22 июня над границей
Шрифт:
Устьянцев медленно развернул самолет навстречу «юн-керсам», прибавил обороты мотору, прильнул к прицелу и пошел точным прямым курсом в лоб первого вражеского самолета. Фашист понял Устьянцева и резко отвернул машину. Она чуть запрокинулась и подставила пулемету Устьянцева серое бронированное брюхо. Устьянцев ударил по хвосту длинной очередью и увидел, как пули рванули обшивку плоскости «юнкерса». Он никогда раньше не видел такого. Светлые брызги разлетались фонтанчиками там, куда попадали пули, – точно мощные невидимые сверла, внезапно приставленные к плоскостям самолета, заработали разом по чьей-то команде.
Внезапно Устьянцев почувствовал головокружение. От перегрузок, напряжения и потери крови перед глазами запрыгали разноцветные круги. Сквозь них просвечивало оранжевое солнце.
Раненая нога онемела. Через разбитый фонарь в кабину врывался ветер. Самолет сильно встряхивало, и казалось, что вот-вот он весь развалится. Стрелки свободно метались на доске приборов.
Все это Устьянцев видел и чувствовал будто сквозь сон. Реальным был только ветер. Он давил на лицо мягкой упругой ладонью, мешал дышать. Резкий, свежий, он помог вернуться сознанию.
Круги исчезли, и Устьянцев различил второй «юнкерсе». Фашист заходил сбоку, готовясь добить скользящий к земле истребитель. Две пульсирующие струи протянулись от «юнкерса». Одна прошла над головой Устьянцева, другая резанула по фюзеляжу и породила маленькое голубоватое пламя.
Все же Устьянцев еще чувствовал устойчивость машины: мотор с упрямой силой уносил его от фашиста. Из левой плоскости, изрешеченной пулями, валил дым. Самолет то и дело «нырял». Устьянцев с трудом восстанавливал равновесие. Ветер срывал с плоскости вытекшее масло и забрасывал его в кабину. Земля приближалась. «Парашют», – вспомнил Устьянцев и тут же прогнал эту мысль. «ЛаГГ» еще подчинялся ему. «Юнкерс» не отставал, держа горящую машину Устьянцева как на привязи. Немецкий летчик хотел убедиться в его гибели. Еще две пулеметные трассы коснулись нашего истребителя. Устьянцев ощутил тупой удар в грудь. Боль сковала все тело.
«ЛаГГ» сорвался в штопор. «Юнкерс» сделал плавный вираж и устремился на восток.
Штопор спас машину. Он не дал разгореться огню. Сильный встречный поток воздуха загасил пламя, и теперь, обожженный и прошитый пулями насквозь, с обгорелыми ребрами шпангоутов, истребитель тащился в сотне метров от земли, готовый ежесекундно свалиться камнем на черные, вспаханные квадраты полей.
У летчика еще хватило сил выпустить шасси и перекрыть подачу горючего в мотор. «ЛаГГ» коснулся земли и, пробежав с десяток метров, медленно остановился и замер.
Устьянцев сидел в кабине неподвижно, выпрямившись от боли. Правая рука намертво вцепилась в ручку управления. Он сидел, прямой и напряженный, с закрытыми глазами, но все в нем уже чувствовало землю. Она нахлынула на него острыми утренними запахами, дыханием деревьев, влажной прохладой рек и озер, горьковатым дымом проснувшихся деревень. Он узнал и отличил эти запахи от множества других, окружавших его. Он слушал язык земли, снова увидел себя на рыбалке мальчиком. И снова пил тишину из бездонного небесного омута.
И кровь его медленно и незаметно выталкивалась из трех его ран и собиралась в струйки, и потом скатывалась в пробитые пулями отверстия под ногами, и красным мелким дождем падала на землю, и смешивалась с каплями росы.
Спокойствие земли поднималось к летчику, он открыл глаза и увидел свой аэродром, с которого взлетел утром.
А в небе продолжали разноситься позывные: «Сокол»! «Сокол»! Где вы? Отвечайте! «Сокол»! Приказ – возвращаться на аэродром. Возвращаться! Возвращаться!"