2017
Шрифт:
Вот тогда должно было произойти событие – расставание или возвращение. Нет ничего неестественного в том, чтобы вернуться к женщине, которую уважаешь, с которой счастливо прожил без малого тринадцать лет. Но тут случилось кое-что действительно новое и совершенно непредвиденное. Нечто насильственное. Явление, природу которого Крылов страстно желал осознать и вместить – но понимал, что не вместит. Одновременно все непознаваемое помещалось в нем, дрожало, но держалось прочно – и каждое утро, стоило открыть глаза, было тут как тут. Приходилось признать, что природа человека содержит некие посторонние таинственные примеси, рассказать ли об этом Тамаре? Она, в конце концов, никогда не препятствовала тому, чтобы у Крылова время от времени заводились подруги…
– Я, ты помнишь, никогда не позволяла себе препятствовать твоим другим интимным отношениям, – холодно проговорила Тамара, продолжавшая считывать крыловские мысли. – Ты всегда мог прийти ко мне на праздник с очередной своей приятельницей. Зачем мне было шпионить?
Вот это и было худшим видом шпионажа. Прежде у Тамары никогда не было подруг. После развода они откуда-то взялись: легко одетые, с литыми длинными ногами, обладавшие способностью по два часа пить одну чашечку кофе и молча улыбаться. Эти женщины не были похожи ни на деловых Тамариных партнеров, ни на персонажей богемной тусовки – следовательно, ими не являлись. У них отсутствовали фамилии, были только имена: Марина, Инесса, Катя, Моника, Кристина. Непонятно, что могло быть общего у Тамары с этими «подругами»; представить себе их задушевную болтовню в гостиной было не легче, чем вообразить разумное инопланетное чириканье. Конечно, состав гостей, бессистемно наполнявших Тамарин особняк, был избыточно разнообразным; вследствие этого мероприятия, задуманные как приемы, сами собой превращались в сокрушительные пьянки. Но если начать разбираться, то у каждого гостя, найденного утром в любой из незапертых комнат, имелась фамилия, которая кому-то о чем-то говорила. Что касается новоявленных «подруг», то личности их находились как бы под паролем или вовсе отсутствовали. Одновременно принцип кастинга явно соблюдался: у всех девиц были очень гладкие прически, обтекаемые головы водоплавающих существ, высокие бровки в форме паучьих лапок и детские круглые глаза, серые либо голубые. Соответствие подразумеваемому образцу выдавало факт, что они на работе. Крылов всегда подозревал, что Тамара, с ее прямотой и склонностью действовать наиболее простым и грубым способом, нанимала девушек через какое-то агентство, в лучшем случае через модельное, – и специально для него, Крылова. Поэтому он под любым предлогом бросал порученную ему «подругу» и предпочитал компанию бармена, издали наблюдая, как приглашенная модель одиноко посверкивает посреди гостиной, будто новогодняя елка.
Впрочем, иногда девицы добивались своего, создавая ситуации, из которых для мужчины не было обратного хода. Общение с длинными телами и общение с красивыми тюленьими головками были настолько разными процессами, что порою Крылов сомневался, понимает ли очередная Наташа, сжимающая его мускулистыми бедрами, что она – это она. Впрочем, тут могла проявляться профессиональная выучка: быть только телом, когда требуется тело. Но ни одна интимная нежность не вызывала у Крылова сердечного отклика. Поскольку красота была для девушек профессиональным стандартом, их индивидуальность могла проявляться только в изъянах: высыпала нежными прыщами, выражалась в неприятной форме наманикюренных пальцев, так что казалось, будто рука, как в фильме ужасов, вот-вот потечет и забулькает. Крылов понимал, что Тамара завладевает им посредством этих женщин: не столько избывает вину, давая ему за Митю десятерых, сколько вампирит, вторгается в сферу, где бывшим женам находиться не положено. Однако там, где действующая жена была монополистом, Тамара закрепилась как организатор. Фактически она стала Крылову женой наоборот: лиса, вывернутая наизнанку дважды, минус на минус, дающий плюс.
Чтобы вернее избежать живых ловушек, поджидающих его в закоулках особняка, Крылов иногда приезжал, что называется, со своим самоваром. Женщины, которых он прихватывал (добирались на электричках, потом пешком по чистому, с деревянным эхом, сосняку полтора километра), были в основном из заказчиц, рыщущих в поисках недорогих бриллиантиков из левого сырья, или вдруг возникала из небытия какая-нибудь постаревшая одноклассница, очень похожая на собственную маму, совершенно свободная на ближайшие двести вечеров. Тамара принимала неожиданную гостью необыкновенно ласково и уже не отпускала от себя, представляя ей то одного, то другого вальяжного мужчину, подернутого тонким жирком наивысшего качества, а также обезжиренных женщин, очень любезных, с уже начавшимся под золотым загаром процессом мумификации. Все они улыбались гостье ровными рядами имплантантов и говорили несколько приятных слов. Чрезвычайно польщенная, гостья как-то необыкновенно быстро напивалась незнакомым шампанским и начинала чирикать, будто воробьиха в апрельской луже. Все это заканчивалось страшными слезами – и, разумеется, разрывом с Крыловым. Самое обидное: женщины, которых Крылов отыскивал себе вдали от Тамариных забот, еще больше походили друг на друга, чем девицы по контракту. Как Крылов ни маневрировал, он неизменно нарывался на один и тот же тип: сухая брюнетка с прокуренной гривой, скрытая неврастеничка и зануда.
Пока Крылов терзался всеми этими мыслями, козлобородый метрдотель фольклорно-питейного заведения уже который раз заглядывал в кабинетик, обеспокоенный тем, что важные гости до сих пор не притронулись к пище.
– Так я угадала или нет? Ты думал, будто это я? – спросила Тамара, прерывая поток сознания Крылова, который, возможно, просканировала через стол, украшенный остывшим гусем с яблоками.
– Извини, –
Но вместо этого Тамара внезапно смягчилась.
– Какой ты глупый, – произнесла она с печальной и нежной гримасой. – Если бы я приставила к тебе детектива, ты бы этого даже не заметил. Как не замечаешь многого другого от меня.
– Послушай, – Крылов уже не мог сопротивляться потребности выговориться хоть перед кем-нибудь, – этот человек, который шпионит… У меня все время такое чувство, будто я его где-то видел. И даже хорошо когда-то знал. Что-то свербит в мозгу – как вот хочешь чихнуть, а не получается. Кажется – вот-вот вспомню, и никак. – Он замер, склонив голову набок, потому что разгадка опять замерцала где-то справа под черепом, но тут же погасла, оставив по себе уже знакомое ментальное удушье. Выпив залпом кружку розового квасу, ударившего в нос, будто крепкий кулак, Крылов утерся и добавил вдруг: – Этот человек… Словно судьба ходит за мной. Будто либо я его убью, либо он меня. Вот такая галлюцинация.
Подняв глаза, он ожидал увидеть фирменную Тамарину ироническую усмешку, которой до смерти боялись все ее прилизанные менеджеры. Но Тамара оставалась серьезна, ее глаза сияли мягко, будто плошки темного масла.
– Вряд ли это галлюцинация, – произнесла она, задумчиво глядя на свечу, с которой уже свисала стеариновая борода. – Надо доверять своим ощущениям, они иногда сообщают интересные новости. Но ты, как я понимаю, что-то от меня скрываешь.
– Каждый человек что-то скрывает, – с вызовом ответил Крылов.
– У нас с тобой сейчас предметный разговор, – одернула его Тамара. – Как бы ни было важно то, о чем ты мне не говоришь, то, что я тебе скажу сейчас, намного важнее. у тебя с твоим Анфилоговым своеобразный бизнес. И суть не в том, законный он или незаконный. Проблема та, что вы хотите быть сами по себе. Я имею в виду всех твоих приятелей, которые приходили к нам, когда мы снимали халупу на Кузнечной, а потом перестали приходить. Я хочу, чтобы ты уяснил: сегодня каждый человек – чей-то. А вы стремитесь быть ничьими. Все люди, все бизнесы объединены в одну мировую молекулу. Эта молекула намного проще, чем самая примитивная человеческая индивидуальность. Проще, чем та бомжиха, которая красилась сегодня возле моей машины. Проще даже, чем мой офис-менеджер, искренне уверенный, что, если смешать сорокаградусную водку с восьмиградусным пивом, получится напиток крепостью сорок восемь градусов. И внутри молекулы верхние уровни намного примитивнее нижних. Ты даже не представляешь, как грубы, топорны и однозначны функции самых высоких этажей власти, куда мне только удавалось заглянуть.
– Не представляю, – согласился Крылов, с содроганием вспомнив умные глаза больших чиновников и финансистов, с которыми ему случалось здороваться за руку; теперь эти люди казались ему похожими на мух в паутине, на живые консервы, какие запасают для потомства отдельные виды насекомых. – Но хита, с другой стороны, никому еще не нанесла серьезного ущерба, – добавил Крылов рассудительно. – И у нас люди зарабатывают на жизнь кровавыми мозолями. Сам проходил!
О господи! Очередная слава труду! – воскликнула Тамара, швыряя на стол истерзанную салфетку. – Да любой карманник легальнее вас. Любой убийца понятнее, чем вы, с вашими каторжными каелками и летающими тарелками. Структура молекулы, о которой я тебе толкую, не имеет никакого отношения к государственным законам и к законам экономики, как нам ее преподают. Она интернациональна. Для нее не существует правил, кроме собственных. И люди, которые в нее не интегрированы, тоже не существуют. Ты и твои приятели – белые пятна на человечестве. Нам с тобой повезло, что мы родились в прекрасной местности, где чуть не половина населения желает не быть! Ничего удивительного, что каждый из вас ищет способа проверить, жив он или умер. Вы не годитесь ни на что, кроме освоения Луны. И почему вы думаете, что мир позволит вам оставаться такими, какими вы хотите?
– Даже не догадывался, что ты принимаешь все это близко к сердцу, – озадаченно проговорил Крылов.
Что ты знаешь о моем сердце? – печально отозвалась Тамара, тихо перебирая ножи и вилки около своей нетронутой тарелки. – Пока ты и я были официальной семьей, эти твои независимые занятия можно было рассматривать как хобби, невинное баловство. Теперь ты остался один, никем не прикрытый и ничем не оправданный. В чистом поле, вне закона. Один на один с тем фактом, что тебя – нет. Погоди, не мешай мне сказать то, что давно хочу. На самом деле я многое понимаю. Ритуальный бизнес, могу тебя уверить, открывает зрение на кое-какие вещи. А впрочем, я давно подозревала… У вас свои, особые права. Независимо от того, кто здесь родился и кто сюда приехал, вы – аборигены, все остальные колонизаторы. Прекрасная местность каким-то образом сама вас воспроизводит – для собственных, совершенно не человеческих нужд. Я возле вас наслушалась и про Полоза, и про Хозяйку Горы. Не знаю, что это за существа. Но все истории, что происходят с вами, можно прочесть как истории отношений с ними. С другой же стороны, молекула, о которой я тебе говорила, обладает инстинктами. Поверь, она опасна. Она не терпит белых пятен, даже если терра инкогнита всего лишь на подошвах ваших чудовищно грязных ботинок. Так что твои слова насчет этого толстого соглядатая и судьбы по пятам, – возможно, недалеки от истины.