1812. Обрученные грозой
Шрифт:
— Его превосходительство… граф Павел Петрович Палевский — баронесса Евдокия… — она замялась, забыв отчество Докки, поскольку всегда обращалась к ней по имени, — баронесса фон Айслихт.
— Очень приятно! — сказал Палевский, коротко поклонился и пригласил Докки на тур вальса, вступительные аккорды к которому в этот момент заиграл оркестр.
Докки растерянно присела, генерал подставил ей свою руку, на которую она была вынуждена опереться, и повел в центр залы. Не успела она опомниться, как он обнял ее за талию и легко закружил по паркету.
Танцевал
В других обстоятельствах Докки, возможно, полностью бы отдалась танцу и твердой уверенной руке, которая обнимала и вела ее по зале. И, верно, была бы польщена вниманием знаменитого генерала, который не выходил у нее из головы весь вечер, но теперь ей было не до тщеславных мыслей, не до танца, не до умелого партнера, как и не до восхищения мужчиной, державшим ее в своих объятиях. Машинально выполняя отработанные па, она смятенно думала, что Палевский теперь знает, кто она, скорее всего, догадывается, что именно ее встретил на террасе, и тщетно пыталась понять, почему он захотел ей представиться и пригласил на танец. Ей было стыдно и неловко, ее терзали мысли об унизительном положении, в которое она попала.
— Я был знаком с вашим мужем, — наконец сказал он.
Это было неудивительно, покойный барон и граф участвовали в австрийском походе, но Докки не знала, как расценивать эти слова. Было ли это невинное упоминание об общем знакомом или какой-то намек в свете услышанных на террасе сплетен.
Она пробормотала что-то невнятное, а он, глядя на нее своими светлыми глазами, завел обычную для малознакомых людей беседу. Граф упомянул о бале, оркестре, о погоде, о достопримечательностях Вильны и развлечениях, которые здесь устраивались.
— Польские артисты третьего дня давали оперу «Сестры из Праги» неизвестного австрийского композитора, — говорил он. — Товарищи уговорили меня пойти в театр. И что же? В опере я не понял ровным счетом ничего. Зал был невелик, актеры — отвратительны, а то, что играл оркестр, никак нельзя было назвать музыкой.
Докки было тяжело поддерживать с ним даже такой светский разговор, но она нашла в себе силы упомянуть о красивых окрестностях города, Замковой горе и оперном театре, который ей также не понравился ни помещением, ни труппой, ни оркестром.
Волей-неволей она украдкой разглядывала Палевского, убеждаясь, что он вовсе не картинный красавчик, но чрезвычайно привлекательный мужчина с правильными, несколько суровыми чертами лица. Тонкий, чуть заметный старый шрам на скуле не портил, но придавал внешности генерала еще большую притягательность. И теперь, находясь так близко от него, когда она чувствовала исходящую от него силу, способную вскружить голову любой женщине, Докки поняла, почему все в таком восторге от Палевского, смотревшего на нее сейчас уже не равнодушно, как днем, но остро и пристально.
Какое-то
— Я видел вас сегодня на площади. Вы сидели в коляске с какими-то дамами…
— Это… — Докки вспомнила сплетни о том, как она отбивает женихов у своих юных родственниц, и с трудом выдавила из себя:
— …мои родственницы с дочерьми.
— Милые барышни, — заметил граф, — разве что несколько порывисты… Впрочем, это свойственно юности.
Итак, он не только заметил в коляске ее, но и Мари с Алексой, и девиц, пытавшихся выпрыгнуть из экипажа и бежать к генералам. «Наблюдательный», — Докки покосилась на него, наткнулась на проницательный взгляд, смутилась, как девчонка, и отвела глаза. «Умный и опасный, — мелькнуло у нее в голове. — Очень опасный…»
Она станцевала с ним не один тур, как предполагала, а весь танец. Она устала, но усталость была приятной и даже радостной, хотя у нее и не было поводов для радости. Вальс с Палевским принес ей немалое удовольствие, но ей предстояло расплатиться за это новыми нападками родственниц, ревностью и завистью знакомых дам и девиц, очередными сплетнями, выговорами от Вольдемара и… долгими воспоминаниями о том, как она танцевала с этим суровым, загадочным и неотразимым мужчиной. Но все же на какое-то время — пусть и короткое — Докки смогла забыть обо всех неприятностях и переживаниях, и была не то что счастлива, но находилась в некоем блаженном полусне, в состоянии той беспечности и возбужденного ликования, о каком еще недавно могла лишь мечтать.
Она была благодарна Палевскому, и не только за то, что он ни словом не обмолвился о невольно подслушанном разговоре двух сплетниц, как и не делал никаких намеков по поводу ее пребывания в Вильне, но и за этот вальс, принесший ей восхитительные ощущения, какие она до сих пор ни разу не испытывала в своей жизни.
Едва Докки рассталась с генералом, как барон Швайген повел ее танцевать котильон.
— Вы, оказывается, знакомы с нашим Че-Пе, — ревниво сказал он.
— Кто это? — не поняла она.
— Граф Палевский.
— Нас только что познакомила госпожа Головина, — как можно небрежнее ответила Докки. — Кстати, ее сын служит в вашем полку.
— Корнет, — кивнул барон.
— Она просила…
— Непременно присмотрю, — улыбнулся Швайген.
— Спасибо, — пробормотала Докки, подумав, какой все же барон славный человек. — Он у нее младший.
— Знаю, — мягко сказал полковник.
Помолчав, он все же спросил:
— И все же, позвольте полюбопытствовать, каким образом Че-Пе удостоил вас танца?
— Едва он меня увидел, как был сражен моей неземной красотой, — принужденно рассмеялась она. Ее саму мучил этот вопрос. — Конечно, случайно. Мадам Головина нас представляла друг другу, когда зазвучала музыка, и, вероятно, ему было неловко не пригласить меня на танец — он увидел, что я без кавалера…
— Че-Пе — и неловко?! — рассмеялся Швайген. — Такого просто не бывает.