2012 Хроники смутного времени
Шрифт:
Это был пожилой и какой-то рыхлый мужик из недавно набранной команды местных жителей — все они сами просились к нам, буквально умоляли зачислить на довольствие, потом еще клялись на нашем знамени быть верными и исполнительными, и вот теперь это «верное и исполнительное» чмо безмятежно дрыхло на газоне разделительной полосы, примостив нечесаную башку на один из пулеметов, с таким трудом добытый нами у врага.
Я молча съездил мужику ботинком по морде, и пока тот растерянно озирался, встав на четвереньки, добавил с ноги еще раз, посильнее. Потом
На шум из БМП выскочили еще двое расхристанных полуодетых бойцов, которые вытаращили на нас красные от недосыпа глаза.
— Ваш человек? — спросил я, и они оба кивнули, встав на всякий случай по стойке смирно.
— Надо отвечать «так точно, соратник Антон!»,— объяснил я, доставая из-за пазухи помпу, и они тут же гаркнули сиплыми спросонок голосами:
— Так точно, соратник Антон!
— Почему ваш человек спал в карауле?
Оба добровольца одинаково неуверенно пожали плечами, и я начал заводиться от одного вида этих слизняков.
— В городе идут боевые действия! Мы ждем атаки коломенской братвы! Из Кольца Ожидания постоянно просачиваются разные твари! А это мурло спит на посту! — заорал я в ночной тишине и стало слышно, как зашевелились бойцы в секрете на остановке напротив.
— Честь и порядок! — вдруг заорали оба добровольца, окончательно проснувшись, и майор рявкнул на них раздраженно:
— Молчать!
Я убрал помпу на место — сейчас она только мешала.
— Завтра утром ты будешь расстрелян перед строем! — сообщил я связанному добровольцу, и он тупо кивнул огромной головой, легко соглашаясь с каждым моим словом.
Идиот, он даже не вдумывался в то, что я ему говорил. Зато вдумался майор — он робко тронул меня за плечо и заговорил тихим, вкрадчивым голосом:
— Соратник Антон, прошу вас на первый раз простить добровольца Кузьменко. Вчера тяжелый день был, люди устали, не все выдерживают…
— У нас каждый день теперь будет тяжелым! — ответил я, искренне не понимая, как люди могут быть такими беспечными.— Боец, заснувший на посту, нарушил присягу! Всякий нарушитель присяги должен быть расстрелян! Мы не будем либеральничать!
Мне показалось, что окружающие не очень верят в реальность обещанного мною расстрела, и я с большей, чем следовало, энергией поднял добровольца с земли, задрав его связанные кисти рук выше плеч.
Доброволец застонал от боли, и я снова гаркнул ему в лицо:
— Ты нарушил присягу! Ты будешь расстрелян! Я повел его назад, в Штаб, за мной молча пошел Холмогоров, а оба добровольца остались стоять на посту,бормоча, как заведенные: «честь и порядок!», «честь ипорядок!», «честь и порядок!».
Мы не успели дойти до пустыря перед садиком, как» с той стороны донеслось преувеличенно бодрое:
— Стой, кто идет! Стой, стрелять буду!
— «Панда»,— буркнул текущий пароль Холмогоров,несомненно, понимая причины этой демонстрации. Все же слышали, как мы только что орали на проштрафившегося бойца, и никому не охота было попадать под горячую руку начальства.
Я грубо толкнул подуставшего добровольца, и тот покорно зашагал быстрее, тихо постанывая от боли в заломленных руках.
Впрочем, у меня настроение было не лучше — я угодил в ловушку собственной принципиальности. Если утром, уже через два часа, я не расстреляю этого несчастного добровольца Кузьменко, все бойцы узнают, что можно спать на посту, а им за это ничего не будет.
Значит, придется стрелять. Но если у него тут семья, да еще прибегут из домов соседи, устроят плач и стенания, то такой расстрел обозлит людей, а не мобилизует.
Я не знал, что делать, но понимал, что верное решение должно быть найдено, иначе у меня из этих людей получится не боеспособная часть, а пионерский отряд.
У нас не было подходящего помещения для содержания арестантов, и я оставил Кузьменко в саду под присмотром двух холмогоровских курсантов — спокойных, уверенных в себе ребят,, которые приветствовали меня без глупого подобострастия, зато тепло и уважительно. На арестанта они смотрели с явным презрением.— слабак!
Я прошел вестибюль и наткнулся на Олега Меерови-ча — психиатр курил папироску в кресле. Увидев меня, он подошел с очень строгим лицом.
— Доброй ночи, Антон! — сказал он звенящим от напряжения голосом.
Я остановился, понимая, что сейчас последует продолжение. Майор тоже притормозил, с любопытством разглядывая забинтованную голову психиатра — позавчера на крыше доктора здорово поцарапало осколками мин.
— Скажите, любезнейший вождь, всех неприятных вам людишек мы будем отправлять в газенваген? Или сразу в Оку? Должен предупредить — сразу в Оку дешевле, а то бюджет на газовые камеры в этом году правительством еще не утвержден!
Меня ужасно коробил этот душный либеральный юмор, которым дед потчевал меня последние дни, но как заставить психиатра заткнуться, я не понимал. Не стрелять же в него, в самом деле? Хотя, признаю, бывали моменты, когда рука сама тянулась к помпе и, чтобы отменить это неверное движение, мне не раз и не два приходилось кусать губы, чтобы опомниться и остановиться.
— Соратник Антон, я вам нужен? —деликатно кашлянул майор, стараясь не смотреть на психиатра. Не хочет, стало быть, присутствовать при назревающей ссоре лидеров Движения.
Пришлось его разочаровать:
— Вы тоже понадобитесь, майор. Мы должны принять решение по добровольцу Кузьменко. И мне хотелось бы выслушать ваши соображения. Как и мнение соратника Ароновича.
Холмогоров насупился, услышав фамилию деда, и мне пришлось представить психиатра поподробнее, чтобы майор и думать забыл демонстрировать здесь свой дурацкий антисемитизм.
— Олег Аронович — комиссар Движения. Специальность — психиатр, может залечить даже разжижение мозга. А еще он очень принципиальный товарищ. Кстати, одинаково метко стреляет с двух рук.