1984: мистицизм жестокости
Шрифт:
Исаак Дейчер
«1984: мистицизм жестокости»
Написано в декабре 1954 года
Немногие романы, написанные людьми нашего поколения, получили такую популярность, как роман Джорджа Оруэлла «1984». Немногие, если таковые вообще были, настолько повлияли на политику. Название книги Оруэлла вошло в пословицу. Слова, придуманные им, - «новояз», «старояз», «изменчивость прошлого», «Старший Брат», «министерство правды», «полиция мыслей», «мыслепреступление», «двоемыслие», «неделя ненависти» и т.д.
– вошли в политический словарь; их можно встретить в большинстве газетных статей и в выступлениях, где осуждается Россия и коммунизм. Телевидение и кино познакомили миллионы зрителей по обе стороны Атлантики с жутким лицом Старшего Брата и кошмаром предположительно коммунистической Океании. Роман стал для холодной войны чем-то вроде идеологического
Холодная война создала «социальный заказ» на такое идеологическое оружие точно так, же как она создала заказ на сверх-оружие физическое. Но сверх-оружие - это настоящее чудо технологии; и нет расхождения между целями его применения и намерениями его создателей: оно должно сеять смерть или хотя бы угрожать полным уничтожением. Книгу же, подобную «1984», можно использовать, не обращая особого внимания на намерения автора. Некоторые ее части можно вырвать из контекста, а другие, не служащие нужным политическим целям, игнорировать или полностью замолчать. Чтобы произвести требуемый эффект, книге, подобной «1984», не нужно быть даже литературным шедевром или хотя бы важной и оригинальной работой. Собственно, труд большой литературной ценности обычно слишком сложен по строению и утончен в формах и идеях, чтобы дать себя использовать в конъюнктурных целях. Как правило, его символы трудно переделать в завораживающие пугала, а идеи превратить в лозунги. Если слова великого поэта попадают в политический словарь, это происходит путем медленного, почти неуловимого проникновения, а совсем не с помощью неистового натиска. Литературный шедевр влияет на ум политика, оплодотворяя и обогащая его изнутри, а не оглушая снаружи.
«1984» - книга сильного и концентрированного, но вместе с тем наполненного страхами и ограниченного воображения. Враждебный критик уничтожающе назвал ее «политическим комиксом ужасов». Это несправедливое суждение: в романе Оруэлла есть определенные слои мыслей и чувств, поднимающие его выше такого уровня. Но несомненно символизм «1984» груб; его главный символ, Старший Брат, напоминает лешего из довольно бездарной детской сказки; а история Оруэлла разворачивается как сюжет дешевого научно-фантастического фильма, где механический ужас громоздится на другой механический ужас, так что в конце концов более тонкие идеи Оруэлла, его жалость к героям, сатира на современное ему общество (не 1984 года) могут и не дойти до читателя. Похоже, что роман «1984» не оправдывает репутацию Оруэлла как современного Свифта - репутацию, для которой «Ферма животных» давала определенный повод. Оруэллу не хватает богатства и тонкости мысли, философской беспристрастности, присущих великому сатирику. Его воображение свирепо и временами прозорливо, но ему не хватает широты, гибкости и оригинальности.
Отсутствие оригинальности иллюстрируется тем фактом, что Оруэлл позаимствовал идею «1984», сюжет, главных героев, символы и всю атмосферу изложения у русского писателя, который остался практически неизвестным на Западе. Этот писатель - Евгений Замятин, а заглавие его книги, послужившей Оруэллу образцом, было «Мы». Как и «1984», «Мы» - это «антиутопия», кошмарное видение будущего, плач Кассандры. Вся работа Оруэлла - английская вариация на темы Замятина; и возможно, только тщательность английского подхода придает книге определенную оригинальность.
Несколько слов о Замятине будут здесь вполне уместны: в биографии обоих писателей есть некоторое сходство. Замятин принадлежал к более раннему поколению: он родился в 1884 году и умер в 1937-м. Его ранние произведения, как и у Оруэлла, были реалистическими зарисовками из жизни нижнего среднего класса. Русская революция 1905 года сыграла для его жизни примерно ту же роль, что и гражданская война в Испании для Оруэлла. Он участвовал в революционном движении, был членом Российской социал-демократической партии (к которой тогда еще принадлежали и большевики, и меньшевики), его преследовала царская полиция. После поражения революции он поддался чувству «космического пессимизма» и порвал с социалистической партией - чего Оруэлл, менее последовательный и до самого конца не избавившийся от многолетней верности социализму, так и не сделал. В 1917 Замятин смотрел на новую революцию холодными глазами и без всяких иллюзий, убежденный, что ничего хорошего из нее не выйдет. После краткого тюремного заключения большевистское правительство разрешило ему выехать за границу. On писал «Мы» в начале 1920-х, живя в Париже на положении эмигранта.
Предположение о заимствовании Оруэллом основных элементов «1984» у Замятина - не домысел критика, питающего слабость к выискиванию литературных влияний. Оруэлл знал роман Замятина и восхищался им. Он написал о романе эссе, которое появилось в левой социалистической газете «Трибьюн», где Оруэлл был тогда литературным редактором, 4 января 1946 года, сразу после публикации «Фермы животных», но до начала работы над «1984». Это эссе интересно не только как убедительное доказательство о происхождении «1984», предоставленное самим Оруэллом, но и как комментарий относительно идеи, лежащей в основе как романа «Мы», так и «1984».
Эссе начинается рассказом Оруэлла о том, как он после тщетных поисков книги Замятина, длившихся годами, в конце концов нашел ее французское издание (под заголовком "Другие мы"), и как он был удивлен, узнав, что в Англии эта книга не печаталась. Впрочем, американское издание не вызвало особого интереса у публики. «Насколько я могу судить, - продолжает Оруэлл, - это не первоклассная книга, но определенно очень необычная, и поразительно, что ни один английский издатель не предпринял попытку нового издания». (Он завершает эссе словами: «Надо следить, когда выйдет английское издание»)
Оруэлл отмечает, что «Дивный новый мир» Олдоса Хаксли «должно быть частично позаимствован» из романа Замятина и удивляется, почему «на это никогда не указывали». Книга Замятина, по его мнению, гораздо лучше и более «подходит под нынешнее положение дел», чем книга Хаксли. В ней рассматривается «восстание первобытного человеческого духа против рационализированного, механизированного, безболезненного мира».
«Безболезненный» - прилагательное неверное: мир Замятина наполнен ужасами не меньше, чем мир «1984». Оруэлл сам изложил в своем эссе краткий список этих ужасов, так что эссе сейчас читается как конспект «1984». Члены общества, описанного Замятиным, пишет Оруэлл, «настолько потеряли свою индивидуальность, что различаются только по номерам. Они живут в стеклянных домах..., чтобы политической полиции, известной под названием «Хранителей», было легче за ними следить. Они носят одинаковую форму и человеческое существо обычно называют «нумер» или «юниф» (от слова «униформа»)». Оруэлл замечает в скобках, что Замятин писал «до изобретения телевидения». В «1984» уже появилось это технологическое усовершенствование - вместе с вертолетами, с которых полиция наблюдает за домами граждан Океании в первых абзацах романа. От «юнифов» произошли «пролы». В замятинском обществе будущего так же, как и в «1984», любовь запрещена: половые сношения строго нормированы и разрешаются только как действие без всяких эмоций. «Единое государство управляется человеком, известным как Благодетель» - очевидным прототипом Старшего Брата.
«Руководящий принцип Государства: счастье и свобода несовместимы... Единое государство вернуло [человеку] счастье, забрав у него свободу». Оруэлл описывает главного героя Замятина как «что-то вроде утопического Билли Брауна из Лондон-тауна», которого «все время ужасают охватывающие его атавистические импульсы». В романе Оруэлла этот утопический Билли Браун переименован в Уинстона Смита, но проблема его осталась прежней.
Точно также Оруэлл позаимствовал у русского писателя и главный мотив сюжета. Вот как Оруэлл его определяет: «Несмотря на образование и бдительность Хранителей, многие из древних человеческих инстинктов никуда не делись». Главный герой Замятина «влюбляется (а это, конечно, преступление) в некую I-330» точно так же, как Уинстон Смит совершает преступление, влюбившись в Джулию. И у Замятина, и у Оруэлла любовная история перемешана с участием героя в «подпольном движении сопротивления». Повстанцы Замятина «не только замышляют низвержение Государства, но даже предаются при опущенных шторах таким порокам, как курение сигарет и употребление алкоголя»; Уинстон Смит и Джулия балуются «настоящим кофе с настоящим сахаром» в убежище над лавкой мистера Чаррингтона. В обоих романах преступление и заговор, естественно, раскрываются Хранителями или Полицией мыслей; в обоих герой «в конце концов спасается от последствий своего безрассудства».
Комбинация «лечения» и «пыток», которыми и у Замятина, и у Оруэлла бунтарей «освобождают» от атавистических импульсов, пока они не начинают любить Благодетеля или Старшего Брата, практически одинакова. У Замятина «власти объявили, что открыта причина недавних беспорядков: она в том, что некоторые человеческие существа страдают от болезни, называемой воображением. Был обнаружен нервный центр, ответственный за фантазию, и излечение заболевания стало возможным с помощью рентгенотерапии. Д-503 подвергся операции, после которой ему стало легко сделать то, что он все время считал себя обязанным сделать - выдать своих сообщников полиции». В обоих произведениях акт признания и предательство любимой женщины действует как лечение шоком.