1921 год
Шрифт:
— Слышали?
— Слышал, Михайлыч…
— Дело не так просто…
— Дело не просто… И вы уже совершенно увязли?
— Как так?
— Ну, словом, вы еще можете выбиться из-под чар этого человека или вы будете следовать за ним навсегда?
— Еще могу…
— Так выбивайтесь…
—Почему?
— Так… Не чувствую Бога… Но что он заставляет вас пока делать?.. Для развития воли?..
— Пока очень немного… Он запретил мне курить и пить… Потом назначил мне одиннадцатый пост…
— И вы выдержали?
— Выдерживаю…
— Сколько
— Сегодня конец…
— И ничего?
— Как видите…
— То-то вы стали на факира похожим… Впрочем, для русского беженства назначить пост — это разумно… Вы хотели?..
— Предложить вам пойти со мной в cafй…
— Вы будете «разговляться»?
— Да… а кроме того, я хотел бы вас познакомить с одним человеком…
Мы познакомились… Это было в одной маленькой «немецкой» кофейне, в которой висел очень большой орел-чучело. Про эту кофейню рассказывали массу легенд. Что хозяин ее бывший строитель Багдадской дороги, что здесь центр — не то немецкой, не то всех стран мира — разведки… Факт тот, что кофе здесь было вкусное. За двадцать пиастров человек мог насытиться…
Мой новый знакомый был человек обреченно-усталый…
— Только что из Японии, — сказал Михайлыч…
— Что вы там делали?..
— Изучал там кое-что…
— Особые религиозные танцы, — сказал Михайлыч.
— Танцы? И долго?
— Да… три года…
— Три года? Командировка? Какое-нибудь научное общество?
— Его «он» послал, — сказал Михайлыч…
— Он? И средства дал?
Обреченно-усталый в первый раз усмехнулся.
— Средства? Никаких… Просто сказал «поезжай и приезжай, когда выучишь»…
— И вы сделали?
— И я сделал…
— Что же вас заставляет слушаться?
Обреченно-усталый повел плечами.
— А что же «так» жить? Слаб человек… Палка нужна… Хозяина нужно. Найдешь хозяина — слушайся… Без хозяина — плохо… Так — хоть и тяжело, чертовски тяжело… а все же знаешь, что ведут тебя куда-то… А так… без пути… Зачем?
Он обратился к Михайлычу и заговорил другим тоном.
— Какую он еще мне теперь пакость придумает? Воображаю… Я его систему, знаете, как называю, — «зонтичной»…
— Почему?
— А вот представьте, что вам зонтик в пищевод вставили… Неприятно? Правда? Но вы думаете — ничего, потерпим… выймет когда-нибудь… Как, раз!.. Он не выймет — а он вдруг вам раскроет зонтик… Да… у вас в пищеводе… Такая система!!.. Все труднее… Конец? Конца никогда не будет…
Он махнул рукой… обреченно-усталой…
На этот раз это было в театре…
На сцене были все тамошние и еще много других… И Михайлыч…
В просторных костюмах, белых, мягких, широких… Различаются только шелковыми поясами разных цветов…
В оркестре те странные мелодии… И еще другие — странней…
Их ведет определенная, прекрасно себя сознавшая, мысль…
Начинается с движений почти молитвенных и почти европейских, т.е. координированных, естественных… Только тоненькая жила чего-то странного, противоречивого, змеится в некоторой необычности поз и жестов… Но, может быть, эта необычность — это просто ориентальность? Дыхание Востока, который должен же чем-нибудь
Кстати, хотя он говорит по-французски, а публика в театре всякая, но там, на сцене, почти сплошь русские. Отчего это, собственно?
С каждым номером делается все выпуклее… Восточность или «противоестественность», если это одно и то же, вкрапливается все сильнее… Примесь мучительства яснее… Они там, на сцене, стали дергаться!… Пробивается изуверство… От неба их все больше тянет к земле… Нет больше молитвенных движений… Вместо этого что-то странное, полуживотное… Однако!.. Вот это — это уже просто гадко!.. Они стали на четвереньки и мучительно трясут головами… дергаются носом вниз… точно одержимые звери…
Но, как бы почувствовав, что это un peru trop fort, [29] — пока невидимая рука, ведущая их, подымает человеческое стадо и снова заволакивает их в срединных, невыясненных, «евразийских» тонах…
В антракте пришел Михайлыч…
— Ну, что?
— Красиво? Интересно… необычно… полно ярко-мрачных настроений Востока… удивительная дисциплина…
— Вы говорите, точно рецензент…
— А вы хотите по существу?
— Да, да, именно по существу…
[29]
немного уж слишком (франц.)
—По существу я вам вот что скажу: здесь запахло кровью и серой…
С крови началась вторая часть… «Танцы дервишей»… в самых разнообразных видах…
Все более или менее представляют себе, как танцуют дервиши… Они доводят себя до исступления целым ассортиментом противоестественных движений. Танец дервишей — это средство прийти в экстаз…
Прийти в такое состояние, когда тело не чувствует законов тела… Для чего? Вот именно: для чего? Известно, что кульминационный пункт дервишей, когда они режут себя и других ножами… кромсают человеческие тела, но «освобожденные от законов тела» — эти тела не чувствуют, не слышат…
И потому явственно запахло кровью, когда танцы дервишей появились на сцене… не было, правда, ножей. И потому не было самой крови. Но аромат ее был…
Чтобы дать «передышку», было упражнение «Stop»… но была ли это передышка или только ступень?
Они танцевали какой-то очень сложный танец, причем каждый и каждая — свое отдельное… И, конечно, — противоестественное… Какие-то одиннадцать, а может быть, сто одиннадцать «противоречивых» движений разом… Руководимые чьей-то волей, они всецело были погружены в исполнение этой дьявольски трудной, противной всем законам естества, и гордыней ума, отрицающего природу, начертанной программы… Лица у них были напряженные до страдания… Всякая мысль обо всем на свете исчезла, лишь бы не сбиться! Лишь бы выполнить волю, диктующую, повелевающую, ведущую…