3том. Красная лилия. Сад Эпикура. Колодезь святой Клары. Пьер Нозьер. Клио
Шрифт:
He надо особенно бояться [222] приписывать художникам прошлого идеал, которого они никогда не имели. Восхищенье невозможно без примеси иллюзии, и понимать совершенное произведение искусства — значит, в общем, заново создавать его в своем внутреннем мире. Одни и те же произведения по-разному отражаются в душе созерцающих. Каждое поколение ищет в созданиях старых мастеров новой эмоции. Самый одаренный зритель — тот, который находит, ценой нескольких удачных лжетолкований, самую нежную и самую сильную эмоцию. Поэтому человечество испытывает страстную привязанность главным образом к таким произведениям искусства и поэзии, в которых содержатся темные места, допускающие возможность различного понимания.
222
Не надо особенно бояться… — фрагмент из рецензии Франса на книгу французского писателя П. Бурже «Итальянские впечатления» («Temps», 4 октября 1891 г.).
Возвещают, ждут, видят уже [223] наступление великих перемен в обществе. Это — вечное заблуждение
Всякое движение вперед, как к лучшему, так и к худшему, совершается медленно и равномерно. Великих перемен не будет, их никогда не было, — я хочу сказать: быстрых и внезапных. Все экономические сдвиги совершаются с милосердной медлительностью процессов природы. Хорошие или дурные с нашей точки зрения, вещи всегда таковы, какими им надлежит быть.
223
Возвещают, ждут, видят уже… — переработанный фрагмент из статьи Франса «Социалистическая литература» («Temps», 31 января 1892 г.).
Наш общественный строй — результат предыдущих и, в то же время, причина всех последующих. Он зависит от первых так же, как последние будут зависеть от него. И эта преемственность надолго закрепляет определенный тип; такой порядок обеспечивает жизни спокойствие. Он, правда, не удовлетворяет ни умы, жаждущие нового, ни сердца, преисполненные состраданием к ближнему. Но так устроен мир! Приходится этому подчиняться. Сохраним душевный жар и необходимые иллюзии; будем трудиться над тем, что считаем полезным и хорошим, но не рассчитывая на внезапный волшебный успех и не предаваясь социально-апокалиптическим фантазиям: апокалипсисы ошеломляют и обманывают. Не будем ждать чуда. Ограничимся задачей внести свою еле заметную долю и подготовку того лучшего или худшего будущего, которого мы не увидим.
Надо учитывать в жизни роль случая. В конечном счете случай — это бог.
Философские системы интересны только как памятники духовной жизни [224] , по которым ученый может судить о разных эпохах в развитии человеческого ума. Драгоценные для познания человека, они ничего не могут сказать нам о том, что находится вне последнего.
Они подобны тонким платиновым нитям, которые вставляют в астрономические трубы, чтобы разделить поле зрения на равные части. Эти нити помогают точному наблюдению небесных тел, но они — от человека, а не от неба. Хорошо иметь платиновые проволочки в подзорной трубе. Но не надо забывать, что поместил их туда оптик.
224
Философские системы интересны только как памятники духовной жизни… — фрагмент из статьи Франса о французском физиологе и философе Жюле Сури («Temps», 8 ноября 1891 г.). В газетной статье все эти мысли были представлены как взгляды Сури. Здесь Франс излагает их от своего имени.
Когда мне было семнадцать лет, я как-то раз встретил в читальне на улице Аркад Альфреда де Виньи [225] . Никогда не забуду плотного черного атласного галстука, скрепленного камеей, и закругленных углов его отложного воротника. В руке он держал тонкую камышовую трость с золотым набалдашником. Хотя я был очень молод, он не показался мне старым. Лицо его имело спокойное, кроткое выражение. Круглые щеки были обрамлены поседевшими, но еще шелковистыми, легкими кудрями. Держался он очень прямо, ходил мелкими шагами, говорил тихо. Когда он ушел, я с почтительным волнением перелистал книгу, которую он вернул. Это был томик издания Петито [226] — «Воспоминания Лану» [227] , кажется. Я нашел в ней забытую закладку, узкую полоску бумаги, на которой поэт своим крупным, продолговатым и острым почерком, напоминающим почерк г-жи де Севинье [228] , набросал карандашом одно только слово: имя «Беллерофонт» [229] . Что оно означало? Легендарного героя или исторический корабль? Думал ли Виньи, когда писал его, о Наполеоне, познавшем пределы земного величия, или он говорил себе: «Что бы ни рассказывали греки, печальный всадник, мчавшийся на Пегасе, не убил Химеры — страшного и очаровательного чудовища, за которым мы гоняемся, забыв все на свете, в поте лица, с пересохшим горлом и ногами в крови»?
225
Альфред де Виньи (1797–1863) — французский поэт-романтик; в 1868 г. Франс написал о нем критический очерк.
226
…томик издания Петито… — Коллекция Петито — многотомное «Собрание мемуаров, относящихся к истории Франции» (1819–1829).
227
Де Лану Франсуа (1531–1591) — французский кальвинист, участник религиозных войн. Франс имеет в виду его «Политические и военные рассуждения», появившиеся в собрании Петито.
228
Г-жа де Севинье (1626–1696) — автор писем, характеризующих жизнь и нравы XVII в.
229
Беллерофонт (греч. миф.) — герой, убивший с помощью крылатого коня Пегаса огнедышащее чудовище Химеру. «Беллерофонт» — название английского корабля, командиру которого в 1815 г., после поражения при Ватерлоо, Наполеон сдался в плен.
Философская скорбь [230] не раз проявлялась с мрачным великолепием. Как верующие, достигнув высокой степени нравственной красоты, проникаются радостью самоотречения, так ученый, убедившись, что все вокруг — лишь призрак и обман, упивается философской скорбью и предается восторгам тихого отчаяния. Глубокое, прекрасное страдание, которого те, кто его изведал, не обменяют на суетные удовольствия и пустые надежды толпы. А несогласные, которые, несмотря на эстетическую красоту этих мыслей, сочтут их тлетворными для человека и для народов, воздержатся, быть может, от анафемы, узнав, что учение о всемирной иллюзии и преходящем характере вещей возникло в золотой век греческой философии вместе с Ксенофаном [231] и пустило прочные корни в просвещенной части человечества,
230
Философская скорбь… — фрагмент из статьи Франса «Жюль Сури» («Temps», 8 ноября 1891 г.).
231
Ксенофан (конец VI–V вв. до н. э.) — древнегреческий философ, основатель элейской школы, развивавший учение о неизменной сущности истинного бытия и иллюзорности всех видимых изменений и различий. Материалистические теории Демокрита, Эпикура и Гассенди имела принципиально иной смысл.
Я знаю девятилетнюю девочку [232] , которая мудрее мудрых. Она только что сказала мне:
— В книгах видно то, чего не увидишь на самом деле, потому что это далеко или уже прошло. Но то, что в книгах, — видно плохо, и оно печально. Маленьким детям не нужно читать книг. Есть столько хороших вещей, которых они не видали: озера, реки, горы, города и деревни, море и корабли, небо и звезды!
232
Я знаю одну девятилетнюю девочку… — фрагмент из статьи Франса «Пьер Лоти. „Роман ребенка“» («Temps», 15 июня 1890 г.).
Я совершенно с ней согласен. Наше существование длится какой-нибудь час; зачем же нам так перегружать себя познаниями? Зачем столько учиться, раз мы знаем, что не узнаем никогда ничего? Мы слишком живем книгами и недостаточно — природой, напоминая этого глупца Плиния Младшего [233] , который изучал греческого оратора, в то время как у него на глазах Везувий погребал пять городов под своим пеплом.
Существует ли беспристрастная история? [234] И что такое история? Описание событий прошлого. А что такое событие? Любой факт? Отнюдь нет. Событие — факт выдающийся. Но как историк может определить, является данный факт выдающимся или нет? Он делает это, как ему вздумается, в зависимости от своего вкуса и характера своего мировоззрения — словом, как художник. Ибо факты не разделяются по самой природе своей на исторические и неисторические. Факт — нечто бесконечно сложное. Станет ли историк показывать факты во всей их сложности? Это невозможно. Он изобразит их лишенными почти всех характерных особенностей, — искалеченными, изуродованными, не похожими на самих себя. А уж о связи между фактами и говорить нечего. Если так называемый исторический факт вызван, что возможно и вероятно, одним или несколькими фактами неисторическими и тем самым неизвестными, как может историк установить существующее между ними соотношение и преемственность? При этом я еще исхожу из предположения, что у него имеются надежные свидетельства; а ведь на самом деле его обманывают, и он дает веру тому или иному свидетелю, руководствуясь только чувством. История — не наука; она — искусство. В ней только воображение приносит успех.
233
Плиний Младший (конец I — начало II в.) — древнеримский историк. Извержение Везувия описано им в двух письмах к Тациту (кн. VI, письма 16 и 20); как сообщает сам Плиний, во время извержения он находился в Мисене и читал римского историка Тита Ливия. При извержении были засыпаны пеплом три города: Геркуланум, Помпеи и Стабии.
234
Существует ли беспристрастная история? — До «Сада Эпикура» фрагмент был напечатан трижды. Франс изложил эти мысли в «Преступлении Сильвестра Бонара» устами Жели, повторил их от своего имени в статье «Тэн и Наполеон» («Temps», 13 марта 1887 г.) и включил этот отрывок как цитату из «Преступления Сильвестра Бонара» в статью «Ошибки истории» («Temps», 13 мая 1888 г.).
«Как это прекрасно — красивое преступление!» — воскликнул однажды Ж.-Ж. Вейс [235] в большой газете. Словцо привело рядовых читателей в негодование. Мне известно, что один почтенный судейский чиновник, добрый старик, на другой день вернул свой экземпляр газетчику. Он выписывал эту газету тридцать с лишком лет и был в том возрасте, когда не любят менять свои привычки. Но он, не колеблясь, пошел на эту жертву во имя профессиональной этики. Такой самоотверженный восторг был вызван у г-на Ж.-Ж. Вейса, кажется, делом Фюальдеса [236] . Я никому не хочу бросать вызов. Это мне чуждо. Для этого нужна дерзкая грация, которой у меня нет. И все же, я признаю: мэтр был прав. Красивое преступление прекрасно!
235
Вейс Жан-Жак (1827–1891) — французский критик, журналист и политический деятель. Франс посвятил ему статью-некролог («Temps», 24 мая 1891 г.).
236
Дело Фюальдеса. — Отставной имперский прокурор Фюальдес был зверски убит в г. Родезе в 1817 г. Процесс получил громкую известность, так как убийству было придано политическое значение.
Знаменитые процессы имеют для каждого из нас неодолимую притягательность. Не будет преувеличением сказать, что пролитая кровь заполняет добрую половину всей созданной человечеством поэзии. Макбет и Шопар, по прозвищу Милый [237] , — владыки сцены. У человека врожденная любовь к легендам о злодействах. Спросите у маленьких детей: они скажут вам все как один, что если бы Синяя Борода не убивал своих жен, история о нем была бы не такой интересной. Столкнувшись с таинственным убийством, испытываешь удивление — так как преступление само по себе представляет собой нечто странное, непонятное, чудовищное; и любопытство — так как под всеми преступлениями обнаруживается все та же древняя почва: голод и любовь, которая всех нас взрастила, какие бы мы ни были — хорошие или дурные. Преступник приходит как бы из дали времен. За ним встает страшный образ лесного и пещерного человека. В нем ожил дух первобытных рас. Он сохранил инстинкты, казалось утраченные; знает уловки, неведомые нашей мудрости. Им движут влечения, которые в нас уже задремали. Он — еще зверь и уже человек. Вот почему внушает он нам гневное восхищение. Зрелище преступления — в одно и то же время драматично и полно философского содержания. Кроме того, оно живописно; оно пленяет неожиданными сочетаниями, пугливыми призраками, промелькнувшими на стене, когда все погружено в сон, трагическими лохмотьями, дразняще-загадочным выражением лиц.
237
… Шопар, по прозвищу Милый. — Франс имеет в виду роман для детей Луи Денуайе «Приключения Жан-Поля Шопара» (1837).