4-05. Finale spiritoso
Шрифт:
И она неслышно растворилась во мраке за пределами освещенного пространства.
– Слышь, вака, она и в самом деле ректор?
– вполголоса осведомился отец Анатолио.
– Или просто подшутить надо мной решили?
Он кинул взгляд на сидящих неподалеку парсов, изображающих невинных паинек.
– Угу, в натуре, - кивнул Кирис.
– Честно, ректор. Только она просит никому не говорить, что такую маску иногда носит. Да вы не бойтесь, дэй Муарра, она нормальная девчонка... в смысле, тетка, не выпендривается.
–
– И так я здесь вместо клоуна, так что если и шуточки шутите, громче хохотать уже не сможете. Кстати, я же сказал - зови меня просто Анатоль. Мне, для сведения, всего-то тридцать три.
– Я вернулась, - проинформировала Риса, возникая из темноты.
– Теперь я одета в рамках приличий. Отец Анатолио, на меня можно смотреть. Кстати, можно я тоже стану называть вас Анатоль?
По периметру ее талии прямо из тела торчали широкие пальмовые листья, образуя что-то вроде юбки до колен, и еще один лист оборачивался вокруг цыплячьей груди. Почти против воли Кирис ухмыльнулся: ректор страшно напоминала юную дикарку из джунглей на Фисте, только совершенно не загорелую. Не хватало, пожалуй, лишь каменного ножа в руке и ушных подвесок из клыков тигра. Словно прочитав его мысли, Риса поднесла ладонь ко рту и издала негромкий улюлюкающий клич.
Отец Анатолио недоверчиво посмотрел на нее, на сей раз внимательно.
– Значит, вы, сэрат дэйя, и в самом деле ректор Университета? Знаменитая Карина Мураций?
– Чрезмерно и неприлично знаменитая, на мой вкус, - вздохнула Риса.
– Могу фокус показать.
Она подняла указательный палец - и тот вытянулся в длинную тонкую спицу, потом снова стал нормальным.
– И давайте все-таки без "сэрат дэйя". За последние пять или шесть суток ко мне так или аналогично обращались не менее трехсот человек по всему миру. Тошнит уже, честное слово. Давайте вы Анатоль, а я Риса, ладно? И на ты?
Не отрывая от нее взгляда, поп задумчиво похлопал ладонью по скамье вокруг себя, словно что-то нащупывая. Потом оглянулся в ту сторону, куда отбросил бутылку.
– Кто я такой, чтобы спорить!
– наконец пожал он плечами.
– Пусть так... Риса. Все равно я тут не клирик, а клоун какой-то. Зачем вы вообще Церковь сюда пустили? Вы же ее ненавидите пуще всех на свете.
– Нет, Анатоль, мы вовсе не ненавидим церковь Рассвета, - серьезно ответила ректор. Она подошла к скамейке и уселась рядом с попом.
– Кир, садись рядышком, посидим чинно и благородно. Или не хочешь?
– Не, - отказался Кирис.
– Еще зацеплюсь за какую-нибудь щепку, сенко порву. Постою как-нибудь.
С тяжелым вздохом отец Анатолио поднялся со скамьи, отошел в сторону и принялся шарить в густой траве. Минутой позже он поднялся, торжественно сжимая в лапе давешнюю бутылку. Однако когда он поднес горлышко ко рту, на его лице отразилось разочарование.
– Почти все вытекло, - пробормотал он, возвращаясь к скамье и выхлебывая последние капли.
– Поделом дураку. Так что... Риса, значит, вы не ненавидите Церковь? Как так? Все же знают, что паладары и Ваххарона отрицают, и иерархов ни в грош не ставят...
– Видишь ли, Анатоль, - Риса снизу вверх посмотрела на громадную тушу попа, возвышающуюся над ней как башня, - в основе любой религии лежит страх перед смертью, и не только своей. Зачастую от смерти близких людей страдаешь куда больше, чем от страха за себя. Всегда хочется верить, что те, кто тебе дорог, не исчезли насовсем, а просто переместились в другое место и живут там в счастье и довольстве. А паладары бессмертны. Как мы можем осуждать смертных людей за то, что они страшатся своего и чужого небытия? Нет, мы... уж я точно никогда не осуждаю людей за то, что они верят в богов и посмертное бытие. А там, где есть слепая вера, неизбежно возникают авторитеты. И они куда чаще, чем хотелось бы, объединяются в организованные структуры.
– То есть паладары одобряют существование Церкви?
– подозрительно спросил поп.
– Или просто не возражают против нее?
– Крупные религиозные организации - влиятельные социальные структуры, не признавать существование которых мы не можем. Они неизбежно возникают в любом обществе, склонном к мистическому мышлению. Нельзя назвать их однозначно плохими или хорошими - как и любые артефакты человеческого общества, они просто есть. Я не слишком одобряю их. Они сродни неуклюжим твердым льдинам, плывущим по реке времени и склонным застревать на мелях и крутых поворотах - вот как сейчас на Палле. Но нравятся мне церкви или нет, не имеет никакого значения.
Миниатюрная ректор вздохнула.
– В вашем мире обе церкви Рассвета, и Западная, и Восточная, обладают заметной властью, пусть и по-разному. Нам приходится учитывать их существование в своей долгосрочной стратегии. Мы не сотрудничаем с ними напрямую, но и стараемся не раздражать понапрасну: наша деятельность и без того дает консерваторам немало поводов для недовольства. Присутствие храмов здесь - наша реакция на справедливое замечание, что нельзя ставить верующих в Хёнконе в худшее положение по сравнению с остальным миром. Мы решили, что в определенных дозах организованная религия не повредит - до тех пор, пока ее представляют разумные люди, а не твердолобые ортодоксы и фанатики, разумеется.
– Значит, я - разумный человек?
– поинтересовался поп, с досадой глядя на бутылку.
– Ну, спасибо, что хотя бы не обругала, вака... Риса. Только скажи, почему я? Вы же меня специально отобрали. Пьяница и дебошир - на кой я вам?
Он протянул пустую бутылку в качестве доказательства.
– Потому что, Анатоль, у тебя есть определенная репутация думающего человека, - улыбнулась Риса.
– Ты точно не консерватор. Ты известен как неплохой психотерапевт - в рамках своих ограничений, конечно. И ты не связан ни с какой конкретно группировкой в Церкви. А что пьяница - ты в любой момент можешь бросить. Избавление от любых наркотических зависимостей у нас выполняется совершенно бесплатно. Главное, чтобы ты захотел.
– А я захочу?
– горько спросил отец Анатолио.
– Да и на кой? Винище на меня в последние дни совсем не действует. Бутылками глушу, а проку никакого. Башка ясная, словно воду хлещу.
– Не действует?
– быстро спросила Риса.
– А раньше действовало? До приезда в Хёнкон?
– А то ж! Сколько раз меня разжаловали... в смысле, в чине понижали. Помнится, как-то раз на полуденную мессу приполз на рогах, просто в дупель бухим... А!
– он махнул рукой.