334
Шрифт:
Хлюпнув, он вскинул голову. Каштановый каскад, широкая храбрая улыбка.
— На сборище к Януарии пойдешь?
— Только без меня; не сегодня. У меня религиозный подъем, и вообще пик святости или около того. Может, как-нибудь потом.
— Ну, Крошка…
— На полном серьезе. — Она охватила себя руками, выставила подбородок, ожидая, что он станет вымаливать. Издалека снова донеслись собачьи звуки.
— Давным-давно, в детстве, — мечтательно начал Боз, — когда мы только-только переехали…
Но он видел, что она не слушает.
Совсем
Чего только не бывает и кажется по ходу дела до дури значимым, и все равно забывается, сперва одно, потом другое. Он ощутил изящную, управляемую грусть — словно бы, посиди он тут еще и немного поработай над ней, можно было бы написать тонкий зрелый философский опус.
— Ладно, я отчаливаю. Хорошо?
— Приятно провести время, — пожелала Крошка.
Он коснулся губами мочки ее уха, но это не был поцелуй, даже братский. Скорее, знак отделяющего их расстояния, подобно знакам на обочине шоссе, говорящим, сколько в милях до Нью-Йорк-сити.
Вечеринка выдалась тихая, без особых безумств, но Боз приятно провел время хотя бы даже в качестве мебели — сидел на скамейке и разглядывал коленки. Потом подошел Вилликен, фотограф из 334-го, и принялся толковать о нюансизме (Вилликен был нюансистом со времен воистину незапамятных), что, мол, грядет ренессанс нюансизма, и давно пора. Выглядел он гораздо старше, чем Боз его помнил, — весь какой-то усохший, кожа да кости и на все свои трогательные сорок три.
— Самый лучший возраст, сорок три, — повторил Вилликен, до полного удовлетворения разделавшись с историей искусства.
— Лучше, чем двадцать один? — (Возраст Боза, понятное дело.) Вилликен решил, что это шутка, и кашлянул. (Вилликен курил табак.) Боз отвернулся и поймал взгляд какого-то рыжебородого незнакомца. В левом ухе того поблескивала маленькая золотая сережка.
— Вдвое лучше, — ответил Вилликен, — и еще чуть-чуть. — Поскольку это тоже была шутка, он снова кашлянул.
Из всех собравшихся незнакомец (рыжая борода, золотая сережка) был самый красивый, после Боза. Встав со скамейки, Боз легонько хлопнул пожилого фотографа по морщинистым, сложенным на коленях ладоням.
— А тебе сколько? — спросил он рыжую бороду с золотой сережкой.
— Шесть футов два дюйма. А ты?
— Я разносторонен, и весьма. Ты где живешь?
— Семидесятые восточные. А ты?
— В эвакуации. — Боз принял позу: Себастьян (Гвидо), раскрывающийся, как цветок, принять стрелы людского восхищения. О, Боз мог зачаровать хоть штукатурку, до осыпания со стен. — Ты знакомый Януарии?
— Знакомый знакомого, только тот знакомый не пришел. А ты?
— Что-то в том же духе.
Денни (его звали Денни) загреб горсть каштановых волос.
— Мне нравятся твои колени, — сообщил Боз.
— Не слишком лохматые?
— Нет, мне нравятся лохматые колени.
Когда они уходили, Януария была в ванной. Они крикнули “Пока!” через бумажную перегородку. Всю дорогу домой — спускаясь по лестнице, на улице, в метро, в лифте у Денни в парадной — они целовались и лапались, и хоть психологически это возбуждало Боза, у него не вставало.
Последнее время у него ни на что не стояло.
Пока Денни за ширмой разводил и кипятил на плитке сухое молоко, Боз — один во всей двуспальной кровати — разглядывал клетку с хомяками. Хомяки сношались — нервно, по-хомячьи суетливо, — и хомячиха приговаривала что-то вроде: “Ш-шланг, ш-шланг, ш-шланг”. Вся природа укоряла Боза.
— Подсластить? — спросил Дэнни, возникая с чашками.
— Нет, спасибо. Только зря время у тебя отнимаю.
— Кто сказал, что зря? Может, через полчасика… — Из бороды выделились усы: улыбка.
Боз удрученно, с грустью пригладил лонную поросль и встряхнул аутично поникший член.
— Не, сегодня мы в нерабочем состоянии.
— Может, помашемся? Парочка-тройка раундов? Я знавал парней, которые…
— Не поможет, — мотнул головой Боз.
— Тогда сиди и пей коффе. Честное слово, на постели свет клином не сошелся. Есть куча всего другого.
— Ш-шланг! Ш-шланг, ш-шланг, — приговаривали хомяки.
— Да наверно уж.
— Точно-точно, — настаивал Денни. — А ты как, всегда импотент? — Вот оно произнесено, роковое слово.
— Упаси Господи! — (Ужас-то какой!)
— Ну так и что? Один неудачный вечер еще ничего не значит. У меня так частенько бывает — при том что это моя работа. Я демонстрирую гигиенические средства.
— Ты?!
— Почему бы и нет? Днем демократ, в свободное время республиканец. А ты, кстати, кем зарегистрирован?
— Какая разница, — пожал плечами Боз, — если все равно не голосуешь.
— Да ладно, хватит себя жалеть.
— Вообще-то демократ, но до того, как женился, был независимый. Потому сегодня у меня и в мыслях не было, когда ехали к тебе, что… в смысле, Денни, ты такой красивый!
Денни зарделся в знак согласия.
— Да ладно тебе. Выкладывай лучше, чего там не так в твоей семейной жизни.
— Тебе это не интересно, — произнес Боз, а потом рассказал всю историю Боза и Милли: как сначала у них были превосходные отношения, как затем отношения начали портиться и как он не понимает, почему.