забилась на дне, в тину.
– Никогда я не видал, чтобы рыбы кричали, – задумчиво сказал Митька. – Может, она редкая, может, ее в музей сдать?
– Мало ты еще видал, – улыбнулся Адам. – Все рыбы разговаривают меж собой – от кита до кильки.
– Да-а? – недоверчиво протянул Толян. – А на каком языке?
– Каждый на своем, а иначе зачем бы они жили, если и поговорить нельзя.
– А может, у них все как у людей? – сказал Митька.
– И в школянку ихние дети ходят, – подхватил Толян.
– Нет, – возразил Митька, – дурные они, что ли.
– Рыбам хорошо, – задумчиво проговорил Федя, – плавай себе и плавай.
– А на крючок? – ехидно прищурив свои коричневатые маленькие глаза, спросил Толян.
– На крючке плохо, – вздохнул Федя. – Тогда, значит, человеком лучше.
– А разве человеков не ловят?… – пробормотал Адам, но сквозь шум разбивающихся волн его невнятные слова не долетели до мальчишек.
VII
К полудню ветер упал, но волны стали длиннее и накатистее. Гладкое пространство воды, словно натянутое между гребнями бегущих волн, тяжело колыхалось изнутри. Зарождалась большая зыбь.
На две закидушки и спиннинг они поймали больше сотни тарашек и уже израсходовали к тому времени всю наживку. Митька Кролик и Толян Бубу насобирали под забором жирзавода серых, испачканных в песке щепок и бумажек, нашли кусок проволоки и решили жарить тарашку.
– Чего же вы хотите на юру разжечь? – оставив свой спиннинг на Федю, подошел к ним Адам, видя, как они зря палят спички и как ветер сбивает пламя. – Вот здесь, у забора, за камнем, –
– Молоток! – сконфуженно похвалил Митька.
Митька и Толян продевали проволоку рыбам под жабры и жарили их в светлом, почти не видном на солнце пламени. Адам поднес сетку с газетным свертком. Там оказались полбуханки серого хлеба, десять больших спелых помидоров и соль в пакетике. Все это он разложил на газете.
А Федя Сморчок тем временем продолжал рыбачить. Наживки на крючках не было – Федя ловил «на нахалку». На море он бывал очень редко, и всего второй раз в жизни ловил рыбу и упивался своей самостоятельностью настолько, что в азарте ничего не видел и не слышал вокруг.
– Иди есть! – позвал Федю Адам.
И как раз в этот момент леска, которую Федя для верности держал пальцем, дернулась. Федя подсек, как умел, и стал торопливо крутить катушку. Леска шла то с напряжением, то легко, и Федя не мог понять, попалось что-то или нет, и сердце его от этой неопределенности билось еще сильнее. Ах, как хотелось Феде, чтобы попалось! Он вытянул бычка, глазастого, темно-серого, сильного маленького бычка.
– Вот бычок! Вот бычара! На нахалку! – радостно кричал Федя, чтобы все видели его удачу.
– Самый лучший родитель – бычок! – разламывая хлеб, сказал Адам. – Как только его подружка гнездо из песка вылепит и икру туда покладет, он на пост заступает и стоит до смерти, ни на секунду никуда не отходит, так с голоду и помирает на посту, но зато детям за ним как за каменной стеной. Вот какой отец, этот бычок!
– Смотри – бычара!
– Во дает! – в один голос восхитились Толян и Митька.
Федя молча освободил бычка и пустил его в светлую прозрачную лагуну между черно-зелеными камнями. Бычок вильнул, еще вильнул вперед и пропал в белой пене нахлынувшей на берег волны.
– Отпустил! – одобрительно улыбнулся Адам.
– Отпустил! – с удовольствием сказал Федя. – Кто же его детей охранять будет?!
– Дурак, – сказал Митька, – он, может, еще неженатый, он еще молодой и все равно подохнет после крючка.
– Он вылечится, – сказал Федя, – а потом поженится и будет охранять своих детей.
Бычок уже скользил где-то в далекой темной глубине навстречу своим будущим детям, а Федя все смотрел и смотрел в море, то празднично изумрудное, то свинцово-серое в тех местах, где высокие облака бросали свою тень; облака эти скользили по небу, и по морю, и в ясных глазах маленького Феди, проплывали навстречу другим землям, чтобы пролиться живою водою на другие, нездешние поля, чтобы укрыть от горячего солнца каких-то других, неизвестных Феде людей, которых он не узнает никогда в своей жизни, и они никогда не узнают о том, что живут на земле Федя Сморчок, Адам, Митька, Толян, хотя одни и те же облака в один и тот же день проплывали над их головами.