224 Избранные страницы
Шрифт:
Но она снова покусала платочек и снова спросила с упреком:
– Пусть так, пусть вы правы. Но неужели же вам самой не жаль этого бедного, доверчивого человека? Только скажите - неужели вам не больно, когда у вас на глазах обижают беззащитного?
– Больно!
– вздохнула я.
– Так зачем же вы это позволяете? Значит, вам не жаль.
– Послушайте!
– твердо сказала я.
– Ведь это же я все сама выдумала. Понимаете? Этого ничего нет и не было. Чего же вы волнуетесь?
– Я знаю, что вы сами выдумали. Оттого-то я и обращаюсь со своей просьбой прямо к вам. Раз вы выдумали, так вы сможете
Я молчала.
– Ну, хоть небольшое, рублей двести, чтоб он мог продолжать честную жизнь, начал какое-нибудь дело. Я ведь не прошу много - только двести рублей на первое время, - потом он встанет на ноги, и тогда за него уж не страшно.
Я молчала.
– Неужели не можете? Ну, полтораста рублей.
Я молчала.
– Сто. Сто рублей. Меньше трудно - ведь вы его привезли из Бердянска. Дорога стоит дорого даже в третьем классе. Не можете?
– Не могу.
– Господи, как же мне быть! Поймите, если бы я могла, я бы ему из своих денег дала, но ведь я же не могу! Я бы никогда не стала унижаться и просить у вас, но ведь только вы одна можете помочь ему! А вы не хотите. Подумайте, как это ужасно. Знаете, говоря откровенно, я никогда не думала, что вы такая жестокая. Положим, я несколько раз ловила вас на некрасивых поступках: то вы мальчишку из меблированных комнат выгнали и перед всем театром показали, какой он идиот. То расстроили семейное счастье из-за брошки, которую горничная потеряла. Но я всегда утешала себя мыслью, что просто нет около вас доброго человека, который указал бы вам на вашу жестокость. Но чем же объяснить, что вы и теперь не хотите поправить причиненное вами зло?
– Да я ничего... Я не прочь, только мы так всю пьесу испортим. Подумайте сами: вдруг ни с того ни с сего - пожалуйте наследство.
– Ну, тогда пусть окажется, что он еще раньше отложил сто рублей про черный день.
– Нельзя! Характер у него не такой.
– Ну и пусть будет не такой, лишь бы ему легче жилось. Господи! Ведь все же от вас зависит.
Я задумалась.
Действительно, свинство с моей стороны губить человека. Ведь я, в сущности, - его судьба, я вызываю его из небытия и мучаю. Если бы у меня была душа благородная, я вызывала бы людей только для того, чтобы дать им радости и счастье. А я публично высмеиваю, шельмую, обираю при помощи разных темных личностей. Некрасиво. Противно. Пора одуматься.
– Как быть, дружок?
– сказала я актрисе.
– Я сама рада помочь ему, да теперь уж поздно. Генеральная репетиция прошла, вечером спектакль. Теперь уж ничего не поделаешь.
– Ужас! Ужас! Погибнет человек.
– Пропадет ни за грош, - уныло согласилась я.
– В чужом городе, один...
– И как вы раньше не подумали?
– Сама не понимаю. Озверела как-то.
Мы обе замолчали. Сидели, опустив головы, подавленные.
– Знаете что!
– вдруг решила я.
– Мы этого так не оставим. Мы все-таки дадим ему тысяч десять. Только не сегодня, а потом, когда пьеса будет напечатана в сборнике. Прямо сделаю звездочку и выноску: такой-то, мол, неожиданно получил от тетки (видите, как ловко!), от тетки десять тысяч, начал на них дело и быстро пошел в гору! Ладно?
– Дорогая моя! Можно вас поцеловать?
– Ну конечно, можно! Давайте целоваться - нам легче станет.
– Милая! Милая! Какая вы чудная! А... не сердитесь только... тому мальчишке, что вы в прошлом году обиде... т. е. которого выгнали, тоже можно что-нибудь дать?
– Ну конечно. Этот рыжий может встретить мальчишку и дать ему из двадцати тысяч - ну, хоть тысячи две.
– Да, да, это даже хорошо. Пусть приучается делать добрые дела. Какая вы чудная!.. Ну... а... с другими как?
– Погодите, дайте только время! Всех пристроим.
– Дорогая! А помните, у вас в рассказе старая дева в Троицын день ждала жениха? Как же мы с ней-то будем?
– Ах, пустяки! И вовсе она не так уж стара - ей и тридцати пяти не было. Она получит массу денег, отдохнет и посвежеет. А там, смотришь, и замуж выскочит.
– Милая! Милая! Давайте целоваться! Знаете, у вас даже лицо совсем другое стало. Честное слово! Вот посмотрите в зеркало.
Я посмотрела.
Действительно, совсем другое.
А какое - не скажу.
Прелестная женщина
– Я прямо умоляю вас, дорогой друг!
В голосе Пьера было что-то б?ольшее, чем свет-ская любезность.
Мишель посмотрел на него с удивлением.
– Я не отказываюсь от вашего милого предложения, - сказал он.
– Я только думаю, что вам вдвоем, наверное, было бы гораздо интереснее. Вы меня приглашаете потому, что хотите меня развлечь. А потом и рады будете от меня отделаться, да уж оставить меня на дороге не сможете.
– Одетт!
– позвал Пьер.
– Одетт! Иди уговаривай сама этого упрямца.
Вошла Одетт, поколыхала своими черными, толстыми, как прутья, ресницами и сказала деловито:
– Там у тебя на бюро пролилась чашка кофе и прямо на бумаги. Надо сейчас их встряхнуть или вытереть, а то они совсем расплывутся. Если бы не я, - обернулась она к Мишелю, - то прямо некому было бы присмотреть здесь за порядком.
– О-о-о!
– вскочил Пьер.
– Мои бумаги! Ведь это, конечно, ты же вывернула на них кофе!
Он сердито зашагал прочь из комнаты.
Одетт села на диван, положила ногу за ногу, тщательно подобрав платье так, чтобы было видно нижнее колено, закурила папироску, вставив ее в длинный белый мундштук с порозовевшим от ее губ кончиком, подняла брови и сказала тоном деловой женщины:
– Ужасно мне трудно с Пьером. Это такой ребенок! Я даже спрашивала совета у мужа - как можно вообще приучить человека к порядку. Но тот сам ничего не понимает.
– А где сейчас ваш супруг?
– не зная, что сказать, спросил Мишель.
– В Лондоне. Нет, в Брюсселе. Словом, в каком-то городе, где есть "Риц". Что вы на меня смотрите? Отель "Риц". Отчего мужчины всегда все так туго понимают, - покачала она головой.
Мишель виновато засмеялся.
– Слушайте, друг мой, если вы действительно меня так горячо любите, как вы уверяете, то вы обязаны оказать мне эту услугу.
Мишель никогда ее в своей любви не уверял, но отрицать не счел вежливым.
– Эту услугу вы обязаны мне оказать, - продолжала Одетт и взглянула ему в глаза проникновенным взглядом.
– Вы должны ехать с нами в Бордо. Сейчас праздники, и вам все равно в Париже делать нечего. Я берусь уговорить Пьера взять вас с собой.