208 избранных страниц Аркадия Арканова
Шрифт:
— Пишут.
Забелин смотрел на колымагу, на мужчину, стоявшего в кабине, слушал названия, казавшиеся ему ребусами, и ему вдруг захотелось совершить эту увлекательную экскурсию к Синему озеру через Карьяльское ущелье и перевал Кума, к неповторимому чуду природы, второму по красоте после Портлендского провала. В конце концов, никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. И Забелин занял в колымаге место у левого борта в последнем ряду. Таких рядов в колымаге было пять по пять мест в каждом. Незанятыми оставались еще два места, когда экскурсанты начали торопить:
— Поехали! Всех не дождешься!.. Чего стоять?.. Дело добровольное…
На что мужчина ответил:
— Нормально, товарищи! Все путем! Куда торопиться-то! Жизнь короткая… Мультфильм вчера смотрели?.. Там один велосипедист все торопился, торопился… А куда торопился? Оказалось — на кладбище… Древние греческие философы любили говорить: нет ничего смешнее, чем торопящийся куда-то человек…
— Мы не в Греции, — заметил кто-то из второго ряда и сам засмеялся.
И в этот момент из-за поворота появился парень лет двадцати восьми в черном костюме, в красной рубашке без галстука (такие рубашки Забелин называл сопливыми) и в белой матерчатой каскетке с синим пластмассовым козырьком и надписью над ним — "Эстония". В левой руке он держал авоську, в которой была бутылка лимонада, полбуханки белого хлеба, помидоры, свежие огурцы, банка шпрот и еще что-то, напоминавшее ливерную колбасу. А правой рукой он бережно вел под руку женщину в бигуди под сувенирной косынкой с календарем, как выяснилось позднее, семьдесят пятого года. Женщина была в черной гипюровой кофте, сквозь которую просвечивал желтый лифчик, и в белых брюках. Они торопились, но не бежали, потому что женщина была изрядно беременна.
— Автобус на озеро? — крикнул парень.
— На озеро, на озеро, — ответили пассажиры наперебой.
— Пересядьте с первого ряда кто-нибудь, — предложил кто-то. — А они в положении пусть спереди едут. Все меньше трясет.
Студент и студентка (так, во всяком случае, решил для себя Забелин) нехотя уселись на два свободных места в четвертом ряду. А парень в каскетке ("эстонец") бережно усадил свою даму сразу сзади водителя, уселся рядом и, как бы извиняясь, обратился ко всем:
— Нам-то вообще все равно, но вот у нее какая история, а так-то нам все равно.
Беременная "эстонка" тяжело отдувалась, обмахивалась газетой и время от времени оттягивала от тела черную гипюровую кофточку и задувала куда-то под нее сверху вниз в область груди.
Дорога до Карьяльского ущелья была довольно ровной, пыльной и однообразной. И Забелин принялся рассматривать экскурсантов, пытаясь по внешнему облику определить профессию, уровень, внутренний мир, манеру говорить. Студент и студентка, по-видимому, были технарями. Рядом с Забелиным сидела средних лет пара. Типичные певуны-затейники, шустрые, юркие, ерзающие. Он то и дело выбрасывал вдруг руку в известном ему направлении и вскрикивал так, как будто видел летающую тарелку:
— Вон! Видала?!
— Где? Где? — вытягивала голову она.
— Вона! А?
— Ага! А вон еще!
— Где? Где? — теперь уже вытягивал голову он.
— Да вон же! — кричала она.
— Вижу. Ага.
Но сколько Забелин ни всматривался, он никак не мог заметить ничего такого, что так привлекало их внимание. А спрашивать не хотелось, чтобы не ввязаться в разговор.
— Товарищи экскурсанты, — заговорил экскурсовод-водитель, — у нас экскурсия организованная, так что попрошу никакой самодеятельности. Не разбредаться, не зевать. Слушать вот этот свисток (он свистнул в милицейский свисток). Ждать никого не будем. Все, что необходимо и интересно, я расскажу, а какие будут вопросы — отвечу. Закурить у кого найдется?
— "Прима" имеется ростовская, — откликнулся мужчина без пары, сидевший сам по себе в самом центре и явно искавший общения ("вдовец-курец").
— Вот! Одного выловили! — обрадовался экскурсовод-водитель. — Сам не курю и другим запрещаю. Хотя бы на время экскурсии. Вот сделаем остановочку, отметим маленькие радости — покурите в рукавчик, а лучше не надо. В Польше, например, отлично поставлено дело против курения.
— Мы не в Польше, — засмеялся из второго ряда тот же, кто уже отметил, что "мы не в Греции" ("международник").
Заслуживала внимания еще одна почти старуха, которая каждую сказанную кем-то реплику воспринимала подозрительным взглядом и, видимо, на все имела свою, исключительно свою, точку зрения. Она не была экскурсанткой, а просто ехала к сыну, который жил и работал официантом на Синем озере ("свекровь"). Колымага между тем въехала в Карьяльское ущелье, и Забелин бросил изучать остальных едущих, окрестив их "статистами".
Стало значительно прохладнее и темнее. Дорога шла вдоль маленькой, но нахальной горной речушки по имени Карья. Колымага двигалась по дну тесного мрачного коридора, стены которого составляли серые скользкие скалы, а вместо потолка где-то очень высоко было абсолютно чистое небо. И Забелину казалось, что в этот колодец вдруг должна свеситься сверху гигантская голова с одним глазом, и дьявольский хохот должен сотрясти ущелье, и две страшные волосатые руки бросят вниз огромный кусок скалы.
— Тот не патриот, кто не любит свою Родину, — сказал экскурсовод-водитель. — Вот она, красавица Карья. Наш поэт Николай Петелин сказал:
Течет в песках Амударья, а рядом с нею Сырдарья. Есть много разных рек. Они впадают все в моря, но я люблю тебя, Карья. Как мать, как человек.Забелину очень захотелось, чтобы она тоже услышала эти стихи и вообще чтобы она сейчас была рядом с ним, в этой колымаге. Реакцию ее предсказать, конечно, невозможно. "Мы с тобой такие маленькие крохи и все что-то суетимся, воображаем, гоняемся за джинсами! Зачем?.. Обними меня… крепче…" Или: "Дьявольская скука… камни, камни, камни… Трата времени… Не трогай меня".
Он не предполагал, что попадет в такие тиски. Он даже подумал как-то обратиться к знакомому гипнотерапевту, чтобы тот погасил этот болезненный очаг возбуждения. Гипнотерапевт творил чудеса. В прошлом сезоне он вывел "Динамо" на первое место. Но тут же Забелин отказался от гипнотерапевта, боясь, в случае "излечения", оказаться в полном вакууме и просто испугавшись, что она перестанет вызывать в нем какие-либо эмоции и превратится в обыкновенную статистку…
Колымага остановилась. "Эстонец", поддерживая "эстонку", опустил ее на землю, и ее начало яростно рвать. С каждым приступом сувенирная календарь-косынка сползала с головы, обнажая сардельки-бигуди. Потом она совсем упала на землю. Ветерком отнесло ее к заднему колесу как раз под Забелиным, и он увидел, что календарь этот тысяча девятьсот семьдесят пятого года. "Эстонец" в растерянности топтался возле нее и говорил, обращаясь к колымаге:
— Извините, конечно, но у нее такая история…
— Эн как с души рвется, — пробурчала "свекровь". — И чего потащылась с таким-то брюхом.
— Токсикоз беременности, — сказала студентка.
— Поздний, — сказал студент.
— Ранний, — сказала студентка. — Какой же это поздний?.. Гражданка, у вас сколько месяцев?
— Ой, шесть, — простонала "эстонка".
— Шесть у нас, — подтвердил "эстонец". — Извините, конечно…
"Эстонец" поднял с земли календарь-косынку, и колымага тронулась.