2010: Одиссея Два
Шрифт:
– Да, меня это беспокоит тоже. Но что тут можно поделать?
– Есть простой выход. Я остаюсь на «Дискавери».
В первый момент Флойду показалось, что собеседник сошел с ума. Потом он отбросил эту мысль. Действительно, человек – это самый совершенный прибор для устранения всяческих неисправностей, и присутствие его на борту может гарантировать успех полета. Однако возражения были слишком серьезны.
– Интересная мысль, – осторожно сказал он. – Мне нравится ваш энтузиазм. Но все ли вы предусмотрели?
Вопрос можно было не задавать. Разумеется, Чандра предусмотрел все.
– Вы проведете в одиночестве
– Придется рискнуть.
– А вода и продукты? На «Леонове» их в обрез.
– Я осмотрел системы регенерации на «Дискавери». Их можно восстановить без большого труда. Мы, индийцы, неприхотливы.
До этого Чандра никогда не говорил о своем происхождении и вообще о себе. Его признание на «коллективной исповеди» было единственным случаем такого рода, других Флойд не помнил. Но в последних его словах была истина: Курноу как-то заметил, что подобная комплекция может сформироваться лишь на протяжении веков голодания. Сказано это было без всякой недоброжелательности, скорее с сочувствием, однако, разумеется, не в присутствии Чандры.
– У нас есть еще несколько недель. Я все обдумаю и обговорю с Вашингтоном.
– Спасибо. Вы не возражаете, если я тем временем буду готовиться?
– Нисколько – если это не помешает работе. Но окончательное, решение за Центром управления.
Что скажет Центр, Флойд уже знал. Безумием было бы думать, что человек способен выдержать трехлетнее одиночное заключение в космосе.
Правда, с другой стороны, Чандра никогда не испытывал особой потребности в человеческом обществе.
36. Огонь в глубине
Земля осталась далеко позади, перед ним открывались чудеса Юпитера.
Как он мог быть так слеп? Столь глуп? Лишь теперь он начал по-настоящему просыпаться.
– Кто вы? – беззвучно крикнул он. – Чего вы хотите? Зачем вы сделали это со мной?
Никто не отвечал, хотя он и знал, что его услышали. Он ощущал чье-то присутствие, точно так же, как человек даже с закрытыми глазами всегда чувствует, что он в замкнутом помещении, а не на открытом воздухе. Он ощущал как бы слабое эхо колоссального целеустремленного разума.
И вновь он окликнул отразившую его вопрос темноту, и вновь не получил прямого ответа – лишь смутное чувство, что кто-то или что-то за ним наблюдает. Хорошо, ответы найдет он сам.
Некоторые очевидны: их – кем бы или чем бы они ни были – интересует человечество. Они использовали его память для собственных неисповедимых целей. А теперь, почти без его согласия, поступили точно так же с его самыми потаенными чувствами.
Возмущения он не испытывал: после того, что с ним сделали, подобная детская реакция стала попросту невозможной. Он был выше любви и ненависти, страха и желания – хотя не забыл этих эмоций и понимал, каким образом они правят миром, частью которого он был прежде. К этому они и стремились? Но ради чего?
Он стал участником игр богов; чтобы их продолжать, надо было познать правила.
В поле его сознания мелькнули зазубренные камни четырех крохотных внешних лун – Синопе, Пасифе, Ананке и Карме. Затем, вдвое ближе к Юпитеру, вторая четверка – Элара, Лиситея, Гималия и Леда. Они не заинтересовали его. Его путь лежал к усеянной кратерами Каллисто.
Он пару раз облетел испещренный
Несколько секунд спустя он уже кружил над Ганимедом. Этот мир был сложнее и интереснее: его многочисленные кратеры были словно перепаханы чьим-то громадным плугом; самой примечательной деталью ландшафта были группы извилистых параллельных борозд, пролегавших в нескольких километрах одна от другой…
За несколько облетов он узнал о Ганимеде больше, чем все зонды, посланные с Земли. И все запомнил – он знал, что когда-нибудь эта информация пригодится. Правда, не знал для чего и точно так же не понимал, какой импульс ведет его столь целеустремленно от одного мира к другому.
Перед ним вырастала Европа. По-прежнему оставаясь лишь наблюдателем, он ощущал, как в нем пробуждается интерес, сосредоточивается внимание, напрягается воля… Если даже он был лишь послушной игрушкой в руках незримого, молчаливого господина, он все же улавливал – ему это позволяли – некоторые его помыслы.
Гладкий, причудливо разрисованный шар ничем не напоминал Ганимед или Каллисто. Он казался живым существом – покрывавшая поверхность спутника сеть извилистых линий походила на кровеносную систему глобальных масштабов.
Внизу простирались бесконечные льды, температура которых была гораздо ниже, чем в ледниках Антарктиды. С легким удивлением он заметил на белом фоне останки космического корабля. Впрочем, в видеопрограммах, которые анализировал, он уже видел их многократно. Корабль назывался «Цин», когда-нибудь он займется этим. Но не сейчас.
Сквозь толстую ледяную оболочку он перенесся в мир, не знакомый ни ему, ни тем, кто его направлял.
Это был океан, защищенный от пустоты космоса надежным ледовым панцирем. Толщина брони достигала нескольких километров, но там, где она трескалась, разыгрывались уникальные для Солнечной системы краткие поединки двух враждебных стихий. Война между Океаном и Космосом завершалась всегда одинаково: извергающаяся вода одновременно кипела и замерзала, восстанавливая ледяную защиту.
Если бы не Юпитер, моря Европы давно бы промерзли насквозь. Его гравитация постоянно массировала внутренности маленького мирка: силы, сотрясавшие Ио, действовали и здесь, хотя не столь активно. Скользя в глубине, он повсюду видел их признаки.
Они проявлялись в реве и грохоте подводных землетрясений, в шипении рвущегося из недр газа, в инфразвуковых волнах от оползней и обвалов… По сравнению с океаном Европы даже моря Земли показались бы безмолвными.
Он еще не утратил способности удивляться и был приятно поражен, обнаружив первый оазис жизни. Он простирался почти на километр вокруг спутанной массы труб, образованных отложениями изливавшихся изнутри минеральных солей. В глубинах этой пародии на готический замок словно пульсировало могучее сердце, выталкивая наружу черную обжигающую жидкость. И та, как настоящая кровь, была признаком жизни.