33 счастья
Шрифт:
Он сел у костра и задумался. Молчание Шварца, факт в нормальных условиях совершенно невозможный, Бадмаева безмерно волновал.
«Что-то там случилось, – наконец решил он. – Возникли какие-то проблемы».
Но Юрий и предположить не мог, как плохо на самом деле обстоят дела.
На Бубнове не было лица. Он забился на свое место, укрылся одеялом и замер в позе зародыша, всем своим видом показывая, что он никого не хочет ни видеть, ни слышать.
– Дмитрий, что с вами? – спросила
– Не трогайте его, – желчно сказал Слюнько, – юное дарование думает явно не о бариониксе и не о блестящей карьере ученого, а совсем о других вещах.
Бубнов нервно завозился под одеялом. Самолет выехал на взлетно-посадочную полосу, разогнался и взмыл в воздух. Пассажиров вдавило в кресла.
– Я вот о чем думаю, – сказал профессор Марьяне, – не окажется ли так, что яйцо вовсе не надо греть? Да, птицы высиживают своих птенцов, а вот рептилии – нет. Черепахи просто закапывают яйца в песок, и все. Дальше маленькие черепашата действуют абсолютно самостоятельно.
Говоря это, Игорь Георгиевич крепко прижимал к груди монографию собственного сочинения, под названием «О некоторых особенностях строения первой фаланги левой передней конечности плезиозавра». Он волновался. Для него сейчас на свете не существовало ничего, кроме маленького барионикса.
– А если я его усыновлю, когда он вылупится, – предположил профессор, – тогда его у меня не отберут? И я смогу его растить и дрессировать?
Филимонова, не сдержавшись, улыбнулась.
– Обед! – провозгласила стюардесса – та самая, не позволившая Бубнову разговаривать по телефону.
Пассажиры приободрились. Профессор вытянул шею вперед, пытаясь увидеть, что у них в меню.
– Курица под грибным соусом, горячий бутерброд, картофельное пюре… – начала перечислять бортпроводница.
– А водка есть? – хрипло спросил аспирант, выныривая из-под одеяла.
Пассажиры принялись удивленно оглядываться.
– Это наш коллега, – поспешила сгладить неловкость Филимонова, – он очень боится летать на самолетах и поэтому пьет, чтобы облегчить непереносимое чувство ужаса.
– Ах, вы еще и на самолетах летать боитесь, – проворчал профессор, – то, товарищ аспирант, вы падаете на ровном месте, то давитесь булкой, буквально как Буш крендельками, то просите водки, и побольше, побольше! Вы ведете себя, как лабух из борделя, а не как будущее серьезное научное светило.
Он демонстративно отвернулся от Дмитрия. Аспиранту, алкавшему сочувствия, стало совсем худо.
– Кроме водки мне нужен еще и парашют, – сказал он, с трудом переводя дух. Лицо Бубнова было багровым. – Я сначала напьюсь, а потом сойду, прямо здесь!
– Ага! Он дезертирует! – воскликнул Слюнько. – Причем, заметьте, он планирует выпрыгнуть с парашютом не где-нибудь, а над территорией Украины! К чему бы это?
– Успокойтесь, – попросила бортпроводница, совершенно смущенная этим балаганом, – на пассажирских лайнерах нет парашютов. Они не предусмотрены.
– А как же реклама? – спросил кто-то недоверчиво. – Пилот тихонько идет по салону самолета с парашютом за спиной, собирается спрыгнуть, а в зубах у него конфетка.
– Ну, мало ли что показывают в рекламе, – засмеялся другой пассажир, – там то йогурты в облаках летают, то трусы сами собой надеваются. У вас, скажите, трусы хоть раз сами наделись?
Девушка принялась развозить обед. Марьяна и Слюнько ели с аппетитом, Бубнов к пище не притронулся. Ему было так плохо, так плохо, что он не мог затолкать в себя ни кусочка.
«У Пети больше денег и толще бицепсы, – подумал он про себя, давя рвущийся из груди стон, – подумать только».
И Бубнов вновь спрятался под одеялом.
Вечерело. Обычно в такое время суток было еще довольно светло, но сейчас тяжелые тучи заслоняли солнце. Колбасова подошла к окну и выглянула в него.
– Интересно, что Иванов сможет найти в такую погоду и в условиях сгущающейся тьмы? – пожала плечами директор и почти сразу же увидела луч фонарика, разрезавшего тьму, как нож масло, неподалеку от того места, где завхоз и Виктория обнаружили тело несчастного орнитолога.
– У него фонарь, – сказала Виктория.
– Это разумно, – кивнула директор, – так у него больше шансов найти какие-нибудь следы, пока их полностью не смыл ливень.
– К сожалению, это также может привлечь внимание убийцы, – тихо сказала Сушко, – ночью свет фонаря виден далеко.
В ту же секунду фонарь упал на землю и покатился. Мгновение спустя раздался дикий крик Иванова.
– А-а-а-а-а! – страшно кричал завхоз.
Вопль стих. Наступила тишина. Анастасия Геннадиевна покачнулась и тяжело рухнула на пол, опять потеряв сознание. Сердце Виктории, чей нос был прижат к окну, билось, как сумасшедшее. Она отпрянула от стекла и схватила директрису за грудки.
– Вставайте! – сказала она Колбасовой. – Надо идти туда! Может, Василий Борисович еще жив.
Директор не подавала признаков жизни. Сушко схватила стул и несколько раз ударила его о стену. Оторвав ножку, девушка открыла дверь, выскользнула на лестницу и побежала вниз.
Дверь не была заперта на ключ, а только прикрыта. Виктория толкнула ее, вылетела под дождь и остановилась.
Все вокруг казалось зловещим. И шум дождя, скрадывающий шаги. И ветер, который шевелил кусты, не давая возможности ориентироваться по шелесту. И тьма, которая была уже почти полной, кромешной.
Девушка стояла на мокрой траве и чувствовала себя совершенно беззащитной.
– Василий Борисович! – закричала она. – Василий Борисович, вы здесь?
Голос ее прозвучал тихо и как-то сдавленно.