1953. Роковой год советской истории
Шрифт:
– …И медики старого поколения не доверяли новому методу?
– Не все так просто. Электрокардиография редко дает однозначные результаты. По оценке самой электрокардиограммы написаны целые тома руководств, и примерно столько же написано о методах оценки соотношения электрокардиографических и клинических показателей.
– То есть ситуация была не настолько однозначна, как кажется неспециалисту. Существовало ли пространство для спора?
– Безусловно. Предполагаю, что в данном случае речь могли идти о так называемом «немом» инфаркте миокарда, то есть без картины приступа стенокардии. А учитывая, что у Жданова были эти приступы, да еще и в сочетании с нарушением ритма (как иначе расценить слова «сердечный припадок»?), однозначное исключение вялотекущего инфаркта миокарда никак невозможно. Чтобы судить точно, надо собрать клиническую картину и на нее «наложить» ЭКГ
– А если клиническая картина и ЭКГ противоречат друг другу? Может такое быть? И как в этих случаях поступают врачи?
– Следует говорить не о противоречии, а о несоответствии. Ведь речь идет не о здоровом человеке, у которого ЭКГ пишет черт знает что (при некоторых экзотических заболеваниях и при некоторых особых состояниях организма это бывает). В данном случае об этом речь не идет - просто клиническая картина не подтверждает данные ЭКГ. Если такое происходит в обычной больнице, то собирается консилиум и решает, как поступить.
– Тогда почему Егоров вынуждал Тимашук переписать заключение?
– Насколько я могу понять из литературы, речь шла не об остром инфаркте, а о его развитии, то есть он случился не сегодня. Возникал естественный вопрос: «А куда вы, братцы-кролики, раньше смотрели?» Поэтому Егоров и решил спрятать концы…
– А когда понял, что не получится, стал действовать так, как положено - созвал консилиум, который подтвердил его правоту. Но ведь в заключении патологоанатома написано: «Прогрессивное нарушение коронарной циркуляции с первичным повреждением внешней стенки левого желудочка и разрыв перегородки…» Разве это не означает, как писала Тимашук, «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки»?
– Означает.
– Почему же консилиум признал, что Егоров был прав? Они что, не умели читать кардиограмму?
– Читать кардиограмму они умели. А почему приняли такое решение, не знаю.
– Как вы полагаете, если бы не эта история, сколько Жданову оставалось бы жить?
– Один Бог знает. Он мог умереть в любой момент.
– А был какой-то смысл в том, чтобы проводить вскрытие не в патологоанатомическом отделении, а прямо на месте?
– Для лечсанупровского начальства - никакого. Разве что наоборот - кто-то другой, кто хотел знать истинное положение вещей, решил не дать им времени подготовиться.
– Как вы считаете, следует ли здесь говорить о преступной халатности или о медицинской ошибке?
– Думаю, и о том, и о другом.
– Тогда надо признать, что наиболее верно оценивала ситуацию доктор Тимашук. Потому она и стала бить тревогу, при этом пойдя самым прямым путем - через МГБ, и была в этом права!
– Пожалуй, да…
В общем и целом все происшедшее типично для медицинских будней. Как выглядят эти будни, описано многократно - например, в книге известного русского писателя Вересаева «Записки врача». Очень, надо сказать, поучительное чтение - особенно по части врачебных ошибок и той цены, которую человечество платит за развитие медицины. (Сталин, кстати, наверняка читал эту книгу.) Если за подобные истории сажать врачей, то лечить будет некому. И судя по дальнейшим событиям, в Политбюро это прекрасно понимали. Более того, профессор Виноградов до самого своего ареста оставался личным врачом Сталина.
Итак, 29 августа письмо Лидии Тимашук ушло «наверх». Всплывет оно лишь через четыре года. Чтобы понять, как дальше развивались события, надо хотя бы попытаться проследить его «подводный» путь.
О дальнейшем прохождении письма по инстанциям существуют разные версии. Одна из них берет начало все в том же «деле врачей». (Чтобы не ссылаться постоянно: вся следственная информация по этому делу и «делу Рюмина» приводится по книге Джонатана Трента и Владимира Наумова «Последнее дело Сталина».)
16 декабря 1952 года был арестован бывший начальник Главного управления охраны, многолетний телохранитель Сталина генерал Власик, снятый незадолго до того со своего поста по обвинению в финансовых злоупотреблениях. Одним из возводимых на него обвинений было: он-де, получив письмо Тимашук, не передал его дальше, «скрыл от ЦК», не проверил, не придал значения и т. п.
Власик на допросах в 1952 году говорил разные веши. И то, что не проверял письмо Тимашук, потому что не получил соответствующих директив, - сомневаться в этом его заявлении нет оснований. С какой стати управлению охраны заниматься подобными проверками? И то, что проверка была, но его удовлетворили результаты вскрытия и обсуждения в Лечсанупре - а почему они должны были его не удовлетворить? Что понимают чекисты в сугубо медицинских вопросах? Не подозревать же всех врачей Лечсанупра вкупе с известнейшими кардиологами города Москвы в том, что они находятся в злодейском заговоре с целью убийства товарища Жданова! МГБ того времени отнюдь не страдало паранойей, это уже потом приписали…
Впрочем, полутора годами ранее, на оперативном совещании 30 июля 1951 года, Власик утверждал, что письмо еще в 1948 году было доведено до сведения ЦК (в данном случае имеется в виду Политбюро, которое тоже выступало от имени ЦК). В конце 1952 года об этом совещании не вспомнили и объяснений генерала не услышали. Неудивительно - Власика попросту топили, и следствию годился любой абсурд, лишь бы оставить самого верного из телохранителей Сталина в тюрьме.
На самом деле траекторию письма можно просчитать совершенно точно. Оно было получено Власиком, прочитано им и, учитывая чрезвычайную важность вопроса, тут же передано непосредственному руководству - министру госбезопасности Абакумову. Абакумов также не имел права решать этот вопрос самостоятельно. Поскольку дело затрагивало одного из первых людей в стране, он обязан был довести его до сведения Сталина, причем немедленно.
Прикинем по времени. Тимашук написала письмо 29 августа после обеда, в Москву его отправили вечером - хоть и на самолете, но не меньше двух-трех часов на доставку должно было уйти. Ночью его читали сначала Власик, потом Абакумов, и самое позднее утром следующего дня письмо должно было уже лежать на столе у Сталина. Любой иной путь был чреват 58-й статьей УК в крайне неприятных ее подпунктах. А вот что с этим историческим документом было дальше?
Согласно самой официальной из всех версий, Сталин получил сию бумагу, однако мероприятий по ней проводить не стал, а попросту сдал в архив. По этому поводу есть и документ - спецсообщение Абакумова.