19 рассказов
Шрифт:
Но! Однажды лучшая подруга Ларисы Григорьевны предложила: у меня есть знакомый, нет, не подумай, очень хороший человек, и он занимается вот как раз такими делами, он найдет хорошую американскую семью и все оформит в самом лучшем виде, и от тебя ничего не потребуется, кроме, разумеется, согласия. К тому же американцы, и это всем известно, публика богатая, и они заплатят такие денежки, какие нам с тобой и не снились, и на эти денежки ты и сама поживешь, и Валю выучишь. Да ты что, это никак нельзя, я читала, наши бандиты продают детей за границу и там пускают на запчасти.
Нет-нет, это совсем другой случай, все будет
Короче. Американская пара в самом деле приехала сюда, и неделю они жили у Ларисы Григорьевны. Очень приятные люди, им под сорок, но Бог детишек не дал, и знают русский язык, поскольку обучают студентов в университете русской литературе. Настенька им очень понравилась, и они увезли ее в Америку самым, значит, законным образом.
А у Ларисы Григорьевны появились хорошие денежки. Тратила она их только на самое неотложное: лекарства, одежда Вале, но главным образом держала заначку на годы учебы Вали: вот если потом дочка будет брать по столько-то в месяц, ей как раз на учебу хватит.
Нет, конечно, Лариса Григорьевна никому не говорила, что продала внучку. А говорила она, что отправила Настеньку на год-другой погостить к родной сестре. Но если о чем-либо знает близкая подруга, то знают еще несколько человек. Осуждали — это да! Это же надо, продать родную внучку, ну, дожили. Но и понимали: виновата не только Лариса Григорьевна, но и свирепости ее жизни.
Да, но какие хорошие люди оказались эти американцы. Регулярно пишут письма, высылают фотографии, не нарадуются на доченьку, и спасибо, что сделали нашу жизнь счастливой.
То есть этот день был особенно удачным, вот именно счастливым: Валю зачислили в институт и, напомнить, пришло письмо из Америки.
Лариса Григорьевна и Валя несколько раз перечитали письмо: все хорошо, мы стараемся, чтоб девочка не забывала родной язык, но ведь она его почти и не знала, к тому же все вокруг говорят по-английски, и они долго рассматривали фотографии: вот Настенька с новыми родителями, а вот она одна на берегу океана, обнимает мишку, который больше ее самой, и лицо у внучечки хохочущее и счастливое.
Хорошо, что они приглашают тебя в гости на следующее лето. Значит, не настаивают, чтоб Настенька забыла бывшую родню. К тому же оплатят дорогу.
Да, это был счастливый день, и Лариса Григорьевна в очередной раз подумала, что все она сделала правильно.
Но! После ужина Валя ушла погулять. Лариса Григорьевна счастливо улыбалась. Затем она заглянула в Валину комнату, и в кухню, и в туалет, чтоб наверняка убедиться, она в квартире одна, и захлопнула на два замка дверь, да, а улыбка все не сходила с лица, как приклеилась (так потом рассказывала подруге), и она прошла в свою комнату, рухнула на кровать и закричала, вернее даже сказать, завыла в голос, и если б кто слышал этот вой, подумал, пожалуй, что женщина прощается со своей жизнью и перед прощанием проклинает и эту жизнь, и свою судьбу, и выла она долго, а потом, внезапно же оборвав вой, встала, подошла к окну и вдруг почувствовала ясность в голове, и рассеялись пелена и туман, два пуделька заигрывали друг с другом, мальчишки пинали через веревку мяч, ярко зеленела трава, заходящее солнце, отраженное в стеклах дома напротив, слепило глаза, и небо было
Художница Валя и ее мать
Семья была небольшая: Евгений Алексеевич, его жена Елена Андреевна и их дочь Маша.
Жили в трехкомнатной квартире в сталинском доме. Там два балкона и потолки такие высокие, что не допрыгнешь — не доплюнешь. Таких домов в городке всего-то три или четыре, строили их лет пятьдесят назад для начальников и особо ценных людей.
Евгений Алексеевич был как раз не начальником, а вот именно особо ценным человеком. Долгие годы он руководил наукой в закрытом ящике, чем они там занимались — это большая тайна, конечно, все в городке знали, что они изобретают подводные лодки, но это большая тайна.
Представительный такой мужчина, рост за метр восемьдесят, носил берет, у него был очень крупный нос. В те годы, когда помнили, кто такой генерал де Голль, говорили, что Евгений Алексеевич похож именно на генерала де Голля. Но скромный какой. Только когда он помер (Евгений Алексеевич, а не генерал де Голль), соседи узнали, что Евгений Алексеевич был ученым и чуть ли не академиком, и герой труда — нет-нет, чего там, скромный, не выпячивал грудь: я — академик и герой труда, а мог бы, если до изумления похож на генерала де Голля, участника ВОВ и президента.
Сухонькая, седенькая Елена Андреевна всю жизнь учила детей музыке, выйдя на пенсию, продолжала давать уроки на дому. Нужды нет, но без детей и без музыки я жить не могу.
Наконец, их дочь Маша. Стройная, густые светлые волосы, модно одевается. Закончила пединститут и уехала под Калининград, в дом для детей, не самых умственно вперед продвинутых. Причем уехала добровольно. То ли тогда еще держалась мода на поиски трудностей, но ли хотела хоть несколько лет пожить отдельно от родителей.
И ее очень даже можно понять. Дело в том, что еще во время войны у Елены Андреевны и Евгения Алексеевича помер от менингита пятилетний сын, и больше детей не было, всё, думали, одинокая старость, но вдруг, как Божий подарок, на сороковом, что ли, году Елена Андреевна родила Машу. Ну, как они дрожали над девочкой, что и говорить, мать водила дочку за руку в школу класса до седьмого. Даже когда Маша повзрослела, Елена Андреевна выходила встречать ее к электричке. Пусть последняя, часовая — будет стоять на платформе и ждать свою Машу.
Видать, такая родительская любовь малость утомляет, и Маша решила несколько лет пожить самостоятельно.
Всё! Про тот день, когда Елена Андреевна и Евгений Алексеевич впервые увидели девочку Валю, надо рассказать подробнее. Ну да, чтоб увидеть, откуда ручеек зажурчал и как так получилось, что он превратился в большую реку.
В тот день родители ждали дочь — один раз в месяц она приезжала на день домой, сообщая, понятно, заранее. В тот день Маша приехала не одна, с ней была девочка лет десяти в зеленом пальтеце, вязаной шапочке и в черных ботинках. Запомнился цвет лица девочки — какой-то металлический с сероватым отливом. Девочка крепко вцепилась в Машину руку, на чужих тетку и дядьку смотрела исподлобья, и, когда Евгений Алексеевич обнял дочь, девочка подала громкий и гневный звук: ы-ы-ы!